Новый поэт Ольга Старушко́

Социологическая картина литературного пространства

Первый вопрос, который меня начал мучить: почему так получилось, что мы узнали об Ольге Старушко́ только в 2022 году?

На то есть несколько причин.

Во-первых, любой человек, погружённый в литературный процесс, скажет, что новые имена можно найти на страницах толстых журналов, в череде книг поэтических издательств (их на самом деле не так много и все на слуху), на сайтах интернет-журналов (их тоже немного), в критических обзорах, – всё это, конечно, большое, но вполне обозримое пространство. Так вот: Ольги Старушко́ нет нигде. «Новый мир» и «Знамя» её не печатают; «Лиterraтура» и «Textura» ничего про неё не знают; известные критики, пишущие обо всём и вся, молчат; «Воймега» или «СТиХИ» в своих издательских портфелях её не держат.

Более того, две её предыдущие книги «Корабельная сторона» и «Гласные» вышли в «Rideró». А это не очень хороший показатель: контора, которая раскручивает за деньги графоманов, вряд ли под стать серьёзному поэту. Тут, конечно, исключение; но исключение, подтверждающее правило.

Как, спрашивается, можно было узнать о таком поэте?

В какой-то момент популярна была фестивальная история: по разным городам возникали поэтические гуляния, и туда стремились люди – почитать стихи, показать себя, познакомиться, наладить какие-никакие горизонтальные связи. И литературное сообщество начало узнавать себя – целыми городами или регионами.

Случился Волошинский фестиваль в Коктебеле. И там возникли крымские поэты: Лев Болдов, Тихон Синицын, Андрей Поляков, Александр Люсый, Максим Жуков, Игорь Сид и т.д. Но даже в таком региональном разрезе было не разглядеть Ольгу Старушко́ (исключение: Волошинский поэтический конкурс – 2022, но это год такой – об этом отдельный разговор).

И это только часть проблемы. При желании всё это преодолимо. Однако я уверен, что Старушко́ всё это просто не нужно.

Вторая проблема заключается в том, что у нас имеется целая когорта литераторов, уверенных, что их не публикуют и не печатают, потому что есть какая-то тусовочка, не желающая видеть никого, кроме тех, кто входит в эту тусовочку. Если тебя издала Елена Шубина, всё, ты враг. Если тебя печатают толстые журналы, то ты продался с потрохами. А если имеешь какие-то дела с Захаром Прилепиным, то вообще всё – о чём с тобой говорить? Пропащ-щ-ая душа!

В этой когорте десяток-два человек, разбросанных по всему миру. В том числе и Ольга Старушко́. Найдя единомышленников, они начали потихонечку друг друга продвигать. Пишут критические заметки. Помогают издаваться. Ну, то есть тусуются потихонечку.

Но это – совсем другое дело, да? В общем, как обычно.

Так вот проблема этой когорты заключается в том, что у них сверхповышенная брезгливость, неготовность к сотрудничеству и застывшие представления о том, какой может быть литература. Об этом отчасти стихотворение «Не тронь меня»:

на страницу «Не тронь меня!»

Но продолжим. Если кто предложит опубликоваться в толстых журналах или издать книгу в известном издательстве, они откажут и с гордостью объявят об этом публично. Такая литературная стратегия, как вы понимаете, тоже заслоняет от нас поэта.

В-третьих, у Ольги Старушко́ – с одной стороны, жутко традиционная поэтика, а с другой – иные стихи нуждаются в редактуре. Об этом чуть ниже ещё напишу. В этом нет ничего страшного, просто всё это в совокупности выводит поэта за пределы историко-культурного контекста.

Она была, она писала, она даже где-то публиковалась, но всё это время официальный литературный процесс задавался другими вопросами: какой журнал поэзии лучше – «Арион» или «Воздух»? Нужны ли вообще толстые журналы? Что делать, если закроется журнальный зал? Кто получил в этом году премию «Поэт» / «Поэзия» / «Лицей»? Уместно ли писать про вагину, как это делает Галина Рымбу? Как читать феминистскую поэзию? Какие появились новые современные литературные практики? Ворует ли один сетевой портал наработки у другого? А что в «Транслите» и «Флагах»? Что забыла в метро Дарья Серенко? Кто победил в этом году на слэме? Сумела ли некая поэтесса хоть где-то напечататься через постель? Кто оказался «Нытиком года»?

Я намеренно смешиваю серьёзные и несерьёзные темы. Таков, увы и ах, был контекст официального литературного процесса. И в нём, повторюсь, Ольги Старушко́ просто не было. Сейчас понятно: и не могло быть.

Только 2022 год – суровый и страшный, святой и обнадёживающий, со всеми мыслимыми и немыслимыми тектоническими социальными сдвигами – смог преобразовать литературное пространство так, что в нём появился новый любопытный поэт.

Крымское эхо постакмеизма

Поэтика Ольги Старушко́ имеет несколько корней. Один – мелодекламация. Только вслушайтесь, например, в стихотворение «Гроза»:

полопается шкурка у черешен.

Оно всё, насквозь, от первой буквы «р» и до последней буквы «н» прошито звуками. Здесь и аллитерация, и ассонанс, и пятистопный ямб со своей мелодикой, и отдельно звучащие жуки, ливни, ветра и пр. Чистое волшебство! Лучшие стихотворения Ольги Старушко́ работают именно на звуке, изображающем уже не только аудиально, но и визуально объёмное полотно жизни.

Однако такая ориентация на звук иногда приводит к серьёзным ошибкам. Вот пара строф из стихотворения «Медь»:

после войны.

Первая строфа – ложится на мелодию «Рио-Риты» и абсолютна выверена. Все мелодические ходы соблюдаются. Но как только начинается вторая строфа – происходит сбой ритма. Абсолютно ненужный и неэффективный. На нём читатель стопорится. И если предположить, что Старушко́ ориентируется опять-таки на мелодию «Рио-Риты», то и там такого резкого слома нет.

Это же прослеживается на уровне рифмы: в первой строфе идёт рифмовка aaabaaab, а во второй – aabcaaac, да ещё парцелляция зачем-то добавляется.

Можно, конечно, сказать, что я чего-то недопонимаю в этом сломе. Тогда – другой пример. Четыре строчки из стихотворения «Касание»:

По ободок горизонта его наливая.

Продекламировать, конечно, можно так, что всё будет на своих местах. Но вот с листа не особо получается. Какой здесь размер? Четырёхстопный амфибрахий, спотыкающийся на пятой стопе. В каждой строке не хватает ближе к концу одного слога. А в четвёртой строчке – наоборот, в самом начале.

Можно схитрить и сказать, что мы имеем дело с акцентным стихом. Но лучше не хитрить: если прослеживается чёткий размер, который потом поэт нарушает, это уже не акцентный стих, а именно грубая ошибка.

Если не на уровне ритма возникает сбой, то на стилистическом уровне:

Слушать, как рокочут самолёты.

Если мы берём один глагол с приставкой «по-», то и второй глагол должен быть с такой же приставкой. Так работает управление в составном глагольном сказуемом. Но тогда – будет непопадание в размер: «выйду посмотреть и послушать». Да и ещё: уместно ли слово «рокочут» применительно к самолётам? В общем, строго говоря, такого у Ольги Старушко́ хватает. И это немного огорчает. Столь серьёзный автор (мы ведь судим поэта по лучшим его вещам, правда?) и такие нелепые допускает ошибки…

… Из-за чего ещё проявляется такая невнимательность? Из-за второго корня, который подпитывает поэтику Старушко́, – и имя ему Борис Пастернак. Да, мы вслед за Анной Ахматовой выбираем между чаем или кофе, собаками или кошками, Борисом Леонидовичем или Осипом Эмильевичем – что-то в этом есть. И в «Родительской тетради» очень чувствуется влияние ранней футуристической лирики Пастернака.

И не стоит пугаться сопоставления футуризма и Старушко́. То, что проделывала группа «Лирика» (Бобров, Асеев, Пастернак), умные люди называли: «Сбежать от мамы на пять минут», а под «мамой» понимали символизм. Футуризм книг «Близнец в тучах» или «Сестра моя – жизнь» как раз-таки строится на небольших лингвистических экспериментах и ориентации на звучание.

И у Пастернака из-за этого тоже возникали проблемы. Иван Грузинов – поэт-имажинист, критик и мемуарист – в статье «Поэзия и реклама» (1942) заметил одну важную деталь в поэтике Бориса Леонидовича: «Пастернак, как Плюшкин, хватает всякий хлам и тащит к себе, в стихи. Вот почему всякий поэт, и в особенности начинающий, в особенности из тех, кому нечего сказать от своего полного безразличия к вещам и лицам, – усваивает манеру Пастернака. Пастернак – Плюшкинская куча: трюмо, сад, оконницы, Лермонтов, попона, баллада, фортепьяно, перо – до бесконечности…».

Так происходит и у Ольги Старушко́. Вот хотя бы восемь строчек из стихотворения «Макензи»:

зовёт Севастополь Фомой Фомичом.

Получается даже отчасти такой постакмеизм в духе Бродского («Джон Донн уснул, уснуло все вокруг. / Уснули стены, пол, постель, картины, / уснули стол, ковры, засовы, крюк, / весь гардероб, буфет, свеча, гардины…»), только Иосиф Александрович тянулся к иному звучанию – мистическо-религиозному. У Старушко́ же – витальное, южное, крымское, севастопольское. Отсюда и желание зафиксировать то жизненное пространство, что её окружает.

На это накладывается и совершенно особенная история города – российская, советская, постсоветская, нынешняя… Не буду вдаваться в подробности, но скажу, что с «Родительской тетрадью» можно гулять по Севастополю, и книга отчасти заменит вам и путеводитель, и проводника. В стихах – и история как таковая, и судьбы людей.

Но и это, увы, имеет обратную сторону…

Поэт уходит в народ, остаётся в человеческой памяти, попадает в хрестоматии и на книжные полки не только потому, что пишет отличные стихи, но ещё и потому, что проживает необычную жизнь, которая находит отражение в стихах. Не бывает поэта без биографии. Хоть чуть-чуть, но что-то же должно быть.

А у Старушко́ – Севастополь, нынешние исторические события да, пожалуй, деланная история с непризнанием. И всё это накладывается на ещё одну особенность её поэтики – дидактичность вкупе с частым повелительным наклонением. Вот как в стихотворении «Сад»:

персик сорта «Память об отце».

На этом фоне меркнет даже кантовский категорический императив – настолько сурова Старушко́. И ушлые и резвые соседи, и персик сорта «Память об отце» мог бы восприниматься иначе, убери автор повелительное наклонение.

В итоге мы имеем такое крымское эхо постакмеизма с ярко выраженным влиянием поэтов иного лирического склада. И здесь надо говорить не только и не столько о выше обозначенных поэтах, сколько о позднем Илье Сельвинском, послевоенном Евгении Винокурове, зрелом Евгении Евтушенко или Станиславе Куняеве, у которых хватало ещё сил на детально прописанный нарратив, но сам по себе выбранный нарратив оказывался общим местом.

«Родительская тетрадь»

Сама книга «Родительская тетрадь» состоит из четырёх частей: «Дом» – про Севастополь, «Боль» – про смерть близких, «Родня» – про то, что происходило и происходит на Украине, «Характер» – всё то же, но уже с бо́льшим погружением в поэтическое «я».

И в целом, если опять-таки брать только лучшие стихотворения, можно констатировать, что история вынесла Старушко́ на гребень волны. Тематически её тексты не могли остаться незамеченным. Недаром они попадают в новые и новые антологии, посвящённые всем известным событиям. Она бережно переплетает историю и героев Великой Отечественной войны с современными реалиями:

чтоб отыграть товарищеский матч.

Как думаете, куда поэтическая фантазия занесёт дальше автора? Правильно, к Чемпионату Мира по футболу и запрету выступать на нём Юлии Чичериной:

защитникам Чичерина поёт.

И получается у Старушко́ всё это, в отличие от тематических иных стихотворений, – более смело и раскрепощённо. Дидактические нотки если и появляются, то работают на усиление голоса. А прежняя работа со звуком работает уже не на отторжение современных реалий, а на их переработку (постмодернизм на лингвистическом уровне уже начинает усваиваться).

Правда, и организация книги немного огорчает. Есть ещё целая сотня страниц, отведенная под… автокомментарии.

Как бы помягче сказать? Когда поэт выступает перед публикой, он может каким-то рассказом предварить свои стихи, чтобы ввести слушателей в контекст. Это нормально. Происходит живая встреча, и зрителю неудобно самостоятельно погружаться в стихотворение. У читателя – совершенно другая ситуация. Он должен остаться один на один с текстом. Иначе полного контакта не будет. А тут автор берёт его под ручку и начинает объяснять написанное: где и при каких обстоятельствах создавался тот или иной текст, кому он посвящён, что значат те или иначе слова и выражения и т.д.

Не существует, конечно, никакого запрета так делать. Просто есть в этом что-то… нездоровое. Как будто поэт боится, что его не поймут. Что будущие литературоведы наделают ошибок. А самое главное – что текст (о, ужас!) может быть неправильно прочитан.

Подводя итоги, скажу так: поэт-то новый у нас появился – и это просто замечательно. Но останется ли он – большой вопрос.

Когда Александр Твардовский получил для публикации в «Новом мире» от Александра Солженицына рукопись второго рассказа (первый был – «Один день Ивана Денисовича»), обрадовался и сказал примерно следующее: «Первый Ваш рассказ получился благодаря теме (лагерная жизнь), а вот второй должен быть – уже настоящая литература».

В этом плане стоит ожидать новой книги Ольги Старушко́: она-то и покажет, останется ли с нами поэт.

Книгу Ольги можно заказать в издательстве «Питер».