Лев Лосев
Первым прочтением книжицы стихов обычно мы удовлетворяем любопытство и плывём заданным автором течением. Во втором уже подходим более осознанно к тексту и контексту, перечитываем не отпускающее или погружаемся в смыслы с некоторых исследовательских позиций. Казалось бы, не являясь поэтом или критиком от поэзии, как браться за разбор сборника стихов? Однако, есть у нас право читателя. Вот им и воспользуемся. Вот на нём и построим свой отклик на книгу А.И. Зорина «Восход Венеры» (М., «Новый хронограф», 2022).
Как представляется, удачно по времени совпали выход интервью с Александром Ивановичем Зориным в литературно-художественном журнале «Этажи» и публикация его «Восхода Венеры» в издательстве; верное редакторское решение одно приурочить к другому и поместить интервью (как прозаическое вступление, как пролог) непосредственно перед корпусом текста. Интервью знакомит читателя с жизненной позицией поэта Зорина, фактами встреч-пересечений с известными литераторами, писателями, коллегами-поэтами, кроме того, ещё и приоткрывает неразмыкаемую связь с астрономией, Небесами, что так ярко отражена в стихах.
И в своей поэзии, и в интервью Александр Зорин не старается предстать перед читателем героем. Напротив, Зорин, не выставляясь, пеняет на обыкновенность судьбы, усреднённость, кажущуюся недодаденность, недополученность, незавершённость, что, собственно, свойственно рефлексирующим людям. Известное дело, неудовлетворённость собой и своим путём, мучительное объективирование себя, присущи творческому человеку, художнику от Бога. Вот и наш поэт пеняет на себя, не на фатум. Но в каждом, принявшем эстафету дара от Создателя, хочется верить, заложен определённый героизм. Герой – не миф, не фантом, он труженик и верный последователь. Потому хочется поспорить про «обыкновенность» – пылкое сердце поэта не многим дадено.
А многим ли из поэтов удавалось создавать возле себя поэтические кружки, передавать следующим поколениям, нет, не навыки, а безусловную любовь к слову? А многие ли награждены соприкосновением творческим с выдающимися людьми, такими как Хосемария Эскрива, доктор Гааз, к примеру, или жизненными соприкосновениями, такими, как с о. А. Менем, Арсением Тарковским? Эти мысленные (эфемерные) и фактические (судьбоносные) встречи осветили жизнь поэта, грешно жаловаться, задумай он пожаловаться нам, читателям. А многим ли поэтам удавалось сохранить поэтический дар и пронести его в десятилетиях, не утратив, не растеряв, не продав, не выменяв на тридцать серебряников? Нет, конечно, не многим – единицам; муза и вдохновение строптивы, призрачны, неуловимы. И в случае с Зориным, тут чистая поэзия, чистая поэтическая судьба с её дарами и потерями, отъёмом дорого, даже изъятием поэта с родины, но не изъятием родины из поэта.
Вот такой он поэтический герой Александра Зорина, ностальгирующий, недовольный собой в текущем моменте, но по меркам оценки всего поэтического пути (не завершённого, но давно и чётко проявившегося), герой состоявшийся, герой неосознанной компетентности, носитель высокого слова классицизма в современной поэзии.
Словно, муха в паутине.
Когда у мастера слова отсутствует в голосе тревога, понимание призрачности, будто нанизанных наживной нитью, связей существования, когда отсутствует прозорливость, предугадывание, чувство предвидения, тогда возникает к такому поэту вопрос о профпригодности. Большой поэт хотя бы отчасти должен быть прогностиком, создавая вторую реальность. У поэта Зорина тревожность перманентна, часта прикровенная форма, неуспокоенность, ищущий гибельных примет глаз, поиск за горизонтом. Да и читателю всегда любопытно проследить, как автор проживает собственную неуспокоенность и даже поэтическую греховность.
Неведомой жизни стою.
В «Восходе Венеры», помимо разных актуальных, текущих тем и течений, волнующих поэта, упрямо, будто соревнуясь, перекликаются (переплетаются?) два основных мотива: ностальгический и экзистенциальный. Причём стихи с этими двумя темами переходят из одной главы в другую, пусть даже тематически-обособленно задуманными автором. Но так уж выходит, что стихи зачастую диктуют собственную волю, оттолкнувшись от просверка идеи, проговорки человека, а завершаясь уже волею более великой, человеку неподвластной.
Моя о небе первая страница.
Но большой поэт на то и поэт (пиит – в византийском смысле, без иронии), что знает ответ и в тёмном грядущем, и ответ в сомнениях, и в нужности расставания, и в смыслах исхода ответ знает. Подобное промыслительное знание: всё – тлен, но утрата сама в себе несёт возрождение – добыто отнюдь не в безоблачном, беспечном пребывании. Вот оно «воскресение завтра и всегда» (ЛЛ); понимание, добытое личными потерями и падениями в жизненной битве.
Просветленье – начало начал.
Конечно, как всякого опытного, активно пишущего мастера, автора двух десятков поэтических сборников волнует собственная востребованность не в смысле успеха, а в смысле выплаты долга, расплаты за дар: юность ушла, зрелость набрана – всё ли успел? Эти волнения выплавляются, выдуваются, как стеклодувом, в кристально чистые стихи, звенящие тревогой, как коклюшки, как ветки под ледяным дождём, в стихи, которых нынешнему времени недостаёт. Нынче превалирует стих расшатанный, с прозаизацией, с расфокусом, кросс-жанровый, смикшированный, белый стих и верлибр, стих, зачастую, с отсутствием не только рифмы, но и самой поэзии. В том, возможно, ничего плохого не содержится, формально-логический, умозренческий бесплотный стих тоже кого-то утешает. Но как бы через упрощение не произошло окулинаривание поэзии; быстрого приготовления поэтический фастфуд не менее вреден читателю, чем пищевой. Наш автор тоже умеет расшатать размер или написать белым стихом, верлибром. Но отчего-то на фоне новомодного рука читателя тянется полистать книгу с классическим стихом и ровным очищающим дыханием, где не сломан высотный регламент.
Ко мне. И увела из преисподней.
Тема любви. Какая поэтическая книжка без неё обойдётся? О любви надо уметь писать, и каждый раз заново, не повторяясь, не упрекая, вот нынешние о любви сказать не умеют; не пеняя, вот почившие классики умели говорить о любви. Надо проговорить подспудное, что тронет многих, что станет каждому близко и понятно – но проговорить по-своему.
А этот поздний повседневный свет.
И ещё одна тема, проходящая через несколько глав сборника – гражданская лирика. Здесь её много. Много не слишком, не так, чтобы по-обывательски воскликнуть «что ж вы нам окружающую чернуху показываете, мы и так в ней живём, наглотались». А достаточно для понимания – эта тема одна из самых важных автору наравне с обозначенными выше: ностальгической и экзистенциальной. Краски трёх мотивов не перемешиваются, поэтическое поле не мутнеет; свет в стихах победительно отодвигает мрак, хотя и признаёт его присутствие.
Сжимая пространство, железный намордник висел.
У автора есть такое стихотворение о «страхе» (неприятии) к рынкам, толкучкам и даже к нынешним книжным магазинам с излишне яркой рекламой. И в том стихотворении замечательная строфа, вполне себе замыкающая наше эссе.
Книжка, которую надо прочесть.
«Восход Венеры» именно такая: «книжка, которую надо прочесть». Продавалась в нескольких местах, но точно есть в книжной лавке при храме Космы и Домиана в Шубине, в Столешниковом переулке.
***
Влетевшая, взглянула и исчезла.
Александр Зорин родился в Москве в 1941 году. Окончил геологический техникум (1962) и Литинститут им. А.М. Горького (1968). Поэт и переводчик. Автор 11-ти стихотворных книг; воспоминаний об отце Александре Мене («Ангел-чернорабочий», М., 1993, 2004, 2017); эссе о русских поэтах «Выход из лабиринта» (М., 2005); прозы «От крестин до похорон – один день» (М.: Новый хронограф, 2010); «Мамин дневник и другие признаки жизни» (М.: Новый хронограф, 2016). Член Союза писателей Москвы (1979). Живет в Дюссельдорфе.