«Не пытайтесь изображать того, кем вы не являетесь, будьте собой, даже если вы очень странное животное…»

«Не пытайтесь изображать того, кем вы не являетесь, будьте собой, даже если вы очень странное животное...»

Интервью со Стефанией Даниловой. Беседовала Анна Аликевич

Сейчас, когда постковидный человек, наконец, снял свою маску, хотя бы официально, смог пойти – почти как раньше – в музей, в парк аттракционов, посетить заповедник, вернуться к спортивным или досуговым занятиям, внезапно оказалось, что мы живем в двоемирии. Кто-то не в состоянии вернуться в эпоху «до» и психологически продолжает мобилизовываться и опасаться. Отчасти именно в этом причина появления «другого» человека – встревоженного, прислушивающегося к происходящему с двойной остротой, ориентированного на социальные процессы и покинувшего свою внутреннюю «тихую гавань». Возможно, мы присутствуем при уникальном событии – формировании нового типа осознанной личности, которая берёт на себя ответственность за происходящее, за мир, в котором живет. Это и участие в благотворительных проектах, и забота о братьях меньших, и более внимательное отношение к пожилым, к людям с низкой социальной мобильностью, и поиск ответов на трудные вопросы в самом себе вместо поисков условного виноватого. Можно сказать, что активизировались процессы самосознания современного человека – он все чаще интересуется, что может сделать именно он, в чем он участвует, за что отвечает, важны ли его слова, действия, пример.

Известный поэт, организатор поэтических фестивалей и благотворительных марафонов, мотиватор, спортсменка, медийная персона и специалист в области PR-технологий, Стефания Данилова готова поделиться с читателями своим необычным опытом выживания и успеха в изменившемся мире, рассказав о своем гримуаре[1] преуспевания, победе над стрессом и конечно, о сложном положении поэта в то время, когда от него требуется быть больше, чем он есть.

А.А.: Когда я училась в Литинституте, Е.Б. Рейн объяснял, что поэт – человек одинокий, и дело его волчье, но вы показали нам, что поэт есть существо общественное. Конечно, человек далеко не всегда идёт «от себя» к людям, потому что счастлив и благополучен, хотя так бывает тоже. И потому когда-то было впечатление, что вы руководствуетесь рецептом Ремарка: «Если ваше горе кажется вам очень большим, найдите тех, у кого оно больше». Увы, красивая теория очень часто разбивается о то, что обычный человек просто не выдерживает.

Известно, что вы участвуете в волонтёрских проектах и благотворительных движениях, и ощутимо, что для вас это не просто обязательный атрибут публичной личности, а внутреннее движение. Даже организованные вами фестивали и поэтические мероприятия всегда уделяли внимание «особенным людям». Но в эпоху пандемии социальная активность и общественная деятельность были вынужденно сведены к минимуму, то есть для таких людей, как вы, казалось бы, эти ограничения должны были стать особенно болезненными, вы словно утратили доступ к львиной доле своей деятельности, возможно, уже органически необходимой и вам, и другой стороне. О каких компенсациях и альтернативах вы можете рассказать?

С.Д.: Рейн был прав, потому что когда поэт ставит точку и становится лишь именем над стихотворением, которое дальше живёт своей жизнью, начинаются темный лес и волчье дело. Но я мыслю так: покуда поэт жив, почему бы не взять по максимуму того, что может дать поэзия? Я не кривлю душой, говоря о том, что всех и вся в моей жизни мне подарила именно она. Она привела за руку к людям, событиям, победам и поражениям. Она дала мне и крылья, и землю, о которую я разбивалась не один раз.

Что касается людей с ОВЗ[2], я ввожу в обиход «розовый билет» – любой человек, предъявивший справку розового цвета, может пройти на мои события бесплатно. Чем больше ограничений – а у колясочника вся жизнь состоит из них – тем более голоден человек до эмоций, он ждет и жаждет их, и я рада помочь. А чем больше ограничений лично для меня, тем больше я нахожу способов их преодолеть. Пандемия дала мне возможность издать антологию об этом с участием 124 авторов. А вот санкции недавнего времени стали уже посложнее. У меня не работают Инстаграм и Фэйсбук, значит, я иду развивать ЯRUS и Rutube. В детстве я читала хорошие притчи. В одной из них говорилось про китайский иероглиф «кризис», который обозначает «возможность». Именно так я стремлюсь поступать.

А.А.: Раз уж вы упомянули «коронавирусную антологию», думаю, нужно спросить про всплеск гражданского творчества на фоне происходящих событий вообще и о вашем отношении к «газетным стихам» (т.е. что-то случилось, и уже все поэты дали стихи в газету)...

С.Д.: Поэт неразрывно связан с миром, у мира болит – и у поэта откликается тянущей болью. Кто-то скажет, что поэты пиарятся... Если бы современные газеты печатались миллионными тиражами, тогда можно было бы об этом говорить. Но этого не происходит. Да и что плохого в том, что о хороших, действительно крепких стихах узнают миллионы? В данном случае будут смотреть не на имя поэта, а на то, что он написал. О мирской славе – я верю – поэт думает в последнюю очередь в таких случаях.

А.А.: Вы довольно давно уже являетесь сложившимся мастером, в то время как в так называемом «массовом сознании» или в своем публичном образе активно эксплуатируете амплуа бунтаря-подростка. Это отчасти распространяется на творчество, но в гораздо большей мере – на вашу социальную деятельность: поддержка феминистских проектов, борьба с т. н. токсичностью родственников, движение MeToo, даже, если не ошибаюсь, в прошлом вы солидаризировались с неформальными сообществами... Через такой период, вероятно, проходит любой творческий человек, но для вас это не период, а постоянная ниша – этим вы отличаетесь. В чем причина подобного выбора? Является ли бунт частью вашей природы (как в случае с Маяковским, например), или это лишь влияние времени, его тенденций: ваша энергия направилась в наиболее актуальные точки? Возможно, есть какие-то глубоко личные причины, побуждающие вас идти в этом направлении – речь вовсе не об «эксплуатации удобного или удачного сценического лица», а о внутреннем движении человека? Ведь нельзя не признать, что консервативный полюс в отношении всех этих вопросов весьма силен в нашей культуре, и только манипулятивный подход видит исключительно минусы в патриархальной традиции и исключительно плюсы – в так называемых свободах.

С.Д.: Сейчас наша культура в плане отношения к родителям расколота на два типа. Первый, солиднее – про их незыблемую святость и про то, что нужно терпеть любое их обращение и выходки, что это путь «через слезы», что, какими бы они ни были, их нужно уважать. Второй, представителей которого меньшинство, – про то, что кровные узы на самом деле не работают. Я предпочитаю жить в мире, где авторитет нужно заслужить даже перед тем, кого ты создал на свет. В мире, где истинное родство не возникает априори, а любые здоровые отношения – плод ежедневной работы обоих. Я не готова терпеть слова в духе «я тут старший и я решаю», «я тебя породила, я тебя и убью». Логично, что в мире, где старших нужно слушаться «просто потому, что...» – я бунтарка. На самом деле, это этика любых отношений, где есть взаимное уважение. В патриархальной традиции нет ничего плохого, когда двое живут в истинной любви и без токсичности. Актуальность моего направления – это выход из любых токсичных, разрушающих, отравляющих жизнь связей.

А.А.: Несмотря на масштаб вашей личности в современном литературном пространстве, вы являетесь пограничной фигурой – едва ли возможно назвать другого такого автора, одновременно являющегося и крупным сетевым поэтом, и представителем официального поля. Никто не может идти по двум дорогам сразу, и если толстожурнальный путь представляется вроде бы далёким от вас, то поиск молодёжной аудитории в соцсетях выглядит более органично для вашего образа. Однако в последнее время вы все больше проявляете себя в официальном сообществе, ища дискуссии с мэтрами и воссоединения с традицией. Связываете ли вы это со своей эволюцией, изменением ориентиров, потребностью изменить направление, или речь только о расширении ваших интересов? Не история ли это о переезде из одной Кореи в другую, иными словами, не переходите ли вы в консервативный лагерь, с которым ещё недавно боролись, по крайней мере, в глазах неискушенного читателя?

С.Д.: Я никогда не боролась с «журнальным» миром, потому что года до 2018 не знала о нем вообще. На меня и сейчас, бывает, представители «серьезной литературы» смотрят косо: кто это вообще такая, что она здесь забыла, кто ее в поэзию пустил? Мне не потребовался чей-то милостивый пропуск в литературу, мне не пришлось выбивать дверь в нее с ноги, – люди сами выбрали меня читать, им не потребовались ничьи рекомендации. По окончанию аспирантуры я ощущаю острую нехватку учебы, академичности, и от семинара к семинару я конструирую себе вуз, в котором пары такие, какие я сама выбираю. А ещё это много свежих взглядов разных поколений. Я не считаю себя «самой умной в комнате», это мне ни к чему. Я очень люблю общаться со своими наставниками. Главное, чему они учат, – не стихосложению. А тому, как правильно передать тот или иной горький опыт на бумаге, чтобы у читателя при столкновении с этим же горем опыт вышел послаще или хотя бы нейтральным, без горечи. Здесь поэты выступают как фармацевты. И если раньше мои стихи были похожи на разливанные моря касторки, то сейчас они как аккуратные таблеточки. Действие еще сильнее. Вкус уже не горький. Моя книга новых коротких стихов посвящена моим дорогим мэтрам, в частности, Виталию Митрофановичу Молчанову. Она так и называется – «Таблетка под языком».

А.А.: Иногда создаётся впечатление, что вы не один человек, а несколько – так много у вас ипостасей. Обширная организаторская деятельность (кажется, вы инициировали Всемирный день поэзии), психологическая поддержка и мотивация, общественно-социальная активность, непосредственно творчество... Не секрет, что также автору нужно на что-то жить, и для одних это преподавание и редактирование, для других – альтернативная профессия или копирайтинг, вы же занимаетесь в том числе и научной работой в области пиара и коммуникаций. Каким образом вам удаётся совмещать прагматические заботы о земном с творчеством и всей остальной деятельностью, нередко носящей альтруистический характер? Вы – «эффективный менеджер», у вас есть помощники и команда единомышленников, группа поддержки, или существует ваш собственный рецепт успеха?

С.Д.: В студенческие годы я могла ездить по миру на стипендии, которых у меня было несколько. Сейчас я живу и зарабатываю только поэзией, продажей книг и концертами. Я могу взяться за заведомо не приносящий денег проект, если он меня зажигает. Помогая кому-то просто так, я научилась не ждать ни взаимности, ни благодарности от этого конкретного человека. Мир очень мудро устроен, и помощь обязательно придет от кого-то другого, когда я буду очень в ней нуждаться. Я не знаю, откуда за мной закрепилась слава успешного пиар-менеджера, мои показатели достаточно скромны. У меня есть знания и контакты людей, которые могли бы раскрутить мои соцсети до сотен тысяч. Но мне интересно, что будет, если я не буду убыстрять течение этой реки. Рецепт успеха прост: укрепляйте горизонтальные связи, не пытайтесь изображать того, кем вы не являетесь, будьте собой, даже если вы очень странное животное, забудьте про фразы «мне даже неудобно как-то», если вы уже вышли на сцену, люди любят уверенность, она не имеет ничего общего с наглостью; делайте дело понемногу, в своем темпе, но – регулярно. Каждый день, абсолютно каждый, на протяжении этих 10 лет я что-то делала из этого: писала стихи, выкладывала пост, осваивала азы дизайна для соцсетей, вела коммуникацию, разрабатывала мерч[3]. По Сети гуляет картинка с ногами балерины, где одна – в пуанте, а другая – без, в крови. Эта история справедлива для любого рода деятельности.

Стефания Данилова на одном из своих концертов

А.А.: Вы представляетесь довольно благополучным человеком, ребёнком творческого отца, выросшим с заботливой матерью, хорошо образованным, никогда не бедствовавшим, вас даже можно отнести к так называемой рафинированной прослойке. Вместе с тем ваше поэтическое альтер-эго – жертва домашнего насилия, заложница токсичных отношений, неблагополучная героиня, нередко образ из ваших текстов – пожилая одинокая женщина или не нашедшая себя среди ровесников девочка. Что объединяет вас с людьми, пережившими психотравму, почему их так много в вашем поэтическом мире? Тяга ли это относительно благополучного человека поддержать через творчество или даже личное участие сирых мира сего, или вы можете сказать, подобно автору-романтику, что все они – часть вас, и более того, есть некие фундаментальные вещи, делающие всех людей братьями и сёстрами?

С.Д.: Отец рано ушел из семьи, я не помню его. Когда мне было 12 лет, бабушку избил дворовой наркоман, вследствие чего она стала инвалидом, прикованным к постели, ее ум и память стремительно слабели. Это стало трагедией нашей семьи, по факту, сломало всех нас. Отношения с матерью нельзя было назвать легкими. Да, репетиторы и поездки за рубеж у меня всегда были, мне есть за что быть благодарной. Но психологически я закрывалась с каждым годом все больше. Я чувствовала, что постоянно отчитываюсь перед ней, и что ко мне будут хорошо относиться, если я буду жить по ее правилам. В какой-то момент терпение лопнуло. Была белой вороной в школе, а потом – зверенком, ищущим подвох в добром отношении ко мне. Я просто не верила, что ко мне действительно могут хорошо относиться. Я выигрывала конкурсы так неистово, словно от победы зависело моё право на существование. Раз за разом я то невзаимно влюблялась и даже сталкерила[4] человека, то встречала откровенного абьюзера[5], пока не задалась вопросом: ок, я позволяю другим себя не любить, но почему я позволяю себе вести себя так же?! Сегодня, работая с психологом и анализируя предыдущие десять лет моего становления как личности, я бы охарактеризовала себя как недолюбленного с детства человека. Отчаянно и остервенело ищущего любви... Ко мне часто тянулись фрики, люди с разными зависимостями, дырой внутри, отъявленные сумасшедшие. Сейчас я понимаю, что недолюбленность свела вместе всех нас. Мы братья и сестры по детству, потому что всё идёт из него. Моя книга «Недолю...» – для любого человека с похожей биографией. Недолюбленный человек всегда напоминал мне оборванную фразу. Стихи в ней – это исследование, выполненное с математической точностью, чем любовь не является. Сверхзадача моей лирики – помочь осознать, что – да, это тебе не снилось, все это было и было больно, но что в твоей власти перестать быть жертвой обстоятельств и долюбить самого себя, потому что за тебя этого никто не сделает.

А.А.: Не секрет, что для многих людей вы в первую очередь мотиватор, носитель позитива, энергетический заряд, а лирик – только во вторую. Изрядная часть вашего творчества носит публицистический оттенок. Закономерно, что носители большого энергетического заряда очень редко бывали счастливы в личном плане – вспомним хотя бы Сильвию Платт[6] – потому что таких людей обычно «слишком много». Большой заряд неизбежно имеет знак. И если говорить о вашем знаке, то в нем присутствует подростковый негативизм, и несмотря на всю его силу, большой вопрос, созидательный ли он. Конечно, созидать можно и через разрушение – разрушение дурного, несправедливого, тёмного. Очевидно, что своим настроем вы оказываете влияние не только на «определённый круг молодёжи», но и на отдельных личностей. Можете ли вы рассказать о своих единомышленниках, людях, которым вы помогли, судьбах, которые вы изменили? Как вы относитесь к религиозным установкам, что есть вещи, которые не следует выносить на суд общества и менять извне, например, отношения между близкими, между супругами, являющие собой «домашнюю церковь»? Ведь вы находитесь именно в противоположном стане, борясь с токсичностью, осложненным родительством, абьюзивными отношениями, то есть придерживаясь позиции вмешательства? Можно подумать, знакомясь с вашими манифестами, что наши юношеские клумбы заросли нарциссами, каждая вторая мать заедает жизнь своих детей, а уж побои – вообще норма быта. Конечно, есть другие семьи и союзы. А есть ли они в вашей картине мира?

С.Д.: Мы с компанией близких друзей в шутку называем себя «деструктивной сектой», которая разрушает негатив, депрессию и плохое настроение. Да, такой деструктив мне по душе. Я мотивировала ряд людей бросить пить, оборвать связи, медленно разрушавшие их, совершить смелые перемены в жизни. Однажды ко мне обратилась юная азербайджанская девушка, которую заперли дома, не давали ходить даже в библиотеку, чтобы «не стала умной и не сбежала», насильно выдали замуж, и мы с друзьями организовали ей побег. Это классический пример про жесть, творящуюся в семье, про тот самый «сор», который выносить якобы не должно. Как я говорила выше, кровные узы не гарант родства как взаимопонимания. Если семья – это место, где постоянно нарушаются твои границы: «ты должна все доверять маме», «когда дети? Тебе надо детей», «брось своего парня, он мне не нравится, я твоя мать», – это не семья.

И такой «сор» надо «выносить из избы», и первым делом нести его к психологам. К слову о соре: именно эту метафору использовала Ахматова, «когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Да, в том числе из этого, который вовремя не выносится из изб. Что касается «домашней церкви», если она больше похожа на пыточную, где практикуется (модное слово нынче) кэнселинг, культура отмены твоей собственной личности в угоду исконному «так надо и так заведено», церковь ли это? Мне всегда казалось, что церковь, храм – это место покоя, где тебе хорошо и душа наполняется светом. Там, где тебя унижают, бьют словесно или физически, никакого света возникнуть не может. Только тьма. В моей картине мира есть действительно благополучные семьи, где между матерью и дочерью настоящее доверие, где отец – лучший друг своему сыну, где брат и сестра – дружная команда. Но стоит помнить, что это не всегда и не везде именно так.

А.А.: Очевидно, что разбитая жизнь, неудачи, поломанные судьбы на самом деле не привлекают никого. Даже если человек прочтёт про известного писателя и выяснит не без злорадства, что его тоже никто никогда не любил и у него серьёзные проблемы с алкоголем, вряд ли это мотивирует читателя пойти и купить собрание сочинений этого писателя. С большей вероятностью он купит что-то с хэппи-эндом, особенно если речь о женщине. Успех – вот что пахнет хорошо, и уж конечно, к успеху нельзя прийти на негативном заряде от того, что тебе отказали 10 парней. В это можно верить разве что в 15 лет, а эффективный менеджмент – штука совсем не детская. Романтический образ недолюбленной девушки эксплуатировала ещё Ахматова, но ей не приходило в голову представить это как катализатор успеха. Таким образом, внимательный читатель видит, как что-то отчаянно не сходится. С одной стороны – деловой успех, популярность и армия фанатов, с другой – эксплуатируемые в творчестве образы житейски беспомощной девочки с кучей комплексов, по непонятной причине не любимого и даже отпугивающего человека. Невольно задумываешься, как далеко герой может уйти от автора. Каким образом автору удаётся «продвигать» столь, казалось бы, уязвимый и неоднозначный образ лирического героя, и в чем его секрет?

С.Д.: Книга «Недолю...» писалась несколько лет. Точнее, рождались стихи, и не было замысла, что они объединятся в книгу с единым сюжетом. Сегодня я могу назвать себя счастливым человеком, и я могла бы писать стихи о своем счастье, но мне близко старинное правило – счастье любит тишину. В своей книге я вывожу читателя к хэппи-энду. У лирической героини изломанное детство, недолюбленность родителями, как следствие – безответные чувства и отношения, которые также разрушают ее, но она выбирается из этого, работая над собой, и становится счастливой в любви. Это моя история. Я очень хочу дальше не писать разрушительных стихов. Обратить поэтическое внимание на какие-то другие темы. Сейчас мне ближе всего гражданская лирика, о происходящем после 24 февраля я пишу цикл «Необъявленная весна». Всегда стремилась быть в стороне от политики, но на этот раз, похоже, в стороне не смог остаться никто. А поэт искони был голосом времени. И я говорю.

А.А.: Вы эксплуатируете образ бунтаря и колебателя устоев (чуть не сказала Колебателя Земли[7]), но формальная сторона вашего творчества очень традиционна, причем в русле европейской традиции: никакого особого эксперимента, удаляющего автора от читателя, там не присутствует. Напротив, все средства вашего дарования, как это ни парадоксально, направлены на сближение с читающим. Вы – понятный, доступный и близкий «среднему молодому пользователю» автор, хотя порой возникают иллюзия образной сложности или десятые смыслы. Интересно, какие представители европейской сказочной, мифологической традиции вам ближе всего, можете ли вы назвать немецких, французских, западнославянских авторов, в первую очередь вдохновляющих вашу образную систему, которая, конечно, стоит на китах, а вовсе не на одной из отрицающих авангардных концепций?

С.Д.: Если говорить о включении сказок и мифов в мое творчество, на меня оказывает сильное влияние викканство. Это жизнь по Колесу Года, восемь главных праздников-саббатов, это учение Гарднера, опора на книгу Фрезера «Золотая ветвь», солидный пласт скандинавской мифологии, от довольно старой книги «Мед поэзии» до популярного сериала «Викинги». В том, что касается травмоговорения, на меня однозначно повлияла Сильвия Платт, наши биографии парадоксально схожи, и я боюсь этой похожести. В большинстве стихов она пытается разобраться в том, как ее прошлое, детство, фигура отца повлияли на ее становление. Что касается текстов гражданского толка, на меня, конечно, повлияла Алексиевич – тем, что она не побоялась взять самую сложную тему – войну, раскрывая общее через частное. Я не видела (и, надеюсь, не увижу) войну лично, глаза в глаза, как, например, поэты Донбасса, но это не значит, что она не коснулась и меня. События коснулись всех, об этом я пишу в тексте про метафизические снаряды, осколки которых носят в себе все жители конфликтующих стран.

А.А.: Публицистическая поэзия или стихи как чужая история – это водораздел между ценителями «чистой лирики» и поклонниками «творчества как призыва, дани, служения». Есть классики, чье наследие является сборником историй и свидетельством о людских судьбах: Некрасов, Маяковский, Евтушенко. А есть авторы, которые обращены в гораздо большей степени в себя и к себе, и меньше они от этого не стали. Очевидно, что в вашей поэзии это качество – вбирание в себя чужих судеб и даже их проживание – в последние годы вышло на первое место. Является ли такая экстраверсия вашей естественной потребностью, или вы служите определенному убеждению, как Владимир Маяковский? Сторонник ли вы теории мессианства в творчестве или в большей степени интуитивны и следуете иррациональной потребности? Существует ли методика или система, которой вы руководствуетесь в своей деятельности (не говорю – в творчестве, потому что ваше творчество, подобно синкретическому открытому пространству, вбирает в себя диалог, полилог, общение с современниками, ритуал, пограничные жанры, театральное начало), или это хаотическое движение во все стороны в ответ на вызовы мира, его новые идеи, тенденции, направления?

С.Д.: Светлана Чураева в своей критической статье назвала меня поэтом с задатками пророка. Я думаю, это свойственно каждому, кто тонко чувствует мир, соприкасаясь с каждым внушительным событием, как с оголенной проводкой. Я знаю точно одно: я никогда не писала стихов, потому что «так нужно», «все написали, и я написал». Если и есть какое-то мессианство, оно интуитивно, это мои мнения и предчувствия, как, например, стихотворение «Это все скоро кончится», которое сейчас все чаще читают люди, считая его предвестником определенных событий. Хотя создавалось оно по сугубо личным мотивам. Я просто шла по улице, смотрела на сталинки и хрущобы, ставшие героями стихотворения, и ко мне пришло острое понимание, что скоро так, как сейчас, уже никогда не будет, придут кардинальные перемены, и нужно постараться запомнить то, что я вижу, таким, каким оно есть. Мне кажется, поэт сам не выбирает, о чем писать. Мир являет ему сильное переживание – от личного до глобального – и поэту пишется. Я никогда не могу вспомнить ход своей мысли, когда смотрю на уже написанный текст. Это то самое «глаза боятся, а руки делают».

А.А.: Знакомясь с вашей книгой «Лучшее за Х лет», я некстати не могла отделаться от ассоциаций с двумя томами моей детской библиотеки – сборниками Андрея Вознесенского «Перекрестье самоиска» и «Ров», уже тогда я поняла, что так можно: стихи чередуются с биографической прозой, вклинивается мемуар и чужая рефлексия, и это интересно само по себе, безотносительно конкретного шестидесятника. Но ваше избранное пошло ещё дальше – это почти коллективное произведение. Это даже не роман Аксёнова или Катаева, где все узнаваемы, хоть и скрыты за псевдонимами, а более чем смелое озвучивание интимного поля, причём не только авторского. Таким образом, это пограничная книга во многих отношениях. Как вы видите её читателя? Кто это? Ведь «фанат» и так прочел львиную долю её содержания в вашем паблике, академическому критику не столь важны подспудные пути, которыми рождены ваши стихи, а только начавший интересоваться поэзией человек, скорее всего, смутится, не поняв, сборник это, журнал или эксперимент. Что стоит за идеей этого проекта, безусловно увлекательного в прочтении, но смущающего «среднего обывателя» своей откровенностью, характером и числом участников, это же не журнал для внутреннего пользования в определённой тусовке, а массовое издание, не так ли?

С.Д.: Как литературовед, я не могу воспринимать чисто творчество без погружения в биографию автора и особенно люблю высказывания об авторе его знакомых. Как они характеризовали его, благостно или не очень, как он повлиял на их жизнь, похожи ли его стихи или проза на его поступки. Вот что мне интересно. И я решилась на такой эксперимент. Кроме того, что читатель может увидеть, какие лучшие тексты были рождены каждым годом творчества из десяти, он слышит голоса людей, которые были со мной рядом. Я не делала книгу хвалебных од. В ней достаточно историй, характеризующих меня не с лучшей стороны. Да и не существует такого человека, о котором говорили бы сплошь доброе. Мы не можем нравиться всем. Но сотня человек, решивших высказаться без моего «пинка», это уже о чем-то говорит, не так ли? По моему творчеству пишут научные статьи. Такая книга может послужить им неплохим подспорьем, чтобы не перелопачивать весь паблик с первых страниц. Это выражение моей, так сказать, академической солидарности. Именно подобные, хорошо структурированные книги, где собран концентрат текстов и немало биографии, очень помогали мне в работах о поэтах.

А.А.: Читатель уже так привык видеть вас в качестве составителя, организатора, гуру и мотиватора с условно демократическим имиджем, что порой утрачивает вашу обратную сторону – вечного ученика. Поправьте меня, если я ошибаюсь, вы участвовали в форуме в Липках, посещали «Тавриду» и «Филатов-фест», обсуждались на «Полете разборов», имели общение с коллективом журнала «Север», вы сами пишете о влиянии на вас академической тусовки СПбГУ... Список можно продолжать – это почти кругосветное образовательное путешествие. Какие круги были наиболее важны для вас как ученика и что бы вы посоветовали начинающему автору на основе вашего образовательного опыта?

С.Д.: Никакой учитель без роли ученика сформироваться не сможет, никакой поэт без роли читателя не получится. Всегда важно развивать обе стороны медали. Если главные чернила – жизненный опыт – каждый получает сам, то над грамотным его превращением в стихотворение помогают работать мастера. Они-то свой опыт уже много раз облекали в прекрасные стихи. Я люблю академический мир, мне его сейчас, по окончании вуза, очень не хватает. Поэтому я создаю себе из разных семинаров такой передвижной Литинститут, в который хотела, но не поехала учиться – меня бы родители не отпустили в Москву на первом курсе. Для меня наибольшую роль оказал чудесный семинар «Мы выросли в России» под руководством Виталия Митрофановича Молчанова. Это большой поэт. Среди наших мастеров – Алексей Остудин и Миясат Муслимова, которых я не меньше ценю и люблю. Вот на этот семинар ехать нужно обязательно. Там есть за что бороться: лучшему в семинаре издают книгу, но главное – атмосфера, не ограничивающаяся учебными часами. А так я бы посоветовала учиться всегда и у всех и не зазнаваться, постигнув первый успех в качестве эксперта где-либо. Роли разные нужны, роли разные важны!

Поэтический квартирник Стефании Даниловой

Стефания Данилова. Поэт, культуртрегер, специалист в области PR-технологий, организатор поэтических фестивалей, инициатор благотворительных акций и движений в поддержку детей с психосоматическими особенностями. Родилась в 1994 г. в Сыктывкаре в семье врачей, живет в Петербурге. Училась в СПбГУ, окончила аспирантуру по направлению «Реклама и PR». Приобрела известность благодаря передаче «Бабушка Пушкина» и своему паблику ВК «Стефания Данилова пишет». Лауреат премии им. Велимира Хлебникова. Организатор фестиваля «Всемирный день поэзии». Наиболее известные книги – «Веснадцать» и «Неудержимолость».