Обморок девяностых, или Русская вневременная хтонь, пугающая и будоражащая. О книге Сергея Гребнева «Бестиарий»

Обморок девяностых, или Русская вневременная хтонь, пугающая и будоражащая. О книге Сергея Гребнева «Бестиарий»

(Гребнев С. Бестиарий. М.: Городец-Флюид, 2020. – Книжная полка Вадима Левенталя)

Давно не читал такого откровенного треша и лютой жести, какие есть в «Бестиарии» Сергея Гребнева.

Наверное, я не совсем понимал, с чем имею дело. Казалось, что ещё один нацбол начал писать художественную прозу. Вокруг Эдуарда Лимонова всегда собирались люди одарённые. Поэтому книга априори требовала к себе внимания. Но, начав читать и разобравшись, что за люди описываются, я окончательно убедился в том, что «Бестиарий» – событие.

Вопрос только один: это событие в литературном процессе или в жизни реальной политической оппозиции? Ответить на него невозможно. Как ни старайся. Ведь ни структурированного литературного процесса, ни активной жизни оппозиции – нет.

Но это не отменяет значительности книги.

Она стала событием, даже если это мало кто заметил. Так, увы, бывает. И с нацболами, и с питерскими текстами и контекстами, и тем более с хорошей прозой.

В книгу «Бестиарий» вошли одноимённая повесть и несколько рассказов. Герои везде одни и те же: два брата Гребневых (Сергей «Сид» и Андрей «Свин»), их друзья Моль и Чин и ещё с десяток фактурных второстепенных персонажей. Время и место действия – Ленинград 1980-1990-х годов.

Герои употребляют в больших количествах таблетки; пьют всё, что горит и не горит; таксикоманят клей и бензин; устраивают жуткие пьянки под песни Егора Летова; вступают в национал-большевистскую партию (которая с 7 августа 2007 года по решению Московского городского суда запрещена в РФ), захватывают «Аврору», – вроде бы «ничего особенного», обычный провал в русскую вневременную хтонь. Но Гребнев не уходит в беллетристику, ему неважно, как всё это описывать, – ему важно рассказать.

Понимаете? Рассказать.

Рассказать и, получается, выговориться.

Его старший брат – Андрей «Свин» Гребнев. (О, сколько по всей стране было панков по прозвищу «Свин»!..). Эдуард Лимонов выделял его из всех представителей питерского отделения партии. В «Книге мёртвых» описал его так: «Андрей Гребнев, поэт, хулиган, человек холерического темперамента проживет совсем недолгую жизнь. Он изумлял, подавлял, возмущал и злил всех, кто с ним соприкасался. Но он обладал несомненным даром вести людей, заводить их. Жвания пишет, что он много пил и употреблял барбитураты. И пил, и употреблял барбитураты, да. Но не эти активности были главными в этом настоящем workingclasshero, просто ему было всегда мало активности, он, может, хотел от земли оторваться».

Жвания – один из лидеров питерского отделения партии нацболов. В борьбе за главенство этот интеллигентный молодой человек, конечно, пытался использовать все промахи «Свина», но не понимал, что в России образца девяностых годов иного workingclasshero и не могло быть. Только такие отморозки, накачанные Бог знает чем и создавали политическую активность в оппозиционном лагере.

Именно Андрей Гребнёв придумал нацбольский лозунг «Завершим реформы так: Сталин, Берия, Гулаг!»

Сергей Гребнев, собственно, показывает предысторию человека, который сделал из себя workingclasshero. И там, действительно, было много всего – и у него, и у его друзей: освежевание собаки, скинутой перед этим с десятого этажа, чьё мясо под видом свинины можно обменять на наркотики; драки с врачами и ментами; переходы через реки испражнений; нюхание клея и бензина по чердакам; игры в чёрных копателей; пьяные обжимания с женщиной без определённого места жительства…

И как всё это описано! Ни одного лишнего слова: «На какой-то остановке рядом с Чином на полу появилась спитая, без возраста баба с естественными дредами на голове, которые примагнитили большое количество мелкого мусора. Печеное яблоко лица было ярко намазано густой косметикой ядовитых цветов. Валяясь вместе с Чином в обнимку на грязном полу, вся облепленная окурками, она громко, пьяно хрипела, слюнявя ему ухо: «Потерпи, потерпи, мальчик мой! Все хорошо будет!» Она скрипела и гладила ему голову грязной корявой рукой. Наконец за самозабвенными стонами и пеленой портвейна Чин разглядел, что рядом с ним. Разглядел только косметику, а булькающий хрип казался нежной женской лаской. Так поют сирены с островов Зеленого Змия».

Конечно, «Бестиарий» – это не только обморок девяностых, но и абсолютно узнаваемый Санкт-Петербург, который из века в век навевает своим писателям всё новые и новые абсолютно сумасшедшие и абсурдные сюжеты.

Если бы Родион Романович Раскольников – ещё один типичнейший петербургский негодяй (правда, иного века) – разрушал себя так же как и герои «Бестиария», он бы никогда не убил старуху-процентщицу, а таскал бы ей в качестве заклада всякую ерунду, пока вконец не дошел бы до крайней степени деградации при употреблении тяжёлых наркотиков или не устроил теракт на Сенной площади, взорвав Порфирия Петровича.

Если бы Илья Ильич Обломов был чуть активней, он бы перевернул весь город, а то и весь мир. Помните, как подаёт его Гончаров? «Он любит вообразить себя иногда каким-нибудь непобедимым полководцем, перед которым не только Наполеон, но и Еруслан Лазаревич ничего не значит, – пишет Иван Александрович, – выдумает войну и причину ее: у него хлынут, например, народы из Африки в Европу, или устроит он новые крестовые походы и воюет, решает участь народов, разоряет города, щадит, казнит, оказывает подвиги добра и великодушия».

А у «Свина» хватило смелости не только на игру воображения, но и на реализацию всего этого в жизни.

Порою реальность преподносит такие сюжеты, что остаётся только записывать. Даже слова можно не подбирать, а просто вслушиваться в речи приятелей и аккуратно переносить их на бумагу.

Вот вам такой пример: рассказчик приходит на квартиру к друзьям, где не первый день идёт грандиозная пьянка. Его старший брат уже там – погружён в панковский морок и водочные озёра. Разве надо в этом случае что-то выдумывать? Стой, внимай, запоминай детали – и после пиши: «С подоконника встал Стас Клык. Молча перевернул кассету и сел обратно на подоконник в ту же позу, как будто и не вставал. Начавший орать явно по десятому кругу Летов разбудил всю квартиру. Кто-то завизжал в коридоре, где-то в глубине что-то с грохотом упало. Из пьяного дрема поднимали свои лохматые головы собутыльники брата.

– Привет! – криво улыбнулась мне засохшими губами очнувшаяся безгрудая Таня.

С кровати вскочил Дима и, выпучив глаза, заорал:

– Понеслась! Свин, ***, наливай!»

Кто был на подобных сборищах, легко представит себе атмосферу этого русского лимба: разбитая посуда, вырванные с корнем двери, пустые бутылки, люди, спящие где попало. Кто не был, погрузится: язык автора не только прост и насыщен жизненными дрязгами, но и как будто гипнотизирует на уровне ритмики – заставляет окунуться в описываемые события.

Удивляюсь больше не тому, что Гребнев-младший переплюнул Уильяма Берроуза и Чака Паланика, Владимира Сорокина и Михаила Елизарова – это как раз-таки нормально и закономерно, – а тому, что всё писано с натуры.

Это и пугает, и будоражит.

«Бестиарий» же легко может лечь в основу новой «оранжевой серии» – самобытной, безумной, русской. У издателя Вадима Левенталя глаз намётан на что-то подобное. Уверен, он и Гребнева расшевелит на новую книгу, и найдёт ещё авторов.

И тогда из одной книги-события возгорится контркультурная революция. Уже наша контркультурная революция!