.png)
«Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри»
210 лет со дня рождения русского публициста и писателя Александра Ивановича Герцена
Александр Иванович Герцен родился 25 марта 1812 в Москве, в «кремовой усадьбе на Тверском бульваре», доме 25, принадлежавшем А.А. Яковлеву, тайному советнику и обер-прокурору Священного Синода, дяде будущего писателя.
Почти четверть века, вплоть до ухода из жизни в 2012 году профессор Литературного института им. Горького Ю.И. Минералов, заведующий кафедрой русской классической литературы и славистики, имел рабочий кабинет в том месте, где появился на свет А.И. Герцен. В честь этого события усадьбу, на многие годы сросшуюся с историей отечественной литературы, в XX веке окрестили «домом Герцена».
А в 1840-е годы в этой усадьбе, уже не принадлежавшей Яковлеву, устраивал литературные вечера Дм. Свербеев. Среди прочих литераторов на них бывал и А.И. Герцен.
Александр – внебрачный сын богатого помещика И.А. Яковлева, его матерью была юная дочь мелкого немецкого чиновника, с которой у отца случился роман в Германии. Беременную Луизу Гааг Иван Яковлев похитил и привёз в Россию, но не женился. Фамилия Герцен придумана его отцом, от немецкого слова «Herz» – сердце.
В 1829–1833 годы А. Герцен учился в Московском университете. Формировался под влиянием опыта декабристов (в 1827 году вместе с другом и однокурсником Н.П. Огаревым дал клятву «продолжить дело декабристов, посвятить свою жизнь борьбе за освобождение русского народа»), а также – французской революции 1830 года, восстания в Польше того же периода.
Читал А.С. Пушкина и Кондратия Рылеева, а также – драмы Ф. Шиллера и труды французских и европейских мыслителей-социалистов конца XVIII века (К. Сен-Симона, Ф. Шеллинга, В. Кузена).
В начале 30-х годов заявил о себе публицистическими произведениями – «О месте человека в природе» (1832) и др.
Вместе с Огарёвым возглавлял студенческий кружок революционного направления, в 1834 году был арестован, шесть лет провёл в ссылке в Перми, затем в Вятке (служил в губернской канцелярии) и Владимире.
С 1836 года под псевдонимом Искандер печатался в отечественных журналах, публиковал философско-беллетристические произведения «Из римских сцен» (1838), «Вильям Пен» (1839).
В мае 1838 года тайно обвенчался с двоюродной сестрой, Н.А. Захарьиной.
В 1840 году получил разрешение переехать в Петербург, служил в канцелярии Министерства внутренних дел.
В декабре 1840 года был вновь сослан в Новгород – «за распространение слухов» (фраза из письма Герцена отцу – резкий отзыв о полиции – была неверно понята), служил в губернском правлении.
Опубликовал автобиографическую повесть «Записки одного молодого человека» (1840–1841).
В 1842 году вернулся в Москву, стал активным участником кружка западников – сторонников развития России по европейскому пути.
Эрудит, блестящий полемист, яркий мыслитель, Герцен становится значительной фигурой. Создаёт талантливые литературные произведения.
Цикл философских статей «Дилетантизм в науке» (1842–1843) – размышления о социалистическом идеале на основе идей диалектики Гегеля; «Письма об изучении природы» (1844–1845, опубликованы в «Отечественных записках») считают основным философским сочинением Герцена. Между естествознанием и философией («эмпирией» и «идеализмом» словами Герцена) существует антагонизм, который необходимо ликвидировать. Союз философии с естественными науками – одна из главных идей Герцена.
В романе «Кто виноват?» (1841–1846, опубликован в 1847), повестях «Доктор Крупов» (1847) и «Сорока-воровка» (1846, опубликован в 1848 в журнале «Современник») резко критиковал крепостное право, которое подавляет человеческую личность.
«Кто виноват?» – один из первых русских социально-психологических романов. Бельтов, герой романа «Кто виноват?» – наследник «лишних людей». Он много за что берётся, казалось бы, активно включается в общественную жизнь, но – всё бросает недоделанным. Критик В. Белинский счёл роман успешным, причислил его к литературе натуральной школы.
В 40-е годы Герцен по его собственному заключению приходит к реалистическому мировоззрению.
Люди различаются только по имущественному положению, народ – движущая сила истории. Писал о «новой морали нового человека», формировании «гуманной свободной личности».
Литература в представлении Герцена – это одновременно и возможность отражения жизни общества, и действенное средство борьбы с самодержавной действительностью. «У народа, лишенного общественной свободы, литература – единственная трибуна, с высоты которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести», – считал он.
В 1847 году с семьёй уехал за границу, сначала во Францию. В «Письмах из Avenue Marigny» (1847) Герцен оценивает буржуазный мир весьма критически.
Поражение европейских революций 1848–1949 годов заставило его пересмотреть свои философские взгляды («С того берега», 1847–1850 и другие произведения).
А. Герцен предложил теорию «русского социализма»: коллективная (общинная) собственность на землю способна лечь в основу преобразований в стране в социалистическом ключе (позднее эта теория будет названа народничеством, чьим основоположником среди прочих считается Герцен). Впервые о сельской, крестьянской общине Герцен написал в статье 1849 года «Россия».
В 1851 году Герцен выпустил книгу «О развитии революционных идей в России», в которой изложил свои взгляды на исторический процесс, рассказал о русском освободительном движении, а также – о революционности русской литературы.
Перебравшись в 1849 году в Женеву, Герцен стал сотрудником газеты «Голос народа» (редактор – Ж. Прудон).
Через год Герцен вернулся во Францию, обосновался в Ницце.
Русский император Николай I и его правительство требовали, чтобы Герцен вернулся, но он отказался.
После смерти жены в 1852 году несколько лет прожил в Англии, где в 1853 году основал «Вольную русскую типографию», намереваясь печатным словом бороться с крепостничеством и царизмом. Надеялся на материалы из России, но в основном публиковал собственные произведения. Выпускал революционные прокламации.
Автобиографический роман-эпопея «Былое и думы», над которым Герцен работал на протяжении 16 лет (с 1852 по 1868 год), считают главным произведением писателя. Одно из лучших произведений русской и мировой мемуарной литературы.
В нём он пишет и о России, и о Западе, о развитии освободительных идей, представленных широкой панорамой; автор мыслит ярко и глубоко, дает философские обобщения, а также впускает читателя в свой частный мир. В этом сочинении даны портреты ведущих европейских мыслителей той эпохи.
Сам автор называл эту книгу исповедью, «по поводу которой собрались... там-сям остановленные мысли из дум». На самом деле получилась настоящая энциклопедия русской жизни середины ХIХ века.
С 1855 года в память о декабристах Герцен начал издавать в Лондоне альманах «Полярная звезда», который получил широкое распространение в России, поскольку в нём публиковалось то, что в России было запрещено цензурой.
В 1856 в Лондон переехал Огарёв. В 1857 они начали издавать «Колокол» – первую русскую революционную газету.
После освобождения крестьян в 1861 году Герцен выступил против либерализма, разоблачал реформу. Публиковал документы революционеров-подпольщиков. Благодаря «Колоколу», получившему широкое распространение, в том числе и в России, в Петербурге была создана революционно-демократическая организация, тайное общество «Земля и Воля» (1861).
В событиях Польского восстания 1863–1864 годов выступил в защиту Польши, на что «образованное общество» отреагировало резко отрицательно. Герцен не разделял революционного экстремизма молодой русской эмиграции. Интерес к газете резко упал. В 1867 году газета «Колокол» перестала выходить.
Герцен продолжает формулировать и излагать свои философские идеи. Создаёт цикл очерков «Скуки ради» (1868–1869), повесть «Доктор, умирающий и мёртвые» (1869).
В 1869 году Герцен написал последнее произведение – его письма «К старому товарищу» адресованы экстремистски настроенному революционеру М.А. Бакунину. Письма направлены против его призывов к немедленному социальному перевороту (по сути – к уничтожению государства), к призыву «бунтовать» народ.
Герцен утверждает, что насилием и террором нельзя ничего создать. Нужны «идеи построяющие», а также – определённый уровень сознания народа, понимания происходящего: «Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри», – мудрая мысль Герцена, актуальная и сегодня.
В.И. Ленин в статье «Памяти Герцена» писал: «Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала – дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию...».
Последние годы Герцен жил в разных городах Европы. Умер в Париже в 1870 году, похоронен на кладбище Пер-Лашез. Позже прах Герцена был перевезён в Ниццу.
Дом-музей А.И. Герцена в Москве расположен по адресу: переулок Сивцев вражек, 27 (где Герцен жил с 1843 по 1847 год).
А. И. Герцен, «Былое и думы», фрагмент, начало (сноски убраны).
БЫЛОЕ И ДУМЫ
Глава 1
Моя нянюшка и La Grande Armee. – Пожар Москвы. – Мой отец у Наполеона. – Генерал Иловайский. – Путешествие с французскими пленниками. – Патриотизм. – К. Кало. – Общее управление именьем. – Раздел. – Сенатор
... – Вера Артамоновна, ну расскажите мне еще разок, как французы приходили в Москву, – говаривал я, потягиваясь на своей кроватке, обшитой холстиной, чтоб я не вывалился, и завертываясь в стеганое одеяло.
– И! что это за рассказы, уж столько раз слышали, да и почивать пора, лучше завтра пораньше встанете, – отвечала обыкновенно старушка, которой столько же хотелось повторить свой любимый рассказ, сколько мне – его слушать.
– Да вы немножко расскажите, ну, как же вы узнали, ну, с чего же началось?
– Так и началось. Папенька-то ваш, знаете, какой, – все в долгий ящик откладывает; собирался, собирался, да вот и собрался! Все говорили, пора ехать, чего ждать, почитай, в городе никого не оставалось. Нет, все с Павлом Ивановичем переговаривают, как вместе ехать, то тот не готов, то другой.
Наконец-таки мы уложились, и коляска была готова; господа сели завтракать, вдруг наш кухмист взошел в столовую такой бледный, да и докладывает: «Неприятель в Драгомиловскую заставу вступил», – так у нас у всех сердце и опустилось, сила, мол, крестная с нами! Все переполошилось; пока мы суетились да ахали, смотрим – а по улице скачут драгуны в таких касках и с лошадиным хвостом сзади. Заставы все заперли, вот ваш папенька и остался у праздника, да и вы с ним; вас кормилица Дарья тогда еще грудью кормила, такие были щедушные да слабые.
И я с гордостью улыбался, довольный, что принимал участие в войне.
– Сначала еще шло кое-как, первые дни то есть, ну, так, бывало, взойдут два-три солдата и показывают, нет ли выпить; поднесем им по рюмочке, как следует, они и уйдут да еще сделают под козырек. А тут, видите, как пошли пожары, все больше да больше, сделалась такая неурядица, грабеж пошел и всякие ужасы. Мы тогда жили во флигеле у княжны, дом загорелся; вот Павел Иванович говорит: «Пойдемте ко мне, мой дом каменный, стоит глубоко на дворе, стены капитальные», – пошли мы, и господа и люди, все вместе, тут не было разбора; выходим на Тверской бульвар, а уж и деревья начинают гореть – добрались мы наконец до голохвастовского дома, а он так и пышет, огонь из всех окон. Павел Иванович остолбенел, глазам не верит. За домом, знаете, большой сад, мы туда, думаем, там останемся сохранны; сели, пригорюнившись, на скамеечках, вдруг откуда ни возьмись ватага солдат, препьяных, один бросился с Павла Ивановича дорожный тулупчик скидывать; старик не дает, солдат выхватил тесак да по лицу его и хвать, так у них до кончины шрам и остался; другие принялись за нас, один солдат вырвал вас у кормилицы, развернул пеленки, нет ли-де каких ассигнаций или брильянтов, видит, что ничего нет, так нарочно, озорник, изодрал пеленки, да и бросил. Только они ушли, случилась вот какая беда. Помните нашего Платона, что в солдаты отдали, он сильно любил выпить, и был он в этот день очень в кураже; повязал себе саблю, так и ходил. Граф Ростопчин всем раздавал в арсенале за день до вступления неприятеля всякое оружие, вот и он промыслил себе саблю. Под вечер видит он, что драгун верхом въехал на двор; возле конюшни стояла лошадь, драгун хотел ее взять с собой, но только Платон стремглав бросился к нему, уцепившись за поводья, сказал: «Лошадь наша, я тебе ее не дам». Драгун погрозил ему пистолетом, да, видно, он не был заряжен; барин сам видел и закричал ему: «Оставь лошадь, не твое дело». Куда ты! Платон выхватил саблю да как хватит его по голове, драгун-то и покачнулся, а он его еще да еще. Ну, думаем мы, теперь пришла наша смерть, как увидят его товарищи, тут нам и конец. А Платон-то, как драгун свалился, схватил его за ноги и стащил в творило, так его и бросил, бедняжку, а еще он был жив; лошадь его стоит, ни с места, и бьет ногой землю, словно понимает; наши люди заперли ее в конюшню, должно быть, она там сгорела. Мы все скорей со двора долой, пожар-то все страшнее и страшнее, измученные, не евши, взошли мы в какой-то уцелевший дом и бросились отдохнуть; не прошло часу, наши люди с улицы кричат: «Выходите, выходите, огонь, огонь!» – тут я взяла кусок равендюка с бильярда и завернула вас от ночного ветра; добрались мы так до Тверской площади, тут французы тушили, потому что их набольшой жил в губернаторском доме; сели мы так просто на улице, караульные везде ходят, другие, верховые, ездят. А вы-то кричите, надсаждаетесь, у кормилицы молоко пропало, ни у кого ни куска хлеба. С нами была тогда Наталья Константиновна, знаете, бой-девка, она увидела, что в углу солдаты что-то едят, взяла вас – и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; они сначала посмотрели на нее так сурово, да и говорят: « Алле, алле », а она их ругать, – экие, мол, окаянные, такие, сякие, солдаты ничего не поняли, а таки вспрынули со смеха и дали ей для вас хлеба моченого с водой и ей дали краюшку. Утром рано подходит офицер и всех мужчин забрал, и вашего папеньку тоже, оставил одних женщин да раненого Павла Ивановича, и повел их тушить окольные домы, так до самого вечера пробыли мы одни; сидим и плачем, да и только. В сумерки приходит барин и с ним какой-то офицер...
Позвольте мне сменить старушку и продолжать ее рассказ. Мой отец, окончив свою брандмайорскую должность, встретил у Страстного монастыря эскадрон итальянской конницы, он подошел к их начальнику и рассказал ему по-итальянски, в каком положении находится семья. Итальянец, услышав la sua doice favella, обещал переговорить с герцогом Тревизским и предварительно поставить часового в предупреждение диких сцен вроде той, которая была в саду Голохвастова. С этим приказанием он отправил офицера с моим отцом. Услышав, что вся компания второй день ничего не ела, офицер повел всех в разбитую лавку; цветочный чай и леванский кофе были выброшены на пол вместе с большим количеством фиников, винных ягод, миндаля; люди наши набили себе ими карманы; в десерте недостатка не было. Часовой оказался чрезвычайно полезен: десять раз ватаги солдат придирались к несчастной кучке женщин и людей, расположившихся на кочевье в углу Тверской площади, но тотчас уходили по его приказу.
Мортье вспомнил, что он знал моего отца в Париже, и доложил Наполеону; Наполеон велел на другое утро представить его себе. В синем поношенном полуфраке с бронзовыми пуговицами, назначенном для охоты, без парика, в сапогах, несколько дней не чищенных, в черном белье и с небритой бородой, мой отец – поклонник приличий и строжайшего этикета – явился в тронную залу Кремлевского дворца по зову императора французов.
Разговор их, который я столько раз слышал, довольно верно передан в истории барона Фен и в истории Михайловского-Данилевского.
После обыкновенных фраз, отрывистых слов и лаконических отметок, которым лет тридцать пять приписывали глубокий смысл, пока не догадались, что смысл их очень часто был пошл, Наполеон разбранил Ростопчина за пожар, говорил, что это вандализм, уверял, как всегда, в своей непреодолимой любви к миру, толковал, что его война в Англии, а не в России, хвастался тем, что поставил караул к Воспитательному дому и к Успенскому собору, жаловался на Александра, говорил, что он дурно окружен, что мирные расположения его не известны императору.
Отец мой заметил, что предложить мир скорее дело победителя.
– Я сделал что мог, я посылал к Кутузову, он не вступает ни в какие переговоры и не доводит до сведения государя моих предложений. Хотят войны, не моя вина, – будет им война.
После всей этой комедии отец мой попросил у него пропуск для выезда из Москвы.
– Я пропусков не велел никому давать, зачем вы едете? чего вы боитесь? я велел открыть рынки.
Император французов в это время, кажется, забыл, что, сверх открытых рынков, не мешает иметь покрытый дом и что жизнь на Тверской площади средь неприятельских солдат не из самых приятных.
Отец мой заметил это ему; Наполеон подумал и вдруг спросил:
– Возьметесь ли вы доставить императору письмо от меня? на этом условии я велю вам дать пропуск со всеми вашими.
– Я принял бы предложение вашего величества, – заметил мой отец, – но мне трудно ручаться.
– Даете ли вы честное слово, что употребите все средства лично доставить письмо?
– Je mèngage sur mon honneur, Sire.
– Этого довольно. Я пришлю за вами. Имеете вы в чем-нибудь нужду?
– В крыше для моего семейства, пока я здесь, больше ни в чем.
– Герцог Тревизский сделает что может.
Мортье действительно дал комнату в генерал-губернаторском доме и велел нас снабдить съестными припасами; его метрдотель прислал даже вина. Так прошло несколько дней, после которых в четыре часа утра Мортье прислал за моим отцом адъютанта и отправил его в Кремль.
Автор статьи: Великанова Юлия.
