Мыслить о мысли, или Феноменология просветления. Интервью с Еленой Владимировной Косиловой

Мыслить о мысли, или Феноменология просветления

(интервью писателя Романа Богословского с Еленой Владимировной Косиловой, кандидатом философских наук, доцентом философского факультета МГУ)

Я заинтересовался феноменологией, когда мне предложили рассказ Ивана Бунина «Антоновские яблоки» и повесть Владимира Набокова «Приглашение на казнь» «прочитать феноменологически». Познакомившись с методом вначале поверхностно, указанные произведения я, конечно, прочитал. Вернее – перечитал. И теперь – феноменологически. Насколько это получилось, судить не берусь, но феноменологией с тех самых пор я озаботился (именно не заинтересовался, а озаботился, озадачился). Ведь вместо бунинских яблок и набоковских людей-призраков в памяти сразу всплыл «феноменологический» фильм «Матрица». А дальше – больше.

В самом общем смысле феноменология – это способ возвращения человека к самому себе и в то же время к первоначалам бытия, к первопричине. Для нас нет никакого мира вещей «где-то снаружи». Все находится в нас, по эту сторону сознания, все внутри психики. Если я вижу яблоко, то это яблоко в моем личном опыте – и ни в каком  другом месте. Яблоко таково, потому что оно является мне таким, оно – феномен моего восприятия. То есть предмет и мышление феноменолога не где-то за пределами субъекта, оно внутри него. Таковы (очень кратко) основы феноменологии. И что еще важно – это полная и бесповоротная отмена философского дуализма – деления на субъект и объект. Оно упразднено.

Сознанию современного русского человека трудно воспринять феноменологию и ее операции по нескольким причинам. Момент первый – это неимоверная сложность языка отцов-основателей феноменологического направления – Франца Брентано и Эдмунда Гуссерля. Второе – это особая западноевропейская «холодность», как бы отстраненность и неэмоциональность, с которой указанные философы излагают свои прозрения. И третье –это историческая удаленность русского сознания от европейской философии. Это происходило не с нами, а где-то далеко, поэтому любые операции с западноевропейским философским аппаратом кажутся нам подчас крайне сложными.

Для того чтобы совершить прорыв или бросок к «чистой феноменологии», необходимо разрушить все три стены. Это не так просто. Зато результат будет ошеломительным. И человек, который «схватил» сущность феноменологии, вряд ли уже сможет быть прежним. Феноменология станет его окончательной судьбой. Я не случайно употребил глагол «хватать». Для погружения в феноменологию одних лишь интеллектуальных усилий недостаточно. Нужно именно схватывание и удержание «феномена феноменологии», своего рода моментальное прозрение. Но есть и другой путь. Речь и о нем, и о встрече двух путей пойдет в предлагаемом интервью.

Но сначала  коротко о двух понятиях, которые использует в своих работах главный феноменолог в истории Эдмунд Гуссерль, и об их связи со вторым предметом (предметом сравнения, сопоставления) наших рассуждений, – медитативными практиками.

Термин «эпохэ» заимствован Гуссерлем из греческой философии. В буквальном переводе он означает удержание мысли или воздержание от суждений. Эпохэ – это сомнение во всех видах знания. Для того чтобы прийти к «чистым» феноменам, к вещам «как они есть», необходим полный отказ от накопленных прежде представлений, предубеждений, идей, выводов и других продуктов мышления. То есть мы не окончательно отвергаем все это, но «выносим за скобки», откладываем подальше. 

Второй термин – это «феноменологическая редукция», основная операция феноменологии. Феноменологическая редукция  – это процесс освобождения сознания от «реальности» вне субъекта. От утверждений, что любые объекты – и птица, которую я вижу в небе, и рыба, которая плавает в воде, – существуют где-то там, вне меня. То, что предметы и явления находятся где-то за пределами меня самого, моего сознания, вещь проблематичная и совершенно недоказуемая. Феноменологическая редукция  –  это инструмент, с помощью которого в несколько этапов феноменолог от этой обыденной установки освобождается.

Сначала эйдетическая редукция. Это первичная операция, которая позволяет «отвернуться» от «внешнего мира», повернуться к нему затылком (или своим лицом к своему лицу), направив все свое мышление к  самим переживаниям внутри сознания. Интересно не то, чем дерево является где-то там вне меня, а то, КАК оно является мне в моем сознании, каково оно есть как таковое, в своей данности мне здесь и сейчас.

Трансцендентальная редукция «практикуется» после эйдетической и является более сложной. Здесь уже сами явления внутри нашего сознания перестают быть предметом внимания. Мы условно принимаем их за реальные, отказываемся от них и идем дальше, к окончательной цели – «трансцендентальному Я» и, наконец, к «чистому сознанию», к причине и первоначалам бытия. Мы убрали из рассмотрения сначала «внешний» мир, а затем и «внутренний», условно придав ему статус внешнего. И с чем же мы остались? Об этом дальше.

Сам термин «чистое сознание» вплотную подводит нас ко второму предмету рассмотрения – медитативным практикам. В ходе некоторых размышлений я провел параллели между феноменологией и медитацией. Медитативных практик известно огромное множество, некоторые из них имеют названия, какие-то – только описания. Есть они и на Востоке, и на Западе. И попытки сопоставить их с феноменологическим методом уже не раз проводились. Но мне хотелось бы сделать это по-своему – в виде предлагаемого интервью.

Добавлю, что и в рамках русской православной традиции попытки  преодолеть «западную холодность» в вопросе феноменологии предпринимались не раз. Встреча православной мистики и феноменологического метода дает поразительный результат. Долго останавливаться на этом не стану – это отдельная тема. Любому, кого этот аспект заинтересует, советую видеолекцию Александра Дугина «Феноменология и православная аскетика» и статью Александра Блуда «Православная аскетическая феноменология (феноменология Гуссерля и умное делание)».

Заканчивая вступление, скажу, что эйдетическая редукция кажется мне сопоставимой с методом медитации, который называется «Випассана», что в буквальном смысле переводится как «видение вещей такими, как они есть». А трансцендентальная редукция вполне согласуется с медитативной практикой, основанной на полном выключении «внутреннего диалога», на окончательном отбрасывании всех продуктов мышления, воображения, представлений и т. д. Редуцировав таким образом все до последнего сегмента в своем сознании, мы приближаемся к тому самому (или тому же самому) первоисточнику и причине бытия – «чистому сознанию» по Гуссерлю или просветлению (пробуждению) в терминах восточных мистиков и мастеров дзен.

Елена, могли быть у философа-феноменолога Эдмунда Гуссерля какие-то представления о мистических переживаниях и озарениях, о пробуждении? Он – стопроцентный европеец, сын своего времени и философских учений Европы. Но в годы его жизни в Европе действовали и тайные общества, поэтому основные положения восточных философий – буддизма, индуизма – не были тайной. Христианство протестантского толка уже давно провозгласило общение с Богом напрямую, без посредников. Что знал обо всем этом Гуссерль? Насколько мог интересоваться этой стороной религиозно-философских вопросов?

Насколько я знаю, Гуссерль ничего об этом не писал. О протестантизме он, безусловно, знал, поскольку сам был протестантом (они с женой крестились во взрослом возрасте, а родители его были иудеи). Впрочем, для него большим авторитетом был философ Ф. Брентано, католик. Но, собственно, религиозная тема занимает крайне малое место в произведениях Гуссерля. Однако наша отечественная исследовательница феноменологии А. Ямпольская в своей книге «Искусство феноменологии» сравнивает основную феноменологическую операцию – эпохэ, или редукцию, – с религиозным обращением. Она даже цитирует Данте: «Новая жизнь», Vita Nuovo.

Ямпольская показывает, что эпохэ – это вход в настоящую философию. Это переход от «наивной установки» к феноменологической установке, к отбрасыванию всего фактуального. О подобном же писал Карл Ясперс, описывая «основную философскую операцию» (по сути, ту же самую феноменологическую редукцию, ведь Ясперс тоже был учеником Гуссерля). «Мы всё время падаем, как кошка на четыре лапы, в предметную постигаемость», – писал он. Это и есть естественная установка, присущая человеку склонность интересоваться в первую очередь тем, что изменяется. Но всё изменяющееся, всё фактическое – случайно, оно не является предметом философии. Предмет философии одновременно вечен, постоянен и принадлежит к тому, что само собой разумеется. Вот на это и смотрит философ, это и есть самое трудное в деле философии. И особенно – в феноменологии.

Для Гуссерля религией была его феноменология. Однако один из его бывших учеников, Макс Шелер писал в своей статье «Положение человека в космосе» о так называемой идеации – операции, которая близка к эпохэ. И он в пример акта идеации приводил именно Будду. Будда когда-то был принцем, и в его дворце не было ничего, что могло бы натолкнуть его на грустные мысли, там только веселились. Но однажды он вышел за ограду и увидел нищего, больного и умершего – и он постиг «зло вообще» и стал искать выход. Он не вернулся во дворец, потому что наличие в мире «зла вообще» требовало и взывало к нему. Он достиг просветления. Вот это просветление по Шелеру и есть акт идеации. Так что Шелер напрямую сводит феноменологию и буддизм. Думается, это не случайно. В основе религии лежит определенный отказ от мира, как мы можем сказать – от мира явлений, попытка вырваться из него и прийти к чему-то другому, чему-то большему. И феноменология также отказывается от мира явлений, пытаясь вырваться к чистому сознанию.

Но напрямую феноменология несовместима с религией, потому что эпохэ вынуждает отказаться от любых предположений о существовании чего бы то ни было за пределами сознания.

Попробовав максимально избежать философского терминологического аппарата как Гуссерля, так и мистиков, постараюсь сформулировать, о чем мой основной вопрос.

Поздний Гуссерль изобретает метод, который заключается в последовательном «обрезании» всего, что мы видим, знаем, чувствуем, о чем мыслим. Первый этап – это отказ от так называемой реальности. Для него нет никакой реальности, все находится только в сознании человека – объекты, вещи, мысли, чувства, представления – все вообще. После того, как мы все реальное поставили под сомнение и удалили из нашего рассмотрения, а затем привыкли к совершенно новому восприятию мира и себя в нем, двигаемся дальше – начинаем сомневаться уже в содержании собственного сознания, то есть пробуем относиться к тому, что внутри нас, как к новой реальности, от которой тоже нужно отказаться, усомниться в ней. Только после этого мы можем приблизиться к некоей сущности, которая является первоначалом и причиной рождения в мире всего того, что мы в два этапа устраняли. Гуссерль называет это нечто «чистым сознанием». И здесь мы ненадолго уйдем от него.

И двинемся дальше – к дзену, к медитации. То есть от Запада на Восток. Насколько я знаю, в мире наибольшее распространение получили два вида медитативных практик. Первая заключается в том, что человек пытается созерцать мир и свое мышление без оценок, привязок, без вовлечения в него. То есть между миром и вневременной сущностью, или «трансцендентальным Я», появляется некое расстояние, дистанция. Человек из актера, играющего в фильме, становится зрителем. Он просто садится в зал кинотеатра и смотрит на экран, но суждений не выносит. Вторая техника чуть сложнее – это полная остановка потока мышления, внутреннего диалога, восприятий, эмоций. Как итог всего этого, практик приходит к тому же «чистому сознанию», в котором ничего нет, кроме «блаженства пустоты». А за ним – лишь возможное окончательное пробуждение. 

Путем нехитрой операции два этих метода мы превращаем в этапы одного – сначала «отодвигание» реальности от себя, затем – остановка потока, внутреннего диалога, и затем – пробуждение к «чистому сознанию». Нетрудно ведь теперь увидеть, что европейский философ Гуссерль путем неимоверных интеллектуальных усилий пришел к тому же, что мастера медитаций и адепты мистических течений уже делали на практике задолго до его появления на свет? Вы видите эту связь?

Определенно. Как я уже показала на примере М. Шелера. Сам Гуссерль, мне представляется, не думал о буддизме, однако его эпохэ действительно очень напоминает буддийскую медитацию. Разница в том, что он хотел описывать сознание научно, у него даже есть статья «Философия как строгая наука». То есть после феноменологической редукции мы не просто, так сказать, наслаждаемся чистым сознанием, «блаженством пустоты», но мы должны описывать, как оно работает. Как оно воспринимает поток времени, например. То есть после медитативного шага мы становимся наблюдателями собственного сознания.

Буддизм вообще очень близок к философии. Это философская религия. То есть это религия в той же мере, в какой и философия. Так что я бы скорее сказала, что не Гуссерль близок буддизму, а буддизм близок Гуссерлю. Я плохо разбираюсь в буддизме, это не моя специальность, не моя религия. Но из того, что я знаю, следует, что буддисты действительно практикуют почти то же самое, что и феноменологи. Разница в том, что феноменологи остаются работающими философами, они используют медитативные приемы, чтобы описывать сознание. Ну и просветление они испытывают как-то по-другому. Для них оно означает прорыв к подлинному философствованию. Как писал Ясперс, сознание сопротивляется этому, но феноменологи преобразовывают собственное эго.

Отлично. Хотя мне кажется, что не мог философ с мировым именем не знать о восточных практиках. А если знал, почему не сослался на практическую часть вопроса? Мол, я вывожу свой метод из таких-то посылок, но вы можете о нем не только прочитать, но и попробовать на практике, обратившись к медитационным техникам. Ведь основной смысл работы любого философа – раскрыть истины человеку, сделать мир чуть более понятным? А этого невозможно достичь  терминологически или теоретически, просто читая книгу или изучая философские идеи, концепты. Или, может, у феноменологии Гуссерля все же была какая-то практическая сторона, но я о ней не знаю? Но если и была, то она не могла быть ничем иным, кроме медитации. Больше в этом вопросе просто некуда двинуться.

Нет, насколько я знаю, практической стороны в смысле медитаций у феноменологов не было. У них были свои медитации. Ведь «медитация» в переводе с латыни означает просто «размышление». У Гуссерля есть работа «Картезианские медитации» – в ней он размышляет о феноменологии. Я не умею практиковать классические медитации, но у меня есть некий стиль медитаций, который я изобрела для собственного пользования. Этот стиль в свое время помог мне преобразовать собственное сознание и мышление, сделать его более осмысленным. Так что я думаю, что стилей медитаций может быть много. Буддийские, феноменологические, косиловские медитации. Думаю, большинство философов изобрело для себя собственный стиль. Это входит в философскую работу – умение смотреть на собственное сознание со стороны. Философия – это «мысль о мысли», и в первую очередь так можно сказать о феноменологии. Феноменологи не остаются в «пустоте», они мыслят о мысли.

Я не нашел у Гуссерля ничего о мире возможных объектов, который полностью остается за скобками при операции первичного отрицания реальности. Да, мы можем «схватывать» лампу или книгу, любой предмет только таким, каким он нам является, каким предстает в нашем внутреннем опыте. Но есть ли что-то, что остается этим предметом где-то там, за пределами нашего опыта и наших шести чувств?

Если вы смотрели фильм «Матрица», я поясню. Помните, Нео попадает в  «настоящий» мир, где в бесконечном пространстве помещены сотни тысяч резервуаров, в каждом из которых лежит человеческое тело, подключенное через трубки к системе питания. Откуда мы можем знать, что наша лампа, наша кружка, наш стол и стул – это не есть лишь половинчатые явления, целое которых уходит за неведомую нам грань? И, может, самые обычные бытовые предметы являются для нас чем-то совершенно невероятным, о чем мы не можем ни помыслить, ни сказать?

Это вопрос не столько к Гуссерлю, сколько к Канту. Кант так и говорил: за миром явлений кроется мир «вещей в себе». Там стол и стул могут выглядеть и реально быть чем-то совсем другим. В этом мире, возможно, нет ни пространства, ни времени. И пространство, и время, – все это нам, так сказать, «кажется». Сейчас в философии фильм «Матрица» активно обсуждается. В философии есть сейчас много так называемых конструктивистских учений, предтечами которых были и Кант, и Гуссерль. Согласно конструктивизму, мы конструируем собственную реальность, исходя из наших нужд, потребностей, интересов. И видим мы ее такой, какой сами сконструировали (разумеется, этот процесс бессознательный). Вы  спрашиваете, откуда мы можем знать, что вся реальность не уходит за неведомую нам грань. Конструктивисты говорят то же самое, точнее, они уверены, что реальность именно что уходит за неведомую грань, она совсем не похожа на то, что мы видим.

Но Гуссерль на этом акцент не ставил. У него тоже все, что мы воспринимаем, мы конструируем (конституируем) сами. Но его интересовал только этот процесс конструирования. Очевидно, что мы конструируем что-то свое. Но вопрос «как оно есть на самом деле» у Гуссерля, как и у Канта, остается за скобками. Мы этого знать просто не можем. Хотя, конечно, наука всегда к этому стремится. Но не феноменологическая философия.

Как вы считаете, если соединить две половинки яблока – медитативную практику и интеллектуальную феноменологию, может ли это являться способом выхода из матрицы? Возможно, что одна лишь медитация дает пробуждение, приближает к границе, но не дает выхода. Также и один лишь интеллект ведет куда-то к границам, но не выпускает. Но совмещение двух подходов может быть единственной дверью, ведущей за пределы?

Думаю, увы, нет. Буддийские медитации могут дать какой-то выход из матрицы, не знаю, насколько значительный. Во всяком случае, они учат не втягиваться в мир, в котором суета и сплошное конструирование реальности. А феноменология, смотря на мир отстраненно, учит смотреть как бы внутрь себя. Ей не интересно, каков мир «на самом деле». Хотя у Гуссерля и был лозунг «К самим вещам!», но вещи он понимал только, как он выражался, «в модусе данности», то есть как феномены в сознании. Эта операция, эпохэ, или, по словам Ясперса, «основная философская операция», учит быть философом.

Но выходят ли философы из матрицы? Скорее, они не втягиваются в ее мир. Они пребывают в своем особом мире. В некотором смысле философы свободны от матрицы, но лишь в том смысле, что они знают о ее существовании, а многие другие люди и не догадываются. Я бы сказала, что философы изучают матрицу в той мере, в какой могут.

Но насчет совмещения двух подходов мысль интересная. Вы поставили интересный вопрос. Над этим стоит подумать. Как я уже сказала, я совсем не специалист в области буддизма, но думаю, что мне стоит побольше узнать об этом. Спасибо.

Спасибо и вам!