Лев Толстой. Трагедия ухода

Лев Толстой. Трагедия ухода

20 ноября исполняется 110 лет со дня смерти русского писателя, мыслителя и публициста Льва Николаевича Толстого. Ранним утром 10 ноября 1910 года литератор тайно покинул свою усадьбу в Ясной Поляне, взяв лишь самое необходимое. Давайте разберемся, какие события и ситуации этому предшествовали и к чему привело великого романиста его «последнее бегство».

Версии

Версий возможных причин ухода Л. Н. Толстого из родного имения выдвигалось ранее и выдвигается до сих пор огромное множество. Но, как всегда, бывает в неоднозначных случаях, все их можно и подтвердить, и опровергнуть.

Для начала перечислим их: публицисты, близкие к православным кругам, ненавязчиво продвигали идею, что Лев Николаевич покинул Ясную Поляну, потому что собирался примириться с церковью, а сам уход был своеобразным жестом; также говорили, что мыслитель почувствовал приближение смерти и почему-то решил не встречать ее в родном доме; судачили и о «плохом характере» его супруги Софьи Андреевны — мол, Толстой просто сбежал от жены куда глаза глядят; есть еще версия, что на тайный побег из дома Льва Николаевича подбил Владимир Чертков, ярый толстовец, редактор и издатель произведений своего кумира и учителя.

Из всех этих версий наиболее правдоподобной и обоснованной кажется та, что отмечает усталость Толстого от жены, от семьи в целом, от непонимания и травли. Об этом же свидетельствует письмо, которое он оставил Софье Андреевне перед своим таинственным уходом:

«1910 г. Октября 28. Ясная Поляна. Отъезд мой огорчит тебя. Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме становится, стало невыносимым. Кроме всего другого, я не могу более жить в условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни. Пожалуйста, пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твое и мое положение, но не изменит моего решения. Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всём, чем я был виноват перед тобой, так же, как и я от всей души прощаю тебя во всём том, чем ты могла быть виновата передо мной. Советую тебе помириться с тем новым положением, в которое ставит тебя мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства. Если захочешь, что сообщить мне, передай Саше, она будет знать, где я, и перешлёт мне, что нужно; сказать же о том, где я, она не может, потому что я взял с неё обещание не говорить этого никому. Лев Толстой. 28 октября. Собрать вещи и рукописи мои и переслать мне я поручил Саше».

Это короткое письмо говорит о столь огромном количестве мучений писателя сразу, что становится не так уж важна окончательная конкретика. Ясно, что побудило уйти его буквально все — семья, окружение, слава, положение в обществе, обстановка социальной напряженности, тот факт, что окружающие не понимали его исканий и многое другое. Все это слилось в один большой комок противоречий и взорвалось в сознании Толстого поздней осенью 1910-го.

На фото: Ясная Поляна

Чудак или пророк?

О том, как жаждет Лев Толстой правды, истины и справедливости для всего человечества, говорит его глубокая и обстоятельная статья или даже трактат «В чем моя вера?», где он последовательно, основательно и скрупулезно отвечает на этот вопрос. Глубокий духовный переворот произошел с писателем примерно в 1880-м году. За три года новое мировоззрение и понимание жизни «отлежалось» в нем, и в 1883-м он выдал свой публицистически-философский манифест, в котором полностью отказывается от прошлого в пользу, открывшегося ему настоящего. И оно должно вести в единственно верное, истинное будущее – в будущее, где правит истина.

В этой связи стоит упомянуть роман Толстого «Анна Каренина», который вышел в свет первый раз примерно за 10 лет до публикации статьи. Мало кто замечает, что уже там, на страницах художественного произведения, Толстой употребляет это сочетание - «мне открылось» или «мне было открыто» и делает это через своего персонажа Алексея Каренина. Когда несчастный обманутый муж Анны примирился с изменой своей супруги, насколько было возможно, в разговоре с Вронским он дает понять, что ему открылось: он должен оставить себе детей Анны и воспитывать их. Речь идет об их с Анной общем ребенке Сереже и о ребенке, что появился на свет от преступной связи Анны с молодым офицером Вронским, — малютке Анне. Нас сейчас мало интересуют перипетии романа и взаимоотношения персонажей. Мы акцентируем внимание на самом сочетании «мне открылось», которое Толстой повторяет в статье «В чем моя вера?» уже от себя лично, не прикрываясь персонажами. За десять лет он поверил окончательно, что является как бы сосудом Божьим, которому могут быть открыты тайны и истины бытия.

Совершенно очевидно, что человек с такими установками (истинность или ложность откровений, нисходящих на Толстого, я обсуждать не берусь) не мог ужиться, поддерживать нормальные отношения со своей семьей, члены которой оставались самыми обычными людьми — пусть и неглупыми, но вполне земными, мирскими. По всей видимости, основное противоречие выросло из огромного разрыва в жизненных установках и позициях — они стали слишком разными. Случился разрыв, который уже не мог быть залатан. Кстати, в пользу утверждения о том, что Лев Николаевич в преклонных годах мыслил себя пророком, духовном лидером, говорит факт отношения его к собственным художественным произведениям. За два года до своего ухода и смерти он записал в дневнике: «Люди любят меня за те пустяки — «Война и мир» и т. п., которые им кажутся очень важными».

А однажды гостю Ясной Поляны, который восторгался его художественной прозой, он ответил так: «Это всё равно, что к Эдисону кто-нибудь пришёл и сказал бы: «Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку». Я приписываю значение совсем другим своим книгам (религиозным!)».

Вне всякого сомнения, философско-религиозный переворот Толстого был глубоким и необратимым.

Чертков против Софьи Андреевны

Хотя издатель Владимир Чертков появился в жизни Льва Николаевича в поздний период, писатель сильно к нему привязался. Чертков казался ему человеком искренним, умным, честным. И действительно, издатель воспринял идеи «толстовства» самым серьезным образом. Он считал, что уход Льва Николаевича «был актом религиозным, вытекавшим из его религиозно-нравственного учения». При этом Чертков и те, кто был на его стороне, больше других людей и обстоятельств обвиняли Софью Андреевну. Несомненно, вражда и борьба за внимание писателя между Чертковым и супругой Толстого была и велась сторонами почти в открытую. Видел ли это Лев Николаевич? Конечно, он все понимал. Добавляло ли это ему страданий? Безусловно. Оба этих человека были для писателя членами семьи, но трагедия его простиралась гораздо дальше: он, конечно, перекладывал состояние дел в своем имении на общество в целом, на разлад и конфликт между целыми классами и группами людей, которые не ищут возможности договориться. Но общество — оно в отдалении, а семья близко...

На фото: В.Г. Чертков и Л.Н. Толстой

Страсти вокруг завещания

Литература о Льве Толстом изобилует легендами и домыслами относительно его разлада с родными. Всякая семья, особенно большая, — это постоянно меняющийся организм, в котором все находится в движении. Есть факторы случайные, мимолетные, а есть давление постоянства — ежедневные проблемы и трудности, которые накапливаются годами. И чтобы разобраться в вопросе наиболее адекватно, нужно обратиться к мемуарам людей, которые окружали Толстого в последние годы его жизни.

Сын литератора Сергей Львович в своих воспоминаниях вполне дружественен к отцу. К примеру, вопрос злополучного завещания, вокруг которого все последние годы жизни Толстого кипело столько страстей, больше ложится на плечи другого сына — Льва Львовича и, конечно, самой Софьи Андреевны. Лев Львович был противником отца и его идей и даже выступал против него в печати. Чем, несомненно, поражал Толстого в самое сердце. Более всего Лев Львович добивался уничтожения завещания Льва Николаевича, согласно которому после смерти все его произведения станут «общим достоянием». Ведь таким образом он лишал свою семью доходов. Некоторые члены этой самой семьи попросту забыли, что не они писали этих книг и что имеют дело с мудрым стариком, которого деньги давно не интересуют. Кстати говоря, Лев Львович так упорствует в вопросе о завещании, что в своих мемуарах так и пишет — отец ушел из Ясной Поляны, потому что его мучила совесть из-за этого завещания. Мнение это, несомненно, проистекает из огромной личной неприязни сына к отцу.

Толстой, разорванный на части

Дочь Александра Толстая в семейной борьбе стояла на стороне отца. Она считала, что завещание совершенно правильное, что отец поступит хорошо, если оставит свои произведения всему обществу. Александра нетерпимо относилась к матери. Порой это доходило у нее до исступления. Она настаивала, чтобы Лев Николаевич не прислушивался к Софье Андреевне даже в мелочах, она требовала противостояния по любому поводу. Александра раскаялась лишь спустя полвека, написав уже в Америке: «А насколько было бы легче отцу, если бы мы, его близкие, жалея мать, могли б со смирением и любовью отнестись к ней».

В сентябре 2010 года Толстой написал в дневнике: «Они разрывают меня на части!» И это действительно было так. Пожалуй, лишь старшая дочь Толстых Татьяна Львовна пыталась быть объективной и справедливой. Она старалась сохранять спокойствие и позицию, равноудаленную от противоборствующих сторон. Братья Татьяны Андрей и Лев «обрабатывали» и так уже доведенную до отчаянья и истерии Софью Андреевну, настраивая ее против мужа. Александра, в свою очередь, «работала» с отцом, чтобы не поддавался на уговоры сыновей и не реагировал на скандалы Софьи Андреевны. В эти смутные для семьи времена только одна Татьяна делала все возможное, чтобы как-то облегчить положение. В письмах членам семьи, в личных разговорах она пыталась докричаться до родных в желании показать им, что они своим ядом отравляют старость отца и мужа.

Особенно ей хотелось образумить мать, Софью Андреевну. Да, она была замечательным управителем всех дел, она отлично понимала всю внешнюю, бытовую сторону имения. И Татьяна это прекрасно знала и ценила, но чувствовала, что это не самое важное, что сейчас нужно обратить внимание на отца, заглянуть в его душу, прислушаться к ней. Вот строки, которые свидетельствуют о больших претензиях Татьяны к матери, братьям и сестрам:

«Спросите у него хоть раз в жизни, что́ ему дороже: все внешние блага жизни или то, чтобы вы приблизились к нему душой и не заставляли бы его страдать видом разных насилий, ни на что и никому не нужных? ‹...› Ему, приближаясь к смерти, все тяжелее и тяжелее жить в тех условиях, где из-за сука, взятого без спроса, незнакомый дикий молодой черкес ловит старого знакомого папа́ и любимого им мужика. А, главное, папа́, любя вас, страдает оттого, что вы можете делать такие дела и допускать их у него на глазах. Вы страдаете, когда ему еда плоха, стараетесь избавить его от скучных и трудных посетителей, шьете ему блузы, — одним словом, окружаете его материальную жизнь всевозможной заботой, а то, что ему дороже всего, как-то вами упускается из вида. Как он был бы тронут и как бы воздал за это сторицей, если бы вы так же заботливо относились к его внутренней жизни. Мне представляется, что вместо теперешнего страдания ваша жизнь могла бы быть такой идиллией, что вы оба радовались бы на нее ‹...› У меня так за вас сердце болит...»

Эти строки вскрывают суть основной проблемы Льва Николаевича и Софьи Андреевны последнего времени. Он все дальше уходил от мирской материальной жизни, она же становилась к ней все ближе. Татьяна писала письма, полные негодования. Она просила прекратить, наконец, держать 82-летнего старика в атмосфере ненависти, лжи и «шпионства». И, намекая на стяжательство братьев, напоминала им, что в «имущественном отношении он дал нам гораздо больше того, что получил сам». Кроме прочего, Татьяна Львовна делала смелые попытки примирить Черткова и Софью Андреевну. В сентябре 1910 года Чертков под влиянием Татьяны даже пишет жене Толстого письмо, в котором предлагает восстановить между ними «если не полное согласие во всех убеждениях, зато взаимное уважение и доброжелательство». Но ревность Софьи Андреевны пересиливала здравый смысл. Она не могла простить издателю и близкому другу мужа постоянного и, по ее мнению, крайне бестактного вторжения в жизнь их семьи. Софья Андреевна осталась непреклонной. Как и все остальные. Никто не желал никого слушать. В итоге все старания старшей дочери Толстых примирить стороны и настроить их на доброжелательный лад почти не дали результата. Сам же Лев Николаевич понял бесполезность разговоров и писем гораздо раньше и глубже Татьяны, хотя и был ей благодарен. В августе 1910 года он записал в дневнике: «Она, бедняжка, за меня страдает».

На фото: Софья Андреевна,Толстой и Александра

Последний путь Льва Толстого

В ночь на 10 ноября 1910 года Лев Николаевич Толстой решается тайно покинуть свой дом в Ясной Поляне. Его спальню от спальни жены отделяли три двери. Он тихонько закрыл их все, затем растолкал кучера и велел закладывать лошадей. Предположение, что у Толстого был какой-то изначальный план побега и точное место назначения, развенчивает в своей книге «Лев Толстой» писатель Виктор Шкловский: когда Лев Николаевич выехал за ворота имения, он спросил у своего врача Душана Маковицкого, который бежал вместе с ним: «Куда бы нам подальше уехать?» В итоге последний прижизненный маршрут Льва Толстого получился не слишком длинным.

Итак, взяв только самые необходимые вещи, Толстой и его врач Маковицкий отправляются на станцию Щекино. Оттуда на поезде едут до Горбачева, там пересаживаются и держат путь до города Белев. Затем беглецы едут до станции Козельск. Там они выходят из поезда, нанимают ямщика и направляются в Оптину пустынь, где ночуют в гостинице при монастыре. Утром писатель гуляет по обители, беседует с монахами. Из Оптиной пустыни Толстой едет в Шамординский женский монастырь – именно там живет его сестра Мария, постриженная в монахини в 1891 году. Лев Николаевич долго разговаривает с сестрой наедине, но о чем именно, доподлинно неизвестно. Есть сведения о том, что после этой беседы Толстой захотел остаться в Шамордине, собирался присмотреть себе небольшой домик в деревне. Но на следующее утро в монастырь приехала дочь Александра. Она сообщила, что Софья Андреевна пребывает в ужасном состоянии, что она порывалась броситься в пруд и что местонахождение Толстого вот-вот раскроется. Жалел ли Толстой жену? Сочувствовал ли ей в эту минуту? Даже если так, то желание никогда больше не видеть ее пересилило, и он принял решение бежать дальше. В панике он уезжает, забыв даже попрощаться с сестрой. С этого момента состояние здоровья Толстого начинает стремительно ухудшаться.

Четкого плана снова не было. Рассматривалась поездка в Новочеркасск, а оттуда - в Болгарию или Грецию - при условии, что получится заиметь заграничные паспорта. В качестве запасного варианта обсуждалась поездка на Кавказ. Остановились на Новочеркасске. В Козельске купили билеты до Ростова-на-Дону, чтобы сбить со следа Софью Андреевну, если она решится пуститься на поиски мужа. Однако в поезде Толстому становится плохо - мучительное путешествие, нервное напряжение и возраст быстро дают о себе знать. То, что бегство давалось тяжело и убивало старика, видно хотя бы из этих воспоминаний Маковицкого:

«Наш вагон был самый плохой и тесный, в каком мне впервые пришлось ехать по России. Вход несимметрично расположен к продольному ходу. Входящий во время трогания поезда рисковал расшибить лицо об угол приподнятой спинки, который как раз был против середины двери; его надо обходить. Отделения в вагоне узкие, между скамейками мало простора, багаж тоже не умещается. Духота; воздух пропитан табаком».

Видя плачевное положение Толстого, отягощенное сильным жаром и слабостью, Маковицкий уговаривает его на время прервать путешествие. Они покидают поезд на станции Астапово (сейчас город Лев Толстой Липецкой области). Льва Николаевича размещают в доме начальника станции Ивана Озолина. Здесь ранним утром 20 ноября 1910 года он умирает от воспаления легких.

Примирения с церковью и собственной женой у Толстого так и не наступило: ни Софью Андреевну, ни монаха старца Варсонофия умирающий до себя не допустил, таким образом освободившись от всех предрассудков и правил земной жизни. Он стремился к простоте – и умер в простоте. Врач Маковицкий смог разобрать последние слова Толстого. Он обращал их к сыну Сергею: «Сережа... истину... я люблю много, я люблю всех...».

На фото: Л.Н. Толстой