Петербург как пространство диалога культур в творчестве Елены Шварц

«Петербург как пространство диалога культур в творчестве Елены Шварц».

Елена Шварц (1948-2010) — известная ленинградская писательница, один из ведущих деятелей неофициальной культуры 70-х-80-х годов, автор поэтических сборников «Танцующий Давид», «Mundus Imaginalis. Книга ответвлений», «Лоция ночи. Книга поэм» и др., а также прозаических произведений — «Определение в дурную погоду», «Видимая сторона жизни». Ее работы печатались в самиздатских журналах «Северная почта», «Часы», «Обводной канал» и в зарубежных изданиях «Эхо», «Третья волна» и др. После перестройки поэзия Елены Шварц появилась и в отечественной периодике – в журналах «Радуга», «Новое литературное обозрение», «Знамя», «Нева». Елена Шварц — лауреат многих литературных премий, таких как «Северная Пальмира», «Триумф», Литературная премия имени Н.В. Гоголя, премия Андрея Белого, премий журналов «Звезда» и «Знамя». Среди друзей поэтессы были такие известные деятели культуры, как Елена Игнатова, Сергей Стратановский, Виктор Кривулин, Михаил Шварцман.

Елена Шварц родилась и провела большую часть жизни в Петербурге. Этот город издавна воспринимается как пространство диалога культур и религий. Неслучайно в проектировке и строительстве Петербурга участвовали архитекторы из Италии (Ф.Б. Растрелли, Д. Трезини), Франции (Ж.-Б. А. Леблон, Э. Фальконе), Германии (И.Ф. Браунштейн). Согласно переписи населения 1897 года, в этом городе, помимо русских, проживали немцы, поляки, финны, эстонцы, шведы, французы и другие народы. Именно в Петербурге открылся первый российский музей Кунсткамера, в котором собраны экспонаты из Японии, Америки, Африки, Китая, Индии, Монголии. Д.С. Лихачев в статье «Петербург в истории русской культуры» назвал его городом «общемировых культурных интересов — это отразилось и во внешнем облике Петербурга, в котором на берегу Большой Невы стоят египетские сфинксы, китайские ши-цзы и античные вазы».

Мультикультурализм Петербурга выражается и в литературе: так, например, героями повести Н.В. Гоголя «Невский проспект» становятся немцы Гофман и Шиллер. Лирическая героиня «Снежной Девы» А. Блока — «ночная дочь иных времен», прибывшая в Петербург из Египта, — принимает этот город и находит в нем родные черты. О. Мандельштам в стихотворении «В Петрополе прозрачном мы умрем...» помещает в пространство города античных богинь Прозерпину и Афину. Главный герой рассказа И. Бабеля «Ходя», действие которого происходит в Петербурге, — китаец. В поэме И. Бродского «Гость» Северная столица сравнивается с Гаммельном — городом, из которого увел детей оскорбленный крысолов, герой немецкой легенды.

В творчестве Елены Шварц Петербург становится местом, в котором сосуществуют мифологические, исторические и литературные персонажи и сюжеты различных народов:

И всякий, всякий кто здесь жил,

Пространство изнутри давил,

Растягивал,

И множество как бы матрешек

Почти прозрачных

Град вместил.

(«Психогеография»)

Рассмотрим, какие пространства скрывает в себе Петербург Елены Шварц.

Египет.

Египетская мифология оказывается чрезвычайно важной в жизни и творчестве поэтессы. В эссе «Мой дом» Е. Шварц пишет: «Первые четырнадцать лет своей жизни я прожила в Египетском доме, на Каляевой. Вместо атлантов там — огромные фараоны, и на воротах Тот (в виде сокола). Как будто провела детство в пирамиде». Дом № 23 на Каляевой (ныне — Захарьевской) улице, построенный по проекту архитектора Михаила Сонгайло в 1911-1913 гг., неслучайно прозвали Египетским. Его архитектура насыщена древнеегипетской символикой: по сторонам подъезда, как у гробницы фараона, стоят скульптуры бога солнца Ра с «ключом Нила» в руках, на уровне второго этажа помещено изображение богини неба Хатхор. По другой версии поэтесса провела детство в доме № 21, рядом с Египетским домом.

В стихотворениях Елены Шварц возникает образ египетского бога загробного мира Осириса. Согласно легенде, Осирис вызвал ревность своего старшего брата Сета, и тот вместе с семьюдесятью двумя заговорщиками решил ему отомстить. На один из праздников Сет приказал доставить красивый саркофаг и обещал подарить его тому, кому он придется впору. Когда Осирис лег в саркофаг, заговорщики захлопнули крышку, заколотили гроб и бросили в Нил:

Мне виделось (в сонном мечтанье?) -

Я в странном живу городу,

Там спит у реки египтянин

В белой ночи стеклянном гробу.

(«Мне виделось (в сонном мечтанье?)...»)

Через египетские образы Петербург в творчестве Елены Шварц связывается с загробным миром. По словам поэтессы, Петербург «не только стоит на мужицких костях, но как будто бы вблизи царства мертвых. От этой близости жизнь духовная и душевная протекает в нем острей и напряженней, чем где бы то ни было».

Нева же в сознании лирической героини Е. Шварц соотносится с Нилом:

Вот гроб стеклянный на пути —

Туманный, ломкий — в красной маске

Высокомерный в нем студент.

А Солнце в волнах пишет по-арабски

Гора хрустальная возносится

Над Петроградом, а под ним

пещеры — Синай отчаянья, Египет —

в них человек неопалим —

В огне льдяном Невы сгорает

В своих страданиях нетленный,

Меняя психогеографию

Ингерманландии, Вселенной.

(«Психогеография»)

Река Нил ассоциируется с библейским сюжетом о детстве Моисея. Согласно Книге Исход, мать Моисея, Иохаведа, спрятала сына в корзинке и пустила ее по водам египетской реки. Корзинку обнаружила дочь фараона и решила взять ребенка на воспитание. Странствие Моисея становится темой стихотворения Елены Шварц «Воспоминание о реанимации с видом на Неву»:

И влекло меня и крутило

У моста на Фонтанке и Мойке.

Выходите встречать, египтянки,

Наклоняйтесь ко мне, портомойки!

К какому-нибудь брегу принесет

И руки нежные откинут одеяльце

И зеркало к губам мне поднесут

И в нем я нового увижу постояльца.

Рим.

Образ реки в «Воспоминании о реанимации с видом на Неву» соединяет библейский сюжет с римской мифологией. По преданию, Ромул и Рем, основатели Рима, были детьми бога Марса и весталки Реи Сильвии. Родившихся в результате тайной связи близнецов бросили на берегу реки, где их выкормила волчица:

Я у окна лежала, и внезапно

Взяла каталку сильная вода.

Я в ней как будто Ромул утопала,

А вместо Рема ерзала беда.

В стихотворении «Птицы на кресте Измайловского собора» поэтесса снова объединяет христианские и древнеримские образы в экуменистическом пространстве Петербурга:

Я никогда не была авгуром.

Не чертила на небе templum.

Три птицы кружились над синью собора.

И я тогда повелела невольно

Образовать им собой треугольник.

«Ты увенчаешь креста вершину,

На поперечину сядьте вы две

По краям, если Господь меня слышит...»

Но они все метались по синеве.

Медлили будто, но через мгновенье

Будто услышали повеленье.

Вмиг на кресте расположились,

Как я просила, — это милость.

В Древнем Риме авгуры (жрецы, гадающие по поведению птиц) жезлом очерчивали в воздухе templum — пространство неба, в котором велись наблюдения. Далее они проводили через templum две линии: одну по направлению с севера на юг (cardo), другую — с востока на запад (decumanus). Пересечение cardo и decumanus образует крест, венчающий собор в стихотворении.

С пространством Троице-Измайловского собора в творчестве поэтессы связан еще один древнеримский образ — образ императора Нерона. По мнению историка Гая Светония Транквилла, Нерон был инициатором Великого пожара Рима. Согласно легендам, во время пожара он наблюдал за огнем, одетый в театральный костюм, играл на лире и декламировал поэму о гибели Трои. Е.Шварц в 2006 году стала свидетельницей пожара в Измайловском храме и записала в своем дневнике: «…увидела, что все смотрят в сторону собора. А он полыхал. Полкупола уже сожрал огонь <...> Купол все разгорался, обнаружилась сетка конструкции, золотела как золоченая птичья клетка, и в момент наибольшего золотого свечения вдруг рухнул фонарь с крестом и макушка купола, и сверху будто простерся терновый венец и его облизывал огонь. <…> Теперь я понимаю, что Нерон, понимая пожар как вид искусства, был прав. Совершенное творение человеческого ума и рук становится еще прекраснее, пылая, раскаляясь, обнажая свои очертания, конструкцию, смываемую волнами огня, и это зрелище тем прекрасней, что оно быстротечно и неповторимо». В дальнейшем Елена Шварц посвятила этому событию стихотворение «Смотрю на горящий собор»:

И зловещего Нерона

Мне открылась правота —

Умножается от гнева

Всех творений красота.

Всего тленного мнимость,

Совершенства земного увечность

Искупит неповторимость,

Сестра ее — быстротечность.

И стоит теперь наш храм

Как античная руина,

Будто к дому подошел

Призрак Рима.

Китай.

Петербург в творчестве Елены Шварц становится пограничным пространством во многих смыслах: он находится на рубеже мира живых и мертвых, реальности и вымысла, Запада и Востока. Восток в стихотворениях поэтессы нередко представлен китайскими образами, связанными с иррациональным началом — с фантазией, мечтой или даже наркотическим бредом, как в стихотворении «Петроградская курильня»:

Ты засыпал и просыпался,

Костяшками белея рук,

И пред тобою осыпался

Забытый город Пепелбург.

И он танцует страшный танец

Свидетелем смертельных мук,

И это воет не китаец,

А тёмный город Петелбург.

Объединение Петербургского мифа с китайскими легендами происходит в поэме «Второе путешествие Лисы на северо-запад», главная героиня которой — лиса-оборотень Ляо-шу-фэнь, отправившаяся в Петербург в поисках эликсира бессмертия:

Но что-то вдруг китайщиной запахло -

Откуда бы? - От домика Петрова.

Пошли туда, уселись на полянке.

Персонажами китайской мифологии в Петербурге становятся ши-цза — гранитные львы-стражи, привезенные из Маньчжурии в 1907 году и установленные при спуске к Неве на Петровской набережной:

Пойдем посмотреть на китайцев,

Единственных в Петербурге. -

- Да кто такие? - Ши-цза.

Слегка уязвлённый Цинь

Повёл ее к этим страшным,

Жестоким и маленьким львам.

Через Неву пролетели.

- Вот они! Отвернулись. Делают вид, что не знают.

Забавные все же зверьки.

Про них ходят разные слухи,

Говорят - зазевается в полночь

Человечек - и утром находят

Кровь на пасти Ши-цза.

В Китае подобные львы-стражи обычно располагаются по обеим сторонам входа в святилище. Лев символизирует могущество и успех, царскую власть и силу. Ши-цза придерживает лапой шар, который в буддийской традиции трактуется как символ духовного знания, несущий свет и способный исполнять желания.

Испания.

Важную роль в творчестве Елены Шварц играет мотив алхимии, поиска эликсира бессмертия и философского камня. Концепт алхимии связывается с темой творчества. Для лирической героини Е. Шварц поэт и алхимик — демиурги:

Иду по садику. В кармане

Держу прозрачную реторту.

И там, где нету никого,

Смотрю на свет — как запотела!

Но все же видно — что внутри

Три крошечных танцуют тени:

Раввин, и суфий, и святой.

То, за руки схватясь, несутся,

То пьют из одного стакана,

То плачут, то о стены бьются,

То застилает их туманом.

Так сахар с горечью

И с солью кислость

В одном сосуде я смешала —

Недаром Бёме снился мне

И Парацельса я читала.

(«Прерывистая повесть о коммунальной квартире»)

Поэма «Прерывистая повесть о коммунальной квартире» имеет подзаголовок «Гишпанский Петербург». В предисловии автор объясняет свое обращение к испанской теме: «В Испании (и, кажется, нигде больше) долго сосуществовали три веры: христианство, мусульманство (суфизм) и, в одном из самых изощренных своих проявлений (каббала), — иудейство. Три культуры жили как соседи, одолжаясь друг у друга в случае нужды (алхимией, к примеру). Мне захотелось представить это в реальности, а единственная знакомая мне до глубины реальность — мир самого вымышленного города на свете, где все может (могло) быть, где, в конце концов, живут вместе православные храмы, костел, мечеть, синагога и буддийский храм». Герои поэмы — суфий Юсуф, еврей Давид и православный инок Власий — во время блокады Ленинграда живут в одной коммунальной квартире и, исповедуя разные религии, пытаются найти общую для всех истину:

Листы Корана разметались,

Евангелье во тьме сияло,

И Тора вверх и вниз росла

Как основание столпа.

И ангелов расцветок разных

Сновала грозная толпа.

Вовне квартира та хранилась,

Как твердый и глухой орех,

Его сиянье распирало

Невидимое для всех.

Соединение символов и идей различных культур и религий в пространстве Петербурга, характерное для творчества Елены Шварц, достигает апогея в стихотворении «Мост во сне»:

Я видела во сне крестовый мост —

Андреев крест над темною Невою.

Шли по нему на Охту, в Летний сад,

На Крепость или просто за водою.

Одни шли к пустоте или забвенью,

Те к Будде, те к мечети шли...

Если сначала мост во сне лирической героини соединяет объекты, находящиеся недалеко друг от друга (Охта, Летний сад, Петропавловская крепость), то затем пространство расширяется:

И люди шли на восемь разных стран.

И только в сердцевине и скрещенье,

Вращаясь и взирая на строенья,

Зеленый замер Истукан.

Истукан — знаменитый Медный всадник, символ города, — оказывается точкой, от которой идет множество дорог в разные миры. Петербург воспринимается как центр мира, утопическая модель вселенной, где находится место различным культурам и религиям, а мифологические и литературные персонажи легко уживаются с обычными людьми и историческими фигурами прошлого.