.png)
Жан-Поль Шарль Эмар Сартр родился 21 июня 1905 года в Париже, в семье французского офицера.
Окончил престижный лицей Генриха IV, затем — Высшую педагогическую школу, защитил диссертацию по философии.
В тот же период познакомился со своей будущей супругой Симоной де Бовуар, известной французской писательницей.
В 1931–1945 годы преподавал философию в лицеях Гавра, Лана и Парижа. В 1933–1934 годы, сделав перерыв в преподавании, стажировался во Французском институте в Берлине, изучал феноменологию Э. Гуссерля.
В 1938 году Сартр опубликовал свой первый и самый известный роман — «Тошнота». Молодой парижанин Антуан Рокантен фиксирует в дневнике своё разочарование в жизни, ощущает её бессмысленность. Дневник, в котором изложены несколько дней из жизни героя, должен помочь Рокантену понять, что с ним происходит. Время от времени он испытывает «тошноту» — когда внезапное осознание мира вызывает обострение всех чувств и эмоций, ощущений.
В 1939 году Сартр поступил в армию в должности метеоролога. В 1940 оказался в немецком плену, где провёл почти год. Известно, что в тот период Сартр прочитал книгу М. Хайдеггера «Бытие и время», которая оказала серьёзное влияние на его последующие идеи и концепции.
В 1943 году Сартр опубликовал свой главный труд — философский трактат «Бытие и ничто». В нём исследуются темы свободы, сознания, ответственности и смысла существования. Автор призывает своего читателя не бежать от страдания, а смело брать ответственность за собственную судьбу. Размышляет, что есть человеческое бытие и каковы последствия индивидуальной свободы. «Творца не существует. Люди обречены на свободу выбора в мире, лишённом смысла».
Трактат кардинально изменил представления человека о жизни и смерти.
В том же 1943 году Сартр написал и поставил антифашистскую пьесу «Мухи». В период Второй мировой войны Жан-Поль Сартр активно участвовал в сопротивлении Франции против немецкой оккупации, публиковал философские статьи.
В 1945 году вместе с С. де Бовуар и М. Мерло-Понти создал литературно-политический журнал «Новые времена» (идеи марксизма соединялись здесь с идеями экзистенциализма).
Экзистенциализм — течение, одним из основателей которого выступил Сартр. Главная идея — свобода личности и способность человека отвечать за собственную жизнь. Сартр развивает эти идеи в философском эссе «Экзистенциализм — это гуманизм».
В 1964 году Сартр был объявлен лауреатом Нобелевской премии по литературе, однако отказался от неё: по его мнению, писатель никогда не должен становиться институтом.
Из-за своих убеждений позднее Сартр прекратил свою литературную деятельность.
Жан-Поль Сартр скончался 15 апреля 1980 года, похоронен в Париже.
Творческое и научное наследие Сартра оказало значительное влияние на развитие мировой философии, культуры и литературы. Жан-Поль Сартр стал символом свободного мышления и глубины познания в исследовании человека.
Важная фигура в области литературной критики и литературоведения. Основное сочинение Сартра по теории литературы — эссе «Что такое литература?» (1945).
В 1964 году Сартр написал автобиографическое произведение «Слова». В детстве Жан-Поль очень много читал, абстрагируясь таким образом от реальности. Поначалу герой думал, что этот интерес демонстрирует его литературное предназначение, позднее понял, что книги всего лишь спасали мальчика от одиночества, а ещё — читающих детей очень любят и выделяют взрослые.
Философские взгляды Сартра на литературу изложены в трактате «Бытие и ничто», а также в очерке 1936 года «Воображение».
Литература — это «место встречи» писательского замысла с читательским запросом. Сартр утверждал, что «литературный труд есть призыв, а творение может обрести завершение только в чтении». «Взаимодействие с другим» — важное понятие в философии литературы Сартра.
Настоящая литература должна создаваться только в условиях полной свободы.
Сартр — автор ряда предисловий и рецензий на сочинения, подробно исследовал творчество некоторых писателей.
В политике разделял идеи марксизма, восхищался СССР. Марксизм, несмотря ни на что, полагал лучшей философией для современной эпохи, тем не менее, уточнял, что необходимы существенные изменения, в первую очередь, умение уважать и ценить индивидуальную свободу человека.
Жан-Поль Сартр, «Тошнота», роман, начало (без сносок)
Это человек, не имеющий никакой значимости в коллективе, это всего-навсего индивид.
Л.–Ф. Селин, «Церковь»
Посвящается Бобру
Перевод с французского Ю. Яхниной
От издателей
Эти тетради были обнаружены в бумагах Антуана Рокантена. Мы публикуем их, ничего в них не меняя.
Первая страница не датирована, но у нас есть веские основания полагать, что запись сделана за несколько недель до того, как начат сам дневник. Стало быть, она, вероятно, относится самое позднее к первым числам января 1932 года.
В эту пору Антуан Рокантен, объездивший Центральную Европу, Северную Африку и Дальний Восток, уже три года как обосновался в Бувиле, чтобы завершить свои исторические разыскания, посвященные маркизу де Рольбону.
Листок без даты
Пожалуй, лучше всего делать записи изо дня в день. Вести дневник, чтобы докопаться до сути. Не упускать оттенков, мелких фактов, даже если кажется, что они несущественны, и, главное, привести их в систему. Описывать, как я вижу этот стол, улицу, людей, мой кисет, потому что ЭТО-ТО и изменилось. Надо точно определить масштаб и характер этой перемены.
Взять хотя бы вот этот картонный футляр, в котором я держу пузырек с чернилами. Надо попытаться определить, как я видел его до и как я теперь. Ну так вот, это прямоугольный параллелепипед, который выделяется на фоне… Чепуха, тут не о чем говорить. Вот этого как раз и надо остерегаться — изображать странным то, в чем ни малейшей странности нет. Дневник, по-моему, тем и опасен: ты все время начеку, все преувеличиваешь и непрерывно насилуешь правду. С другой стороны, совершенно очевидно, что у меня в любую минуту — по отношению хотя бы к этому футляру или к любому другому предмету — может снова возникнуть позавчерашнее ощущение. Я должен всегда быть к нему готовым, иначе оно снова ускользнет у меня между пальцев. Не надо ничего, а просто тщательно и в мельчайших подробностях записывать все, что происходит.
Само собой, теперь я уже не могу точно описать все то, что случилось в субботу и позавчера, с тех пор прошло слишком много времени. Могу сказать только, что ни в том, ни в другом случае не было того, что обыкновенно называют «событием». В субботу мальчишки бросали в море гальку — «пекли блины», — мне захотелось тоже по их примеру бросить гальку в море. И вдруг я замер, выронил камень и ушел. Вид у меня, наверно, был странный, потому что мальчишки смеялись мне вслед.
Такова сторона внешняя. То, что произошло во мне самом, четких следов не оставило. Я увидел нечто, от чего мне стало противно, но теперь я уже не знаю, смотрел ли я на море или на камень. Камень был гладкий, с одной стороны сухой, с другой — влажный и грязный. Я держал его за края, растопырив пальцы, чтобы не испачкаться.
Позавчерашнее было много сложнее. И к нему еще добавилась цепочка совпадений и недоразумений, для меня необъяснимых. Но не стану развлекаться их описанием. В общем-то ясно: я почувствовал страх или что-то в этом роде. Если я пойму хотя бы, чего я испугался, это уже будет шаг вперед.
Занятно, что мне и в голову не приходит, что я сошел с ума, наоборот, я отчетливо сознаю, что я в полном рассудке: перемены касаются окружающего мира. Но мне хотелось бы в этом убедиться.
10 часов 30 минут
В конце концов, может, это и впрямь был легкий приступ безумия. От него не осталось и следа. Сегодня странные ощущения прошлой недели кажутся мне просто смешными, я не в состоянии их понять. Нынче вечером я прекрасно вписываюсь в окружающий мир, не хуже любого добропорядочного буржуа. Вот мой номер в отеле, окнами на северо-восток. Внизу — улица Инвалидов Войны и стройплощадка нового вокзала. Из окна мне видны красные и белые рекламные огни кафе «Приют путейцев» на углу бульвара Виктора Нуара. Только что прибыл парижский поезд. Из старого здания вокзала выходят и разбредаются по улицам пассажиры. Я слышу шаги и голоса. Многие ждут последнего трамвая. Должно быть, они сбились унылой кучкой у газового фонаря под самым моим окном. Придется им постоять еще несколько минут — трамвай придет не раньше чем в десять сорок пять. Лишь бы только этой ночью не приехали коммивояжеры: мне так хочется спать, я уже так давно недосыпаю. Одну бы спокойную ночь, одну-единственную, и все снимет как рукой.
Одиннадцать сорок пять, бояться больше нечего — коммивояжеры были бы уже здесь. Разве что появится господин из Руана. Он является каждую неделю, ему оставляют второй номер на втором этаже — тот, в котором биде. Он еще может притащиться, он частенько перед сном пропускает стаканчик в «Приюте путейцев». Впрочем, он не из шумных. Маленький, опрятный, с черными нафабренными усами и в парике. А вот и он.
Когда я услышал, как он поднимается по лестнице, меня даже что-то кольнуло в сердце — так успокоительно звучали его шаги: чего бояться в мире, где все идет заведенным порядком? По-моему, я выздоровел.
А вот и трамвай, семерка. Маршрут: Бойня — Большие доки. Он возвещает о своем прибытии громким лязгом железа. Потом отходит. До отказа набитый чемоданами и спящими детьми, он удаляется в сторону доков, к заводам, во мрак восточной части города. Это предпоследний трамвай, последний пройдет через час.
Сейчас я лягу. Я выздоровел, не стану, как маленькая девочка, изо дня в день записывать свои впечатления в красивую новенькую тетрадь. Вести дневник стоит только в одном случае — если…
Дневник
Понедельник, 29 января 1932 года
Со мной что-то случилось, сомнений больше нет. Эта штука выявилась как болезнь, а не так, как выявляется нечто бесспорное, очевидное. Она проникла в меня исподтишка, капля по капле: мне было как-то не по себе, как-то неуютно — вот и все. А угнездившись во мне, она затаилась, присмирела, и мне удалось убедить себя, что ничего у меня нет, что тревога ложная. И вот теперь это расцвело пышным цветом.
Не думаю, что ремесло историка располагает к психологическому анализу. В нашей сфере мы имеем дело только с нерасчлененными чувствами, им даются родовые наименования — например, Честолюбие или Корысть. Между тем, если бы я хоть немного знал самого себя, воспользоваться этим знанием мне следовало бы именно теперь.
Например, что-то новое появилось в моих руках — в том, как я, скажем, беру трубку или держу вилку. А может, кто его знает, сама вилка теперь как-то иначе дается в руки. Вот недавно я собирался войти в свой номер и вдруг замер — я почувствовал в руке холодный предмет, он приковал мое внимание какой-то своей необычностью, что ли. Я разжал руку, посмотрел — я держал всего-навсего дверную ручку. Или утром в библиотеке, ко мне подошел поздороваться Самоучка, а я не сразу его узнал. Передо мной было незнакомое лицо и даже не в полном смысле слова лицо. И потом, кисть его руки, словно белый червяк в моей ладони. Я тотчас разжал пальцы, и его рука вяло повисла вдоль тела.
То же самое на улицах — там множество непрестанных подозрительных звуков.
Стало быть, за последние недели произошла перемена. Но в чем? Это некая абстрактная перемена, ни с чем конкретным не связанная. Может, это изменился я? А если не я, то, стало быть, эта комната, этот город, природа; надо выбирать.
Думаю, что изменился я, — это самое простое решение. И самое неприятное. Но все же я должен признать, что мне свойственны такого рода внезапные превращения. Дело в том, что размышляю я редко и во мне накапливается множество мелких изменений, которых я не замечаю, а потом в один прекрасный день совершается настоящая революция. Вот почему людям представляется, что я веду себя в жизни непоследовательно и противоречиво. К примеру, когда я уехал из Франции, многие считали мой поступок блажью. С таким же успехом они могли бы толковать о блажи, когда после шестилетних скитаний я внезапно вернулся во Францию. Я, как сейчас, вижу себя вместе с Мерсье в кабинете этого французского чиновника, который в прошлом году вышел в отставку в связи с делом Петру. А тогда Мерсье собирался в Бенгалию с какими-то археологическими планами. Мне всегда хотелось побывать в Бенгалии, и он стал уговаривать меня поехать с ним. С какой целью, я теперь и сам не пойму. Может, он не доверял Порталю и надеялся, что я буду за ним присматривать. У меня не было причин для отказа. Даже если бы в ту пору я догадался об этой маленькой хитрости насчет Порталя, тем больше оснований у меня было с восторгом принять предложение. А меня точно разбил паралич, я не мог вымолвить ни слова. Я впился взглядом в маленькую кхмерскую статуэтку на зеленом коврике рядом с телефонным аппаратом. И мне казалось, что я весь до краев налился то ли лимфой, то ли теплым молоком. Мерсье с ангельским терпением, маскировавшим некоторое раздражение, втолковывал мне:
— Вы же понимаете, мне надо все официально оформить. Я уверен, что в конце концов вы скажете «да», так лучше уж соглашайтесь сразу.
У него была черная с рыжеватым отливом сильно надушенная борода. При каждом движении его головы меня обдавало волной духов. И я вдруг очнулся от шестилетней спячки.
Статуэтка показалась мне противной и глупой, я почувствовал страшную скуку. Я никак не мог взять в толк, зачем меня занесло в Индонезию. Что я тут делаю? Зачем говорю с этими людьми? Почему я одет в этот дурацкий костюм? Страсть моя умерла. Она заполняла и морочила меня много лет подряд — теперь я был опустошен. Но это еще не самое худшее: передо мной, раскинувшись с этакой небрежностью, маячила некая мысль — обширная и тусклая. Трудно сказать, в чем она заключалась, но я не мог на нее глядеть: так она была мне омерзительна. И все это слилось для меня с запахом, который шел от бороды Мерсье.
Я встряхнулся, преисполненный злобы на Мерсье, и сухо ответил:
— Спасибо, но я уже слишком давно разъезжаю, пора возвращаться во Францию.
И через два дня сел на пароход, идущий в Марсель. Если я не ошибаюсь, если все накапливающиеся симптомы предвещают новый переворот в моей жизни, скажу прямо — я боюсь. И не потому, что жизнь моя так уж богата, насыщена, драгоценна. Я боюсь того, что готово народиться, что завладеет мной и увлечет меня — куда? Неужели мне опять придется уехать, бросить, не закончив, все, что я начал — исследования, книгу? И потом через несколько месяцев, через несколько лет вновь очнуться изнуренным, разочарованным среди новых руин? Я должен разобраться в себе, пока не поздно.
Автор статьи: Великанова Юлия.
