Очерки Евгения Мирмовича

Минута молчания (очерк)

Горячий июльский воздух заполнил узкие извилистые улочки старого города. Брусчатка под ногами дышала жаром. Вспышки солнечных бликов играли в окнах готических зданий. Я то и дело переходил с одной стороны улочки на другую, чтобы оставаться в тени. Тонкий, как игла, чёрный шпиль дворца курфюрстов мелькал то слева, то справа над красными черепичными крышами.

Пройдя всю улицу до конца, я лишился последних островков тени и вышел на ослеплённую солнцем площадь. Слегка приоткрытые тяжёлые дубовые двери кафедрального собора были единственной лазейкой в мир прохлады, где можно было перевести дух.

Миновав длинные чёрные скамьи, я оказался в самом дальнем углу храма. Звуки шагов или сказанное вполголоса слово приобретали здесь невероятную силу, звучали гулко и размашисто, разлетаясь под высокими сводами храма. В узком стрельчатом окне облик Христа переливался всеми красками цветного витража. Пахло замшелым камнем и сухим деревом. Казалось, что я попал в старинный футляр от дорогого музыкального инструмента. Присев на чёрную скамью, я заметил, что соседние лавки постепенно заполняются людьми.

Через минуту пронизывающий пространство, разрезающий воздух на атомы звук органа наполнил храм, от дубового порога до самого верхнего стёклышка, дребезжащего в окне под куполом. Этот звук пронзил навылет моё тело. Он был чист, как солнечный свет, льющийся сквозь образ Христа в витраже окна. Непорочен, как белоснежный чепчик грудного ребёнка на руках у молодой женщины, стоявшей неподалёку. Величествен, как высшая во вселенной власть и приземлён, как ветка плакучей ивы, метущая пыль над старой могилой, куда уже давно никто не приходит. Сколько горя, скорби и светлой печали сходило подобно снежной лавине из-под купола храма. Этот поток был удивительно добр, но холоден, как голубые звёзды соседней галактики. Печален, как та бесконечная дорога, по которой уходят в прошлое отцы и деды, и на которой даже сыновья наши не увидят конца пути.

Звуки рвали душу на части и кружили этими обрывками под сводами храма, как осенний ветер хороводит павшей листвой. Откуда же в этой музыке столько боли?

Я закрыл глаза. Звук органа превратился в протяжный вой британских самолётов, засыпавших город в сорок пятом фугасными бомбами. Адский гул рушащихся стен, в котором тонут людские крики, слышал я в звуках органа. Вот чёрные комья земли и куски брусчатки поднялись в небо. Искорёженные трамвайные рельсы выгнулись ввысь, как две кривые оглобли улетающей в облака дьявольской упряжки. Бегущие в этом бесконечном рёве моторов люди падают на мостовые. Они ложатся лицом вниз и больше не поднимаются. Их засыпает битым кирпичом и пеплом. Новые и новые люди мчатся по улицам. Бегут к дверям кафедрального собора в надежде спастись за его толстыми стенами.

Рыдающий звук органа продолжал сотрясать старые своды. Я видел перед собой людей, спасавшихся от бомбёжки в этом храме. Искажённые ужасом обожжённые лица женщин и стариков, в дымящихся от пожаров одеждах. Окровавленные, нечеловеческие от боли и горя лица. Они исступлённо смотрели на горящий город сквозь разноцветный образ Христа в витраже окна. Их души судорожно хватались за последнюю надежду выжить. Они истово молились этому лику в узком и высоком готическом окне. Молили о пощаде, прижимая к груди детей.

Но стены этого храма не пропускают молитвы несчастных Всевышнему. Рёв пикирующих бомбардировщиков слишком силён. Чёрные тучи поднявшейся в небо гари плотно укрыли их от глаз Господа.

Невероятной силы аккорд шести тысяч труб органа, а может быть взрыв тяжёлой авиабомбы, ставит финальную точку в этой фуге. Прозрачный и хрупкий образ Христа в высоком окне разлетается на миллионы режущих тело в кровь стеклянных осколков. Через мгновение ударная волна рушит стены храма, хороня заживо всех спасавшихся под его сводами.

Так было. Но всё не закончилось. Я слышу протяжный стон органных труб, которые изгибаются и вытягиваются в сюрреалистические линии Дали. Они тянутся сквозь время и пространство. И вот уже на моей земле клубится чёрный дым над горящими пятиэтажками. По улицам современных городов мимо интернет-кафе и салонов связи в ужасе бегут люди. Они также падают лицом вниз и больше не поднимаются. Тонны битого в осколки бетона, искорёженной арматуры и пыли навсегда накрывают их возле стен родных домов.

Кто положит конец кровавому молоху, вынуждающему людей варварски уничтожать друг друга?

Пронзительный истошный крик вернул меня в реальность происходящего.

– Нет! – кричал, срываясь, голос. – Нет! Нет! Нет! – с новой и новой силой звучал этот оглушительный крик.

Орган умолк и в могильной тишине лишь надрывный человеческий стон мгновенно отогрел своим теплом заледеневшую от органного ветра душу. Но кто же может здесь кричать «нет» по-русски? Показалось?

Я обернулся. Рядом со мной, на руках у молодой женщины плакал ребёнок. Тот самый, в белом кружевном чепчике. Девушка, смущённо прижимая малыша к груди, стала осторожно двигаться к выходу. Она озиралась по сторонам, извиняясь перед прихожанами за причинённое неудобство. Я невольно стал наблюдать за лицами людей. Они не были возмущены. Пожалуй, даже не замечали девушку с ребёнком. Находясь под воздействием музыки, они вытирали слёзы. Люди не двигались с мест. Неожиданная минута молчания объединила людей. Тишина врачевала растревоженные души. Кто-то громко всхлипнул. Длинная вереница склонивших головы прихожан, утирая заплаканные глаза шёлковыми платками, устремилась к выходу. Они плакали совершенно искренне, и я понимал этих людей.

А тем временем их правительство отправляло новый эшелон дальнобойных гаубиц туда, где на моей земле по улицам в ужасе бегут люди, падают лицом вниз и больше не подымаются.

Я вышел на согретую солнцем площадь. Как и прежде его лучи светили всем, вне зависимости от убеждений, языка и вероисповедания. В сиянии этого света переливался всеми красками витраж с образом Христа в узком и высоком окне. Лишь только глаза Спасителя были на этот раз, безнадёжно грустны.

Туфли на набережной (очерк)

В детстве моя дочь очень любила собирать пазлы. Ей всегда дарили их по праздникам. Всё более и более сложные. Мне запомнилась одна из её картинок, где был изображён дворец в готическом стиле. Это был парламент Венгрии. Очень красивое здание, стоящее на берегу Дуная в Будапеште. Конечно же, мы мечтали, когда-нибудь туда попасть. Недавно наша мечта сбылась.

Я шёл по набережной в сторону дворца и неожиданно наткнулся на памятник, который произвёл глубокое впечатление. Это были туфли. Чугунная обувь «разбросанная» по набережной на протяжении нескольких десятков метров. Мужская, женская, детская. Оказывается, на этом месте во время оккупации Будапешта расстреливали евреев. Перед расстрелом их заставляли снимать обувь. Трупы сбрасывали в Дунай, а обувь продавали потом на рынках. Именно эта обувь и послужила прообразом для создания мемориала памяти. Сейчас рядом с этими ботинками постоянно лежат живые цветы, горят свечи, а детские ботиночки полны леденцов.
Я остановился, присел на скамейку и закрыл глаза. Как живые передо мной стояли люди.

Вот глухой старик в стоптанных ботинках. Он был мудр и догадывался о неминуемой гибели задолго до этого дня. Когда их вели по улице, он думал только о том, чтобы не упасть и не быть убитым как собака, на тротуаре. Он хотел умереть вместе со своим народом. Старик не мог расслышать окриков солдат, всё время озирался по сторонам, протирал платком очки и сосредоточенно повторял то, что делали остальные. Это была его последняя работа.

Вот пожилая женщина в модной шляпке. Она до сих пор не верит, что практичные немцы могут расстрелять столько бесплатной рабочей силы. Она уверенна, что сейчас им выдадут тёплые сапоги и повезут баржами на север Германии. Поэтому и приказали снять обувь. Просто баржи задерживаются.
Вот молодой парень. Он всё ещё не снял ботинок, несмотря на пристальный, ледяной взгляд солдата. Он ещё надеется на побег и в последний раз ищет глазами слабое звено в оцеплении.

Вот мальчик лет четырнадцати с младшей сестрой. Его лицо искажено ужасом и болью. Сестрёнка же совершенно спокойна. Она обеими руками ухватилась за брата и с любопытством наблюдает за солдатами. Девочка знает, что, когда старший брат рядом, ей нечего бояться. Брат всегда защитит и поможет. Он знает, что надо делать и куда идти. Так было всегда. Значит, так будет и в этот раз.

А вот девушка с маленьким сыном.

– Мама, а зачем эти дяди приказали нам снять ботиночки?

– Наверное, этим дядям очень нужна наша обувь.

– У меня очень маленькие башмачки, разве они этим дядям подойдут?

– Наверное, у них есть дети, которым очень нужны твои башмачки.

– А что эти дяди будут делать дальше?

– Они расстреляют нас и скинут в Дунай.

– А мы там, на дне, не потеряемся? Смотри сколько людей.

– Держись за меня крепче милый.

– А мы там не замёрзнем? Зимой же Дунай холодный.

– Мы прижмёмся друг к другу, и нам будет тепло, – девушка отвернулась в сторону, чтобы сын не видел её лица, и вытерла слёзы.

Она ошиблась. Их не расстреляли. В январе 1945 Красная армия была уже на подступах к Будапешту и патроны у фашистов были в большой цене. Они связывали проволокой за руки колонны по сто человек. Стреляли в первых двух-трёх. Те, падая в воду, увлекали за собой остальных. Так были уничтожены десятки тысяч мирных жителей. Последнее, что видели в своей жизни эти люди, был готический дворец венгерского парламента.

Я открыл глаза. Передо мной медленно текли зелёные воды Дуня. Над ними возвышался красивейший дворец. Тот самый, что был на картинке из пазлов у моей маленькой дочери. Я никогда не умел собирать пазлы. У меня они вечно не складывались. Вот и сейчас, здесь на набережной Дуная в моём сознании что-то не складывалось. Скажите почему?..