Оголённая душа. Нина Шамарина о творчестве Анатолия Приставкина

Оголённая душа

Творчество Анатолия Приставкина можно условно разделить на четыре части: военное детство – книги «Ночевала тучка золотая», «Кукушата или жалобная песнь для успокоения сердца», «Судный день»; работа в Комиссии по помилованию при Президенте РФ – роман-исследование «Долина смертной тени» (которую, кстати, сам автор характеризует как «плач по России»); «просто про жизнь» – это «Синдром пьяного сердца», «Нина Ивановна» и другие; а также сказки – «Летающая тётушка», «Король Мармелажка Первый».

Дочь Анатолия Приставкина Мария в интервью в 2015 году сказала: «Многие судят о папе по одной книге, по «Тучке»...Тема войны, безусловно, была главной темой его жизни. Но в «Синдроме пьяного сердца» и в сказках совершенно другой Анатолий Приставкин – с особым языком, с юмором. А сказки вообще родились из рассказов для меня. Мне и в голову не приходило, что рассказанное мне вечерами записывается и превращается в «Летающую тётушку»...».

Тем не менее, читатель в основном знает Анатолия Приставкина по его пронзительным книгам о военном детстве, которые добавляют много нового к восприятию и пониманию войны, да и сегодняшнего дня - тоже.

Приставкин как никто другой умел наблюдать. И помнить. Написать «Кукушат» или «Тучку...» можно, лишь испытав всё на собственной шкуре. В этих книгах Анатолий Приставкин не делает выводов, не обличает зарвавшихся чиновников, не даёт оценок. Просто рассказывает, практически пишет дневник, достаточно скупым (но, ни в коем случае, не скудным) языком. Выводы делает читатель.

Два этих произведения ценны ещё и тем, что повествование ведётся от лица ребёнка 10-11 лет, и ни разу писатель не перешёл на «взрослый» язык. Верится, что рассказывает именно ребёнок – голодный, оборванный сирота. Только в повести «Ночевала тучка золотая» автор иногда, явно намеренно, делает вставки от себя сегодняшнего, взрослого человека, всё описанное пережившего в детстве.

Обе книги рассказывают о детдомовцах 10-12 лет в годы войны. В «Кукушатах» – не просто детский дом, но ещё и «спецуха» – интернат для детей «врагов народа».

В повести «Ночевала тучка золотая» детей из приютов Московской области переселяют на Кавказ, для освоения земель, освободившихся после депортации коренного населения. Несомненно, везут под пули и под ножи местных, которые сумели скрыться. Ненужные никому дети, не жалко! В этой книге с точки зрения11-летнего ребёнка поднимается важная тема - переселения чеченцев с их земель. Неотвратимая беда и для переселяемых детей, и для людей, согнанных с родной земли. Точный и потому особенно удручающий срез повседневного быта страны того времени.

Детдомовцы несколько дней едут в поезде на Кавказ. Главным героям братьям-близнецам «Кузьмёнышам» - и не им одним - не дали в дорогу абсолютно никакой еды! Подмосковные детские дома мало того, что нищи, но и имеющиеся продукты разворовываются персоналом во главе с директором! Кстати, этого воровства Приставкин не прощает директору детдома до конца своей жизни: «Примите же это, невысказанное от моих Кузьмёнышей и от меня лично, запоздалое ... непрощение вам, жирные крысы тыловые, которыми был наводнен наш дом-корабль с детишками, подобранными в океане войны...Владимир Николаевич Башмаков, так звали одного из них. Он был директор Таловского интерната, и владел нашими судьбами, и морил нас голодом... Ау, где ты, наполеончик, с коротенькими ручками и властным характером, обожавший накрутить очередному воспитаннику несколько смертельных суток:

– Без обеда, без ужина, без завтрака, без обеда, без ужина...» «В день отъезда привели их к хлеборезке, не дальше порога, конечно. Выдали по пайке хлеба. Но наперёд не дали. Жирные будете, мол, к хлебу едете, да хлеба им давать!!»

Несколько лучше живут дети в Московском детдоме (уже тогда в Москве - самое лучшее? А может, у них совестливый директор?). В поезде они вскрывают данную им в дорогу банку с американской тушёнкой. «Кишки от этого вдруг защипало! Запах ошалелый пошёл, по полкам, по вагону, по поезду... И по тем самым кишкам – будто ножовкой! Колбасное мясо открыли в продолговато-овальной американской баночке с золотым отсветом! ...москвичи, забрались в дома-кирпичи, жрут калачи! Это про них, про этих вот, которые едут с тушёнкой, – обнищавшее Подмосковье в голос», – пишет Приставкин.

В пути на недолгих стоянках ребята привычно промышляют на привокзальных рынках, рискуя попасться и быть битыми, но голод – не тётка! И вот, когда поезд мчит по благодатным чернозёмным землям Кубани, машинист делает остановку в поле: «Замедлил эшелон движение, зашипел и замер. Машинист, молчаливый старик с короткой шевелюрой, буркнул, обращаясь к кочегару:

– Баста. Будет нашей ораве тут кормёжка! На два часа запри пар да подай кипятку, чаи гонять будем! ... – Россея не убудет, если детишки раз в жизни наедятся...», и оголодавшие будущие переселенцы рвут, тащат с полей и тут же съедают, всё, что растёт.

Расплата наступает тем же вечером: «Дристали все, весь эшелон, потому что грязные овощи не могли в таком количестве перевариться в истощённых детских желудках...». Поезд вынужденно стоит на станции «Кубань» трое суток, некоторых детей оставляют в больнице.

Одного из Кузьмёнышей – Сашку – врач настойчиво оставляла в больнице, он отравился сильнее многих, ослабел, его лихорадило. Брат Колька практически выкрал его из лазарета. Совсем, совсем по-иному могла сложиться судьба братьев, если б Сашка остался на том полустанке. Может, не была бы участь их столь трагичной.

Но - вернёмся к остановке в поле. Добр ли тот машинист, что дал детям наесться вволю овощей и фруктов с чужих огородов? С одной стороны, безусловно, добр, но такая доброта - от слабости. Машинист, вероятно, не мог есть свой скудный обед, зная, что его поезд воет от голода. Включи он разум, неужели не понял бы, чем обернётся этот его поступок?

Другая доброта - у Кольки- Кузьмёныша, вечно голодного, до поездки даже не знавшего слово «фрукты»: «Колька представил, как появились бы они с братом в детдомовской спальне со своей алычой!.. И тут бы он стал угощать шакалов, оделяя всех просящих: Боне бы дал штуки три, он старший и никогда не бил Кузьмёнышей; Ваське-Сморчку дал бы пару, он всегда голодный... Тольке-Буржую дал бы одну, он тоже как-то дал Кузьмёнышам лизнуть из ложки, когда его серенький солдат-отец приносил ему кашу в котелке, и Толька обжирался у них на глазах... И воспитательнице Анне Михайловне дал бы Кузьмёныш одну штуку. Хоть и холодная, равнодушная женщина, но Кольке её жалко... И вороватому директору Виктору Викторовичу дал бы алычу Колька. Он Кузьмёнышей на промысел отпускал».

Помимо литературного творчества, Анатолий Приставкин занимался серьёзной общественной работой: в 1991 году возглавил совет независимого писательского движения «Апрель» при Московской писательской организации Союза писателей РСФСР. В то же время вошел в руководство международного комитета за отмену смертной казни «Руки прочь от Каина», с 1993 года возглавлял Комиссию по помилованию при Президенте РФ.

Эта работа дала ему пищу для написания невыносимо тяжёлой «Долины смертной тени». «Моя книга не только о заключённых. О тех, кто сидит в камерах смертников. Она обо всех нас. О каждом, кто причастен к этой криминальной зоне, которая зовется Россия», – так автор рассказывал о книге.

С «Тучкой» или «Кукушатами» всё понятно: каждый, кто прочтёт, даже самый плохой человек, - сочувствует, сопереживает этим детям. А как воспринимать книгу «Долина смертной тени»? На чью сторону становиться, кого считать жертвой?

Работа в Комитете отнимала много физических сил, но ещё больше сил эмоциональных, душевных. «Всё стало вокруг голубым и зелёным», – иронично писал в книге Приставкин, исходя из того, что папки «Дело» были либо голубого, либо зелёного цвета. И вот он «открывает» для читателя папки, содержимое которых невозможно читать без содрогания.

Но, какой бы ужас ни вызывали эти дела, как бы они ни откликались в сердце нашем, - суть, смысл, основная мысль «Долины...» - в другом. Приставкин работал в Комиссии по помилованию в 1992 году, когда смертная казнь в нашей стране ещё не была отменена. Могут показаться не актуальными сейчас метания автора (он же главный герой, в книгу по включены элементы дневниковых записей) по поводу отмены смертной казни. Но во все времена будет мучить человечество вопрос: как относиться к убийце? У Приставкина прорисована глубокая и очень верная мысль: «... есть у наших спорщиков одна особенность, а заключается она вот в чём: те, кто выступает против казней, оперируют к разуму (ссылки на авторитеты, разумные доводы, цифры), а те, кто за смертную казнь, – к человеческим чувствам... Почти что к инстинктам».

В Комиссии по помилованию работали многие, но Анатолий Приставкин не называет ничьих имён, кроме Булата Окуджавы и Фазиля Искандера: «Хочу напомнить, что только одно имя Булата я буду здесь называть по причинам понятным: он ушёл навсегда. Ну, пожалуй, еще Фазиля Искандера, который давно покинул Комиссию, и теперь как бы ее история». И это потому, что их закидывали письмами, им угрожали.

Среди трёхсот двадцати двух дел, которые рассматривала Комиссия, есть одно – «О дяде Коле». Об этом деле писали СМИ, снимались документальные фильмы. После жарких споров, после бесконечного откладывания решения подписали – «в помиловании отказать», то есть казнить, что сделало Приставкина в собственных глазах тоже убийцей. И напрасно он себя убеждал, что смертный приговор вынес суд, что окончательное решение принял Президент... Доводы рассудка меркнут, когда говорят чувства и душа.

Есть в «Долине смертной тени» неоднократное сетование на то, что рукописи отложены в сторону, что не пишется ничего нового: «А я вроде бы еще писатель, хотя за чтением кровавых дел запамятовал, когда сидел над чистой страницей». Или: «...сидел бы я сейчас в Дубултах или в Переделкине, глядел бы на зимний пейзаж в натуре и писал бы свою книгу... И никогда в жизни никого бы ни о чем не просил. Особенно кто выше тебя... Такая меня тоска взяла, аж горло свело».

Мало того, что у Приставкина нет времени писать другие книги, что отложены в долгий ящик начатые рукописи. Мало того, что в голове психически здорового человека не укладываются бытовые, ужасные в своей простоте, убийства - из-за бутылки водки, например, - и систематические истязания собственных детей. Так ещё и усиливается до самой высокой ноты, до навязчивой идеи страх за собственного ребёнка. Этот страх живёт в каждой маме и в каждом папе с той самой минуты, как ребёнок рождается и, вероятно, до самого конца. А у Приставкина-папы, месяцами, годами работающего с уголовными делами, прибавляется животный, утробный страх за свою дочь.

«Видит Бог, я не хотел рассказывать эту историю, оберегая ваши, уважаемый читатель, да и свои собственные чувства. Особенно в такой чистый зимний день. И особенно потому, что разговор-то идёт о детях. Таких, как моя Манька. Как она, кстати, там? Лишний повод прерваться и, прижимаясь щекой к холодному стеклу, убедиться, что детёныш здесь и цел. Хотя вот на днях вдруг исчезла, мы с женой выскочили без верхней одежды, закричали, забегали... Начитавшись всех этих дел из зелёной папки, забегаешь и голос, и сердце сорвёшь! Нашли в подъезде соседнего дома, щенка отогревала...»

Приставкин знает, как доверчивы дети, и, главное, как преступники пользуются этой их доверчивостью. И как быть? Вырастить человека, никому не верящего, а значит, никому не способного помочь, или верить, безо всяких оснований, что именно с твоим чадом такой беды никогда не случится?

На этот вопрос, как и на многие другие, поднятые творчеством и общественной деятельностью писателя Анатолия Приставкина, никак нельзя ответить однозначно. Великое множество трудных вопросов – и из прошлого, и по поводу современной жизни. Множество недетских вопросов – и о детях, и о взрослых.

Неудивительно, что скончался Приставкин от инфаркта. Какое сердце выдержит такую чудовищную тяжесть?!

Конечно, кто, если не Анатолий Приставкин с его оголённой открытой душой написал бы «Долину смертной тени»?! Но, вероятно, крайне расточительно со стороны политической общественности привлекать к работе в Комиссии Анатолия Приставкина, Фазиля Искандера, Булата Окуджаву, лишив читателей их ненаписанных талантливых произведений.

С другой стороны, «поэт в России – больше, чем поэт». И Анатолий Приставкин наряду с другими своей жизнью доказал это.