Михаил Пришвин: ««Я» можно сказать только на родном языке»

Михаил Михайлович Пришвин родился 4 февраля (23 января) 1873 года в имении Хрущево близ города Ельца (Орловская губерния), в купеческой семье.

Учился в Елецкой мужской гимназии, но в 1889 году был исключён вследствие конфликта с учителем географии В.В. Розановым, будущим известным писателем и философом.

Впрочем, если бы не заступничество того же Розанова, Пришвина исключили ещё раньше – после побега в Америку (задуманного Пришвиным по прочтении Майн Рида и, разумеется, несостоявшегося). Америку – невиданную страну из мальчишечьей мечты – Пришвин нарек «Краем непуганых птиц». Так позднее, в 1907 году, он назовёт свою первую большую книгу.

В 1893 году Пришвин начал учёбу в Рижском политехникуме, но за участие в марксистском студенческом кружке был арестован и приговорён к году тюрьмы.

Затем учился в Германии, окончил в 1903 году агрономическое отделение философского факультета Лейпцигского университета, вернулся в Россию и работал агрономом. Но более чем сельское хозяйство, его влекли журналистика и литературные занятия.

В 1906 году Пришвин принял участие в этнографической экспедиции на Север, где собирал народный фольклор. Из поездки привез путевые заметки, составившие книгу «В краю непуганых птиц». Уже в ней была заявлена тема взаимодействия человека и природы, основная в творчестве Пришвина.

Побывал в путешествии на Соловках, о котором вышла книга ««За волшебным колобком» (1908).

Затем последовали книги о путешествиях и духовном, религиозном поиске – «У стен града невидимого. (Светлое озеро)» (1909), «Чёрный араб» (1910), «Адам и Ева» (1910), «Крутоярский зверь» (1910–1911).

Публиковал очерки и статьи. В 1913 году вышла книга очерков Пришвина «Заворошка».

Революцию не принял, поскольку не в силах был смириться с насилием. Перебравшись в Петербург, после 1917 года он работал в эсерской газете, писал антибольшевистские материалы. Был арестован.

В трудные годы Гражданской войны писатель зарабатывал крестьянским трудом, охотился, работал библиотекарем, школьным учителем.

Об эмиграции Пришвин не помышлял никогда: ««Я» можно сказать только на родном языке», – записал он в дневнике.

Автор острых произведений в модернистском духе: повесть «Мирская чаша» (другое название «Раб обезьяний», 1920, полностью опубликована в 1982), рассказ «Голубое знамя» (1918). Преобразования большевиков писатель воспринимает как «новый крест» России, как разрушение христианского мира.

В 1926 году Пришвин с семьёй поселился в Сергиевом Посаде, позже переедет в Москву.

В творчестве Пришвина выделяют автобиографический философский роман «Кащеева цепь» (начат в 1923, написан в 1927, опубликован в 1960), лирическую повесть-поэму «Женьшень» (1933), повесть-сказку «Корабельная чаша» (1954).

Роман-сказка «Осударева дорога» (1948, опубликован в 1956) создавался Пришвиным в течение 20 лет. Его события разворачиваются в Заонежье, где писатель побывал дважды: в начале века с этнографической экспедицией, затем в 1933 – на строительстве «Беломорско-Балтийского канала».

Главные темы Пришвина – чувство «всеобщего родства» человека и природы, любовь человека к Родине, к своей земле. Необходимо важно быть внимательным к миру, по-родственному, близко – убеждён писатель. В его произведениях находится место истории, фольклору.

В 1920-е–1940-е годы Пришвин – значительный детский писатель, он создал «Календарь природы» (1925–1935, издан в 1937), издал книгу стихотворений в прозе «Лесная капель» (1940), поэму «Фацелия» (1940). Вышли книги для детей «Лисичкин хлеб» (1939) и «Серая сова» (1938).

Первые два года Великой Отечественной войны писатель прожил под Переславлем-Залесским. Затем в Москве написал своё произведение о войне – «Повесть нашего времени» (1944).

Среди самых известных философско-лирических произведений Пришвина – составившие дилогию сказка-быль «Кладовая солнца» (1945, знакомство ребёнка с миром природы) и повесть-сказка «Корабельная чаща» (опубликована в 1954), в которой дети отправляются в заповедный лес «в поисках правды».

Особое и отдельное место в жизни и творчестве Пришвина занимают его дневники, которые он вёл на протяжении 50 лет (с 1905 по 1954). Михаил Пришвин, никогда не упоминавший о политике в своих произведениях, вёл честные, подробные записи. Понимая, что, если дневники найдут, его жизнь кончится, тем не менее, он продолжал записывать.

Когда дневники были опубликованы (это стало возможно лишь в начале 90-х XX века), стало понятно, что Пришвин оставил одно из самых       подробных и откровенных свидетельств жизни России первой половины XX века, начиная с 1910-х годов. В них говорится о Первой и Второй мировых войнах, революции 1917 года, о приходе советской власти, коллективизации, пятилетках и репрессиях, тоталитаризме.

Пришвин размышлял о человеке и природе, об искусстве, о войне, о природе творчества, об отношениях отцов и детей, о благотворном воздействии красоты, о конфликте культуры и цивилизации и многом другом. Записывал впечатления от произведений других писателей.

В 1940 году была опубликована книга «Неодетая весна», написанная на основе дневников.

Пришвин везде и всегда возил свои тетради с собой. Всего записано 120 тетрадей, 18 томов изданных дневников. Все художественные произведения Пришвина собраны в семи томах.

Дневники М. Пришвина считаются одной из главных русских книг XX века.

Случившаяся в юности в Европе сильная юношеская влюблённость, несчастная любовь отразилась на всём дальнейшем жизненном пути писателя. Именно тогда, близкий к отчаянию, Пришвин начал вести свой дневник.

Сгоряча, от обиды женившись на случайной женщине, малообразованной крестьянке, далёкой от круга интересов и устремлений Пришвина, тем не менее, он прожил в этом браке более 30 лет, вплоть до 1936 года. У супругов выросли два сына. «С ними я всю жизнь промолчал», – спустя годы записал он, имея в виду жену и детей.

Лишь в 1940 году произошла судьбоносная встреча с Валерией Дмитриевной Лебедевой. Пришедшая в его дом в качестве кандидата в литературные секретари, она осталась с писателем до конца дней Пришвина.

Затем, будучи моложе мужа на 27 лет, Валерия Дмитриевна занималась творческим наследием Пришвина, расшифровывала тетради с дневниками. Создала в их доме в Дунино Музей писателя, действующий и сегодня.

Работает сайт, где можно познакомиться с творчеством писателя.

Дневники М.М. Пришвина

(фрагмент, начало 1940 года (январь-февраль), знакомство с В.Д. Лебедевой)

1940

1 января. Жгли в кумирне арчу и загадывали... И мгновенно, как на охоте стрельба по взлетающей птице, я сказал: «Приди!».

2 января. Установилась зима. Работа над «Неодетой весной» вошла в берега, и теперь уже наверно знаешь, что выйдет, и уже ясно видишь конец: живая ночь: «Приди!» – выражающая песню всей моей жизни.

Аксюша ходила с Боем на улицу, видела там много детей, играющих в войну, и сказала:

– Будет война!

И так объяснила мне. В прежнее время, бывало, старики заговорят о войне, и детям до того становится страшно, что долго не могут уснуть. Тогда старики начинают детей успокаивать: война пойдет, но к нам не придет, нас война побоится. Мало-мальски успокоят, и уснут дети, и все-таки (нрзб.) страшно и не хочется войны.

– А теперь, – сказала Аксюша, – дети играют в войну, и так охотно, стреляют чем-то друг в друга, падают, будто раненные, их поднимают, уносят. И всё в охотку. И если детям не страшна война, то, значит, будет война.

14 января. Мне захотелось работать немедленно и быстро над своими дневниками, чтобы месяца через три все закончить и сдать в Музей. Нужен человек, могущий работать у меня часов 8 в день.

16 января. – 43° с ветром. Устроил «смотрины» (ее зовут Валерия Дмитриевна). Посмотрели на лицо – посмотрим на работу.

18 января. Голодный повар, – как это может быть? А вот бывает же: поэт похож на голодного повара, он, создающий из жизни обед для других, сам остается голодным.

19 января. Самое близкое мне повествование Мамина – это «Черты из жизни Пепко», где описывается «дурь» юности, и как она проходит, и как показывается дно жизни, похоже на мелкую городскую речку с ее разбитым чайником, дырявыми кастрюлями и всякой дрянью. И когда показывается дно, является оторопь от жизни, хочется вернуть себе «дурь». Делаются серьезные усилия, и дурь становится действующей силой, поэзией писательства.

В «Пепко» вскрывается внутренняя двигательная сила всего написанного Маминым; «Пепко» есть свидетельство, что Мамин настоящий поэт, независимый от внешних условий.

20 января. Говорят, что Мамин – это русский Золя. Он так и назван по шкале Золя: натуралист. Натурализм: это берется золото – лирическое волнение, к нему прибавляют механически лигатуру. А у Мамина: блудный сын из богемы, больной, измученный, возвращается к отцу на родину и восстанавливает родственную связь со своим краем.

Каждый из нас в лице своем гений, единственный в своем роде: один раз пришел и в том же лице больше никогда не придет. В лице своем каждый – гений, но трудно добиться, чтобы лицо это люди узнали. Да и как его узнать, если не было на земле еще такого лица.

И вот почему критики, если появляется в свет оригинальный писатель, прежде всего стараются найти его родство с каким-нибудь другим, похожим на него писателем. Бывает удачно сравнение, бывает совсем хорошо, если критик того или другого гения будет измерять силой изображения чего-нибудь для них общего. Более неудачного определения Мамина как русского Золя я не знаю.

Почему же у нас Мамина не узнали в лицо? Я отвечу: потому не узнали, что смотрели все в сторону разрушения, а не утверждения родины.

Заключение: исследование от настоящего, потому что в настоящем содержится все прошлое. Если писатель жив и движется, надо брать его последнее лучшее и освещать им прошлое. Если он умер, но живет в своих произведениях, то в настоящем надо искать их смысл. Вот если бы было так, то Мамин бы стал теперь самым современным писателем, потому что современность требует открытого признания любви к родине.

22 января. Вчера была вторая встреча с новой сотрудницей.

23 января. «Уезжая от родных мест, становишься меньше» (Мамин). А я, уезжая, становился больше себя. Так, покидая свою семью, – в одиночестве становишься меньше; а тут, отправляясь в неизвестное,– приближаешься к порогу чудесной встречи, и весь мир становится тебе Домом.

24 января. Есть писатели, у которых чувство семьи и дома совершенно бесспорно (Аксаков, Мамин), другие, как Л. Н. Толстой, испытав строительство семьи, ставят в этой области человеку вопрос; третьи, как Розанов, чувство семьи трансформируют в чувство поэзии; четвертые, как Лермонтов, Гоголь, являются демонами ее, разрушителями, наконец (я о себе самом думаю, остаются в поисках Марьи Моревны, всегда недоступной Невесты.

25 января. В.Д. Лебедева. Я ей признался в чувстве своем, которого страшусь, прямо спросил:

– А если влюблюсь?

И она мне спокойно ответила:

– Все зависит от формы выражения и от того человека, к кому это чувство направлено, – человек должен быть умный.

Ответ замечательно точный и ясный, я очень обрадовался.

Мы с ней пробеседовали без умолку с 4 часов до 11 вечера.

27 января. 40-й год начался у меня стремительным пересмотром жизни, что даже и страшно: не перед концом ли?

28 января. Ко мне подходит то, что есть у всех и считается у всех за обыкновенное, и потому они этого не замечают. А мне это приходит как счастье.

31 января. «Неодетая весна» вступила в последний фазис: еще 1 1/2 листа и конец.

Родственное внимание создает на земле святую плоть.

С разных сторон слышу, что «Кащеева цепь» плохо читается и мало-помалу отходит в историю. Для новых людей в ней описано то, что стало теперь за спиной и так близко еще, что и не видно.

9 февраля. Не знаю, любит ли она, как мне хочется, и я люблю ли ее, как надо, но внимание наше друг к другу чрезвычайное, и жизнь духовная продвигается вперед не на зубчик, не на два, а сразу одним поворотом рычага на всю зубчатку.

Близкое, в чем сходимся, – это разбивать условные формы и находить настоящее, неизменное, вечное. Только на этом пути и создается новая радостная вера в настоящую жизнь, а не только в будущую, не только в прошлое. Словом, больше и больше о здравии, чем за упокой, довольно отдали прошлого, довольно страдали за будущее, будем брать настоящую жизнь и строить Дом Жизни.

11 февраля. Сегодня еду в Загорск и пробуду там всю шестидневку (19-го вернусь).

Какое же это счастье быть избранным: ведь много-много разных людей проходило, и напрашивалось, и, узнав свое «нет», уходило в Лету. Но я пришел, и мне ответилось «да», и среди множества званых я один стал избранным. А сколько тоже и их проходило, и прошло, и только единственная получила мое «да» и стала избранной, и мы оба избранные без вина напиваемся и блаженствуем в задушевных беседах.

Я будто живую воду достаю из глубокого колодца ее духа, и от этого в лице я нахожу, открываю какое-то соответствие этой глубине, и лицо для меня становится прекрасным. От этого тоже лицо ее в моих глазах вечно меняется, вечно волнуется, как звезда.

12 февраля. Лес завален снегом, но я не вижу фигурок снежных и, главное, не чувствую той прелести пустыни, как я это обычно чувствую. У меня гвоздь в голове, вокруг которого и складывается моя душа.

На одну только снежную фигуру, похожую на эмбрион животного, я обратил внимание, фигура висела на телеграфной проволоке. И когда я ее сбил, оказалось, что на проволоке в этом месте была сшивка, и эта маленькая неровность и была причиной образования далеко заметной формы.

Так вот, и в душе моей тоже какая-то неровность, и благодаря ей нарастает и разрастается всезаполняющая форма.

Я помню в далекие времена, когда расстался с «Инной», собранная в одну точку мысль долбила мою душу, как дятел дерево, но мало-помалу в пустоту стала собираться пустыня с деревьями, цветами, полями, лесами, морями. И я привык этим жить.

Так точно и сейчас вошло в мою душу нечто новое, и я старого не вижу, а к новому не привык.

13 февраля. И в лесу не с лесом, и ночью не со своей «Песнью песней»! Только уж когда сяду за стол и беру перо в руку, начинаю писать и как будто пишу лучше, и голова крепче держится. Главная же перемена, это на сердце: там теперь как будто мастер пришел, все смазал, все подвинтил, вычистил бензином, спиртом, там теперь ничего не стучит, не хлябает.

14 февраля. Мне кажется, я почти в том уверен, что в скором времени она меня будет любить так же сильно, как и я ее: натура такая же поэтическая и в том же нуждается.

20 февраля. Если думать о ней, глядя ей прямо в лицо, а не как-нибудь со стороны, или «по поводу», то все, что думаешь, является мыслью непременно поэтической, и тогда даже видишь самое чувство с двух сторон: с одной – это любовь, с другой – поэзия.

И хотя, конечно, нельзя поэзией заменить всю любовь, но без поэзии любви не бывает, и, значит, это любовь порождает поэзию.

Гигиена любви состоит в том, чтобы не смотреть на друга никогда со стороны и никогда не судить о нем вместе с кем-нибудь. До тех пор, пока я не умел пользоваться этими правилами, я то время теперь чувствую, как будто не было у меня ни мыла, ни полотенца, и я ходил неумытым.

21 февраля. В. открыла в дневниках нового Пришвина. Это произошло так неожиданно. Она остановила трещотку машинки и вдруг сказала:

– А вы, оказывается, вовсе не такой глупый, как я думала.

И принялась читать, и я дивился, узнавая в ее словах нового писателя. Как же это странно, что я, не зная ее, а только обращаясь к неведомому другу, писал ее мыслями, ее словами, ее чувствами. Как будто есть мир, в котором люди живут общей мыслью.

22 февраля.

Разве это не дело: складывать две жизни в одну?

То, во что мы верим в детстве и ранней юности, в какое-то настоящее, в глубине нашей души навсегда остается, только мы, взрослые, серьезно не верим, что это настоящее возможно здесь, на земле. Так я ждал свою настоящую невесту и постепенно терял надежду в том, что Настоящая может встретиться в жизни, а не существует только в поэзии, как Прекрасная Дама. Я еще никак не могу окончательно увериться в том, что это пришла Настоящая.

Она готова любить меня, но ждет в себе решительного слова: не все еще установлено, не все проверила, и не всему поверила, что ей пришло от меня. Намекнула мне, что ее смущают мои возможности: то есть мое положение, имя, даже и обстановка, то есть моя квартира и особенно люстра: эта прекрасная люстра вообще у нас стала символом соблазняющего благополучия.

Вчера взял тетрадь дневника с отметками В. цветным карандашом. Мне казалось это чтение таким интересным, что и на всю ночь хватило бы у меня бодрости читать. Но вышло так, что когда отметинки кончились и не осталось никакой надежды увидеть на своих страницах руку моего друга, вдруг такая скука меня охватила, что я лег в кровать и в 9 ч. заснул, и так основательно, что проснулся лишь утром в 5.

24 февраля. Моя любовь к ней есть во мне такое «лучшее», какое в себе я и не подозревал никогда. Я даже в романах о такой любви не читал, о существовании такой женщины только подозревал.

Песня всей моей жизни, такая долгая, такая настойчивая и упрямая, привлекла ко мне не славу: она вызвала ко мне из хаоса любовь человека.

27 февраля. Она вспомнила, что все главное у нас вышло от дневников: в них она нашла настоящее, собственно свое, выраженное моими словами. И вот отчего не отдам никогда я эти тетрадки в музей: это не мои тетрадки, а наши.

И так все пошло переделываться в «наше».

Весь смысл внутренний наших бесед, догадок в том, что жизнь есть роман. И это говорят люди, в совокупности имеющие более 100 лет! И говорят в то время, когда вокруг везде кипит война и только урывками можно бывает достать себе кое-какое случайное пропитание. Никогда не была так ясна самая сущность жизни, как борьба с Кащеем. Никогда в жизни моей не было такой яркой схватки с Кащеем за «роман». В этом романе схватка за жизнь, и она все это знает и очень готова, да только все еще не совсем уверена во мне, все спрашивает, допытывается, правда ли я ее полюбил не на жизнь, а на смерть...