Опыт культуры отмены гораздо старше термина. Как быть?

Мне знакомо творчество Вячеслава Власова, верного вагнерианца, исследователя и писателя, который щедро делится своими знаниями о творчестве Рихарда Вагнера, о его огромной музыке и месте, что отводилось композитору на российском культурном пространстве в начале XX века.

Мне уже случилось писать рецензии на два произведения В. Власова, это были повесть «Грааль и Цензор» и рассказ «Вместо эпилога. Последний цензор Российской империи».

Я всегда радуюсь, когда вижу новую публикацию В. Власова на страницах питерского толстого журнала «Аврора», — а они появляются регулярно, начиная с 2020 года.

Время действия произведений конец XIX — начало XX века. Сквозными героями являются два русских аристократа, «дворяне, офицеры и чиновники», цензоры Главного управления по делам печати Сергей Ребров и Михаил Толстой. О них же — и новый рассказ.

В сентябре 1914 года Сергей Ребров возвращается из-за границы (где проходил лечение) и наносит визит своему другу и коллеге Толстому.

Они ещё помнят о своей профессиональной (и личной — оба горячие поклонники Вагнера) победе: буквально год назад, в 1913, им удалось организовать постановку в России мистерии Р. Вагнера «Парсифаль». В память об этом Толстой угощает друга любимым шампанским композитора — Saint-Peray.

Друзья обмениваются новостями. Вернее, Толстой рассказывает о серьёзных переменах, которые происходят в городе в связи с войной. Даже само немецкое имя города будет в ближайшее время изменено.

И, конечно же, разговор подходит к тому, что Вагнера теперь в России не исполняют. Называются причины, из-за которых теперь Вагнер в России «отменён». Так же, как и во Франции, — о чём со знанием дела поведал Толстому Ребров.

Между друзьями возникает недопонимание, противоречие.

Ребров убеждён, что бойкот Вагнеру (как немцу — не более того!) в России неизбежен. Толстой же не может с этим согласиться.

В конце концов оба сходятся на том, что реальность, конкретное время диктует определённое поведение, определённые решения. И это нужно принимать.

Определённо «бойкот» и «отмена» Вагнера — временная мера. «Борьба со всем немецким» укрепляет дух и вселяет надежду соотечественников в их борьбе с врагом, даже служит своеобразных «средством возмездия».

В конце этого небольшого рассказа Ребров и Толстой заключают, что нужно подождать, что вместе с заключением мира вернётся в страну и всё немецкое, и творения великого Вагнера — в том числе.

Рассказ только выиграет, если читателя полнее погрузить в атмосферу происходящего.

Вот мы вместе с Ребровым входим в дом, оказываемся окутаны его миром: обстановка, звуки, освещённость... Хотелось бы немного больше погрузиться в атмосферу.

Например, вот этот сюжет развить: Жена Толстого Мари уехала в Париж. Перед отъездом милостиво разрешила супругу выпить с другом. Выходит, что дома у Толстых вроде своего «сухого закона» действует? Здесь есть пространство для игры, для двух смыслов: есть «сухой закон» в семье (определённые правила, ограничения), но грядёт и более серьёзная мера — государственный запрет на алкоголь вступит в силу через два дня, по словам Толстого.

А как звучит за окном город, который через два дня сменит своё имя? Что слышно на его улицах? И что Ребров успел увидеть и почувствовать по дороге с вокзала?

Всё это способно наполнить текст более глубоким дыханием, придать объём, живость, движение.

Не скрою, что меня сразу очень удивило название нового рассказа. Просмотрев перечень публикаций автора в «Авроре», увидела в том числе статью, озаглавленную «Сколько времени занимает отмена «культуры отмены»?».

Речь идёт о «возрасте» этого термина, ныне крайне актуального и модного. Несколько слов об этом: «Культура отмены» — современная форма остракизма. Человек или группа людей подвергаются осуждению в социальных или профессиональных сообществах, как в онлайн-среде и в медиапространстве, так и в реальном мире.

Публичная, известная личность сказала или сделала что-то порицаемое (незаконное). Общественность выражает осуждение, призывает привлечь виновника к ответственности. Одной из форм «отмены» становится отказ в публичных выступлениях, бойкотирование.

Термин «культура отмены» возник на рубеже 80-х–90-х годов XX века в США, произошёл от жаргонизма «кэнселлинг» (английское cancel – «отмена»).

Само собой разумеется, публицистический, аналитический текст, статья могут содержать в своём названии современный термин. А художественный текст, действие которого происходит в 1914 году?

Скорее, всё-таки не может.

Но вот какая есть в связи с этим мысль-идея.

Что, если взять и добавить к одной эпохе другую? Раз уж через термин сама собой словно возникла ниточка-связь с современностью.

Так, например, сделал в постановке рок-оперы «Преступление и наказание» Андрон Кончаловский (композитор — Э. Артемьев, либретто — А. Кончаловский, М. Розовский, Ю. Ряшенцев; автор текстов — Ю. Ряшенцев; идёт в настоящее время в московском театре Мюзикла).

В романе Достоевского время действия — шестидесятые годы XIX века (более точно время не определено). Место действия — то, что мы затвердили по школьной программе как «Петербург Достоевского».

В рок-опере часть событий происходит на Сенной площади, в не названные чётко времена, но это очевидно — век XX, и дело к концу его. Угадываются то 1990-е (на сцене приметы времени: старуха-процентщица торгует в ларьке у метро, уличные музыканты исполняют шансон, бродят бомжи, работают «девочки», Свидригайлов щеголяет в малиновом пиджаке «нового русского»), то нулевые нового века (спецназ с дубинками и пластиковыми щитами), а то и практически наши дни (принтер в убогой каморке Раскольникова, на котором он распечатывает свою статью).

В комнате Раскольникова, революционно настроенного рэпера (рокера?), на стене висят плакаты с изображением Ленина и Гитлера, серпа и молота. Под кроватью сложены стопкой «Капитал» Маркса, томик Ницше и «Майн Кампф»...

Однако в сцене «Сон о лошади» гуляки возле кабака выглядят совершенно «достоевскими», из книжной эпохи. Среди толпы выделяется страшный мужик-символ в красной рубахе...

Я не случайно предлагаю все эти подробности. Мне хочется показать, что исторический (литературный) материал вполне поддаётся «переносу» в разные эпохи и времена, поскольку рифмуются и повторяются исторические события, а какие-то из них постепенно обретают статус вневременных символов.

Возвращаясь к материалу о Рихарде Вагнере, войне с Германией и «культуре отмены» всему немецкому в России в ту пору. Понимаю, что, в наше трудное время не так-то и просто проводить параллели, «рифмовать» события из разных эпох. Но попробовать, я думаю, можно.

Вячеслав Власов уверенно развивает свою тему, материала история сохранила достаточно. Однако время идёт и задаёт новые вопросы, бросает новые вызовы — в том числе и современным писателям, пусть даже рассказывающим о прошлом.

Конкретные предложения по уточнению:

1. «Русские певцы от пения Вагнера» — любое из слов лучше заменить синонимом.

2. Представляется лишним в реплике Толстого вопрос: «А Глинка-то тебя чем не устраивает?» — ведь ответ ясен: только тем Реброву и не угоден Глинка, что занял место Вагнера в репертуаре театра.

3. «Давай это проговорим», — эта фраза Толстого кажется необязательной.

Юлия Великанова: личная страница.

Вячеслав Власов. Прозаик, публицист. Член Общества Рихарда Вагнера в Великобритании. Член Российского союза писателей, финалист премии «Писатель года» (2022, 2023), лонг-листер литературной премии «Гипертекст» (2024). Автор рассказов о жизни Рихарда Вагнера в Риге, Санкт-Петербурге, Венеции и о постановках его опер в Российской империи. Соавтор культурных проектов, направленных на популяризацию творчества композитора.