Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (настоящая фамилия Мамин) родился 6 ноября (25 октября) 1852 года в посёлке Висимо-Шайтанский завод Пермской губернии, в семье заводского священника.
Учился в Екатеринбургском духовном училище, затем – в Пермской духовной семинарии (1868–1872).
В 1872 году поступил в Петербургскую медико-хирургическую академию на ветеринарное отделение. Учёба была платной, денег не хватало. Подрабатывал репортером в газетах и журналах, начал заниматься литературой. Печатал небольшие рассказы с 1872 года.
Не сдав экзамены за третий курс, в 1876 году Мамин ушёл из академии, поступил на юридическое отделение Санкт-Петербургского университета.
Всё это время продолжал писать. Летом того же 1876 года в журнале «Сын Отечества» вышли рассказы Мамина «В горах», «Не задалось», а также роман «В водовороте страстей».
Издатель не выплатил начинающему писателю обещанный гонорар, поэтому учёбу в университете Мамин оплачивать не смог.
К тому же летом 1877 года у Мамина обострилась болезнь легких. Он вернулся на Урал, в Нижнюю Салду, куда к этому времени переехала семья. Здесь он работал над рассказами, которые затем войдут в литературный цикл «Уральские рассказы»; над романом «Семья Бахаревых». Позже он написал повесть «Сестры», посвященную Нижней Салде.
Также он зарабатывал на жизнь репетиторством. Обучая троих детей Алексеевых, познакомился с их матерью Марией Якимовной. Замужняя женщина страдала от жестокости мужа. Дмитрий Мамин сблизился с Марией Якимовной, она вместе с детьми ушла от мужа к Мамину. Сложность состояла в том, что развод в то время был практически невозможен. Пара столкнулась с всеобщим осуждением.
В 1878 году Дмитрий и его гражданская жена Мария Якимовна переехали в Екатеринбург, в дом Алексеевой. Он работал в газетах, занимался репетиторством. Закончил роман «Семья Бахаревых» (с посвящением Марии Якимовне).
В том же 1878 году скоропостижно скончался отец Дмитрия. Заботы о родных также легли на него.
В 1881 году семья побывала в Москве, пытались здесь обосноваться, получить образование, а также познакомить с Маминым литературный круг Москвы. Но поездка оказалась неудачной, через год они вернулись в Екатеринбург.
Вторая часть фамилии, «Сибиряк», была присоединена в 1882 году.
Работа над самым «екатеринбургским» произведением писателя, романом «Приваловские миллионы», продолжалась в общей сложности 10 лет. Долгое время его не печатали. Он был опубликован только в 1883 году.
Этому предшествовал успех изданного в «Отечественных записках» очерка Мамина-Сибиряка «Золотуха», первого опубликованного из «Уральских рассказов», самого известного цикла писателя. (Он считал его лучшим).
В 1884 году был издан роман «Горное гнездо» и другие произведения. Через год Мамину-Сибиряку удалось купить дом в Екатеринбурге, на улице Соборной (современная улица Пушкина). Здесь поселились мать писателя, брат и сестра.
Мамин-Сибиряк был человеком широких интересов. Занимался этнографией, археологией. В 1884 году был избран действительным членом Уральского общества любителей естествознания.
К этому времени Мамин-Сибиряк признан успешным писателем. В 1885 году они с женой вновь побывали в Москве. В 1887 году была впервые поставлена пьеса Дм. Мамина-Сибиряка «Золотопромышленники».
В 1888 году Дмитрий стал членом археологического общества, совершил несколько больших поездок по Уралу. В конце 1880-х он планировал заняться добычей золота, намеревался взять в аренду золотоносные земли, но этот план не осуществился.
С 1888 по 1891 годы Дмитрий избирался гласным (депутатом) Екатеринбургской городской думы.
В 1890 году он познакомился с актрисой Марией Абрамовой. Завязался роман. Позже он написал об этой встрече в очерке «Мария Морицовна Абрамова».
Дмитрий расстался с Алексеевой, разрыв даётся всем нелегко. Вскоре Мамин-Сибиряк и Абрамова уехали из Екатеринбурга и сняли квартиру в Петербурге. В 1892 году Абрамова рожает дочь, в родах умирает.
С воспитанием дочери ему помогали друзья и родственники. Девочка росла слабой и болезненной. С появлением Елены (Алёнушки) Мамин-Сибиряк стал писать произведения для детей, которые многократно переиздавались (что стало большим материальным подспорьем для писателя в последние годы) и стали классикой детской литературы.
Отдельным изданием «Алёнушкины сказки» вышли в 1897 году. «Это моя любимая книжка – ее писала сама любовь и поэтому она переживет все остальное», – признавался Мамин-Сибиряк.
В 1900 году он женился на гувернантке своей дочери Елены (Алёнушки), Ольге Францевне Гувале.
Из-за слабого здоровья дочери Мамин-Сибиряк долгое время не мог съездить на Урал, к родным, по которым он очень скучал. Последний раз он смог побывать в Екатеринбурге в 1903 году.
В 1911 году он серьёзно заболел, был частично парализован. В 1912 году отмечалось 40-летие творческой деятельности Дм. Мамина-Сибиряка.
31 октября 1912 года с острова Капри пришло письмо за подписью М. Горького и других писателей:
«Уважаемый Дмитрий Наркисович!
В день сорокалетия великого труда Вашего люди, которым Ваши книги помогли понять и полюбить русский народ, русский язык, – почтительно и благодарно кланяются Вам, писателю воистину русскому.
Когда писатель глубоко чувствует свою кровную связь с народом – это даёт красоту и силу ему.
Вы всю жизнь чувствовали творческую связь эту и прекрасно показали Вашими книгами, открыв нам целую область русской жизни, до Вас незнакомую нам.
Земле родной есть за что благодарить Вас, друг и учитель наш!».
Его чествовали участники московского литературного кружка Телешова «Среда». В том же 1912 году его не стало. Мамин-Сибиряк похоронен на литераторских подмостках Волковского кладбища.
Дочь Аленушка осталась с Ольгой Францевной, она пережила отца менее чем на два года, умерла от скоротечной чахотки, ей было 22 года. В своём завещании она написала: «…недвижимое имение, состоящее из дома с землею и пристройками в городе Екатеринбурге по Пушкинской улице № 27 завещаю городу Екатеринбургу. Настоятельно прошу устроить в этом городе и по возможности в завещанном доме музей Мамина-Сибиряка».
В 1946 году в доме был открыт литературный музей им. Д.Н. Мамина-Сибиряка.
Главной темой масштабных реалистических романов Мамина-Сибиряка «Приваловские миллионы» (1883) и «Горное гнездо» (1884), стало формирование промышленного капитала на Урале, горнозаводская жизнь.
В Петербурге были изданы его романы «Золото» (1892), «Хлеб» (1895), сборник «Уральские рассказы» (1–2 тома, 1888–1889; том 3 – 1899, том 4 – 1901).
Другие произведения – романы «Бойцы» (1883), «Дикое счастье» (1884, другое название «Жилка»), «Три конца» (1890), цикл «Сибирские рассказы».
Произведения Мамина-Сибиряка для детей: посвящённый дочери цикл «Алёнушкины сказки» (1894–1896), рассказы «Емеля-охотник» (1884), «Зимовье на Студёной» (1892), «Серая шейка» (1893) и другие.
Свой творческий путь Мамин-Сибиряк описал в автобиографических романах «Черты из жизни Пепко» (1894), «Из далёкого прошлого» (1902).
Писал пьесы, исторические повести.
Творчество Дм. Мамина-Сибиряка высоко ценили Н.С. Лесков, А.П. Чехов, И. А. Бунин, А.И. Куприн.
Литературно-мемориальный музей писателя действует в посёлке Висим, где писатель родился и вырос. Почитать о музее можно по ссылке: Музей Д.Н. Мамина-Сибиряка в Висиме.
В 2017 году в Екатеринбурге в серии «Жизнь замечательных уральцев» вышла книга известного публициста Натальи Паэгле «Дмитрий Мамин-Сибиряк». В ней раскрываются новые факты жизненного пути писателя в его неразрывной связи с Уралом. Также автор обосновывает актуальность произведений Мамина-Сибиряка для современных российских читателей.
Интересна роль реки Чусовой в судьбе Мамина-Сибиряка. В ранней юности именно по ней он добрался из Екатеринбурга в Пермь, чтобы поступить в Духовную академию. Он создал книгу «На реке Чусовой», в которой так говорится о реке: «Эта горная красавица представляет для судоходства почти непреодолимые препятствия, и поэтому нам особенно интересно познакомиться с тем, как преодолевает это препятствие простой русский мужик, даже не знающий грамоты…».
Дм. Мамин-Сибиряк – крупнейший писатель Урала в истории XIX–XX веков.
В наши дни одним из крупнейших писателей современности признан Алексей Иванов. В творчестве этого уральского писателя река Чусовая, её история, её образ занимают значительную роль. А. Иванов утверждает, что «Чусовая – это единственный общеизвестный бренд Урала».
Река Чусовая связывает одного крупного русского прозаика с другим, нашим знаменитым современником
Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Приваловские миллионы»
(роман, фрагмент, начало)
ПРИВАЛОВСКИЕ МИЛЛИОНЫ
Часть первая
I
– Приехал... барыня, приехал! – задыхавшимся голосом прошептала горничная Матрешка, вбегая в спальню Хионии Алексеевны Заплатиной. – Вчера ночью приехал... Остановился в «Золотом якоре».
Заплатина, дама неопределенных лет с выцветшим лицом, стояла перед зеркалом в утреннем дезабилье. Волосы цвета верблюжьей шерсти были распущены по плечам, но они не могли задрапировать ни жилистой худой шеи, ни грязной ночной кофты, открывавшей благодаря оторванной верхней пуговке высохшую костлявую грудь. Известие, принесенное Матрешкой, поразило Заплатину как громом, и она даже выронила из рук гребень, которым расчесывала свои волосы перед зеркалом. В углу комнаты у небольшого окна, выходившего на двор, сидел мужчина лет под сорок, совсем закрывшись последним номером газеты. Это был сам г. Заплатин, Виктор Николаич, топограф узловской межевой канцелярии. По своей наружности он представлял полную противоположность своей жене: прилично полный, с румянцем на загорелых щеках, с русой окладистой бородкой и добрыми серыми глазками, он так же походил на спелое яблоко, как его достойная половина на моченую грушу. Он маленькими глотками отпивал из стакана кофе и лениво потягивался в своем мягком глубоком кресле. Появление Матрешки и ее шепот не произвели на Заплатина никакого впечатления, и он продолжал читать свою газету самым равнодушным образом.
– Матрена, голубчик, беги сейчас же к Агриппине Филипьевне... – торопливо говорила Заплатина своей горничной. - Да постой... Скажи ей только одно еловое «приехал». Понимаешь?.. Да ради бога, скорее...
Матрешке в экстренных случаях не нужно было повторять приказаний, – она, по одному мановению руки, с быстротой пушечного ядра летела хоть на край света. Сама по себе Матрешка была самая обыкновенная, всегда грязная горничная, с порядочно измятым глупым лицом и большими темными подглазницами под бойкими карими глазами; ветхое ситцевое платье всегда было ей не впору и сильно стесняло могучие юные формы. В руках Заплатиной Матрешка была золотой человек, потому что обладала счастливой способностью действовать без рассуждений.
– Ах, господи... что же это такое?.. Да Виктор Николаич... Ах господи!.. – причитала Заплатина, бестолково бросаясь из угла в угол.
– Чего тебе?..
– Да ведь ты слышал: при-е-хал...
– Что же из этого?
– Болван! Да ведь Привалов - миллионер, пойми ты это... Мил-ли-онер!.. Ах, господи, где же мой корсет... где мой корсет?
– Отстань, пожалуйста...
– Дурак!.. Ах, господи... Ведь говорила я Агриппине Филипьевне, уже сколько раз говорила: «Mon ange, уж поверьте, что недаром приехал этот ваш братец...» Да-с!.. Вот и вышло по моему. Ах! вот пойдет переполох: Бахаревы, Ляховские, Половодовы... Я очень рада, что Привалов посбавит им спеси, то есть Ляховским и Половодовым. Уж очень зазнались... даром, что рыльце-то у них в пушку. Вот ужо, погодите, подтянет вас, голубчиков, наследничек-то... Ха-ха... Виктор Николаич, дерево ты этакое, слышишь: Привалов приехал!» – Да отвяжись ты от меня, ржавчина! «Приехал, приехал», – передразнивал он жену. – Нужно, так и приехал. Такой же человек, как и мы, грешные... Дайка мне миллион, да я...
– Отчего же он не остановился у Бахаревых? – соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. – Видно, себе на уме... Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну... Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер... Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две... Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
– Бабы – так бабы и есть, – резонировал Заплатин, глубокомысленно рассматривая расшитую цветным шелком полу своего халата. – У них свое на уме! «Жених» – так и было... Приехал человек из Петербурга, – да он и смотреть-то на ваших невест не хочет! Этакого осетра женить... Тьфу!..
– Ничего ты не понимаешь, – с напускным равнодушием проговорила Заплатина, облекаясь в перекрашенное шелковое платье травяного цвета и несколько раз примеривая летнюю соломенную шляпу с коричневой отделкой. – Разве мужчины могут что-нибудь понимать? По-твоему, например, Привалов заберется с Иваном Яковлевичем к арфисткам в «Магнит» и будет совершенно счастлив? Да? Как Лепешкин, Ломтев... Ведь и ты не прочь бы присоединиться к их компании. Пожалуйста, не трудитесь отпираться... Все вы, мужчины, одинаковы, и меня не проведете! Нет... Насквозь всех вас вижу: променяете на первую танцовщицу.
Заплатина круто повернулась перед зеркалом и посмотрела на свою особу в три четверти. Платье сидело кошелем; на спине оно отдувалось пузырями и ложилось вокруг ног некрасивыми тощими складками, точно под ними были палки. «Разве надеть новое платье, которое подарили тогда Панафидины за жениха Капочке? – подумала Заплатина, но сейчас же решила: – Не стоит... Еще, пожалуй, Марья Степановна подумает, что я заискиваю перед ними!» Почтенная дама придала своей физиономии гордое и презрительное выражение.
– А ты вот что, Хина, – проговорил Заплатин, наблюдавший за последними маневрами жены. – Ты не очень тово... понимаешь? Пожалей херес-то... А то у, тебя нос совсем клюквой...
– У меня... нос клюквой?!
Хиония Алексеевна выпрямилась и, взглянув уничтожающим взглядом на мужа, как это делают драматические провинциальные актрисы, величественно проговорила:
– Если без меня приедет сюда Агриппина Филипьевна, передай ей, что я к ней непременно заеду сегодня же... Понял?
– Как не понять: вам с Агриппиной Филипьевной теперь работа, в чужом пиру похмелье...
Семья Заплатиных в уездном городке Узле, заброшенном в глубь Уральских гор, представляла оригинальное и вполне современное явление. Она являлась логическим результатом сцепления целой системы причин и следствий, созданных живой действительностью. Эта семья, как истинное дитя своего века, служила выразителем его стремлений, достоинств и недостатков. Виктор Николаич был сын сторожа, отставного солдата. Кое-как, с грехом пополам, выучился он грамоте и в самой зеленой юности поступил в уездный суд, где годам к тридцати добился пятнадцати рублей жалованья По тому времени этих денег было совершенно достаточно, чтобы одеваться прилично и иметь доступ в скромные чиновничьи дома. Последнее, ничтожное в своей сущности обстоятельство имело в жизни Заплатина решающее значение. На одной из чиновничьих вечеринок он встретился с чрезвычайно бойкой гувернанткой. Она заинтересовала маленького чиновника. Правда, у гувернантки была довольно сомнительная репутация, но это совершенно выкупалось тремя тысячами приданого. Заплатин был рассудительный человек и сразу сообразил, что дело не в репутации, а в том, что сто восемьдесят рублей его жалованья сами по себе ничего не обещают в будущем, а плюс три тысячи представляют нечто очень существенное. Этот брак состоялся, и его плодами постепенно явились двадцать пять рублей жалованья вместо прежних пятнадцати, далее свой домик, стоивший по меньшей мере тысяч пятнадцать, своя лошадь, экипажи, четыре человека прислуги, приличная барская обстановка и довольно кругленький капитальчик, лежавший в ссудной кассе. Одним словом, настоящее положение Заплатиных было совершенно обеспечено, и они проживали в год около трех тысяч. А между тем Виктор Николаич продолжал получать свои триста рублей в год, хотя служил уже не в уездном суде, а топографом при узловской межевой канцелярии. Все, конечно, знали скудные размеры жалованья Виктора Николаича и, когда заходила речь об их широкой жизни, обыкновенно говорили: «Помилуйте, да ведь у Хионии Алексеевны пансион; она знает отлично французский язык...» Другие говорили просто: «Да, Хиония Алексеевна очень умная женщина». И далекая провинция начинает проникаться сознанием, что умные люди могут получать триста рублей, а проживать три тысячи. Это вполне современное явление никому не резало глаз, а подводилось под разряд тех фактов, которые правы уже по одному тому, что они существуют.
Домик Заплатиных был устроен следующим образом. Довольно приличный подъезд вел в светлую переднюю. Из передней одна дверь вела прямо в уютную небольшую залу, другая – в три совершенно отдельных комнаты и третья – в темный коридор, служивший границей собственно между половиной, где жили Заплатины, и пансионом. Центром всего дома, конечно, была гостиная, отделанная с трактирной роскошью; небольшой столовой она соединялась непосредственно с половиной Заплатиных, а дверью – с теми комнатами, которые по желанию могли служить совершенно отдельным помещением или присоединяться к зале. В зале стояли порядочный рояль и очень приличная мебель. В других комнатах мебель была сборная, обои не первой молодости, занавески с пятнами и отпечатками грязных пальцев Матрешки. В домике Заплатиных кипела вечная ярмарка: одни приезжали, другие уезжали. Преобладающий элемент составляли дамы. Они являлись сюда за последними новостями, делились слухами и уезжали, нагруженные, как пчелы цветочной пылью, целым ворохом сплетен. Idee fixe Хионии Алексеевны была создать из своей гостиной великосветский салон, где бы молодежь училась хорошему тону и довершала свое образование на живых образцах, люди с весом могли себя показать, женщины – блеснуть своей красотой и нарядами, заезжие артисты и артистки – найти покровительство, местные таланты - хороший совет и поощрение и все молодые девушки – женихов, а все молодые люди - невест. Чтобы выполнить во всех деталях этот грандиозный план, у Заплатиных не хватало средств, а главное, что было самым больным местом в душе Хионии Алексеевны, – ее салон обходили первые узловские богачи – Бахаревы, Ляховские и Половодовы. Нужно отдать полную справедливость Хионии Алексеевне, что она не отчаивалась относительно будущего: кто знает, может быть, и на ее улице будет праздник – времена переменчивы. Так ткет паук паутину где-нибудь в темном углу и с терпением, достойным лучшей участи, ждет своих жертв...
– Эта Хиония Алексеевна ни больше ни меньше, как трехэтажный паразит, – говорил частный поверенный Nicolas Веревкин. – Это, видите ли, вот какая штука: есть такой водяной жук! – черт его знает, как он называется по-латыни, позабыл!.. В этом жуке живет паразит-червяк, а в паразите какая-то глиста... Понимаете? Червяк жрет жука, а глиста жрет червяка... Так и наша Хиония Алексеевна жрет нас, а мы жрем всякого, кто попадет под руку!
Что касается семейной жизни, то на нее полагалось время от двух часов ночи, когда Хиония Алексеевна возвращалась под свою смаковницу из клуба или гостей, до десяти часов утра, когда она вставала с постели. Остальное время всецело поглощалось приемами гостей и разъездами по знакомым. Виктор Николаич мирился с таким порядком вещей, потому что на свободе мог вполне предаваться своему любимому занятию – политике. Сидеть в мягком кресле, читать последний номер газеты и отпивать небольшими глотками душистый мокка – ничего лучшего Виктор Николаич никогда не желал. Его мысли постоянно были заняты высшими соображениями европейской политики: Биконсфильд, Бисмарк, Гамбетта, Андраши, Грант – тут было над чем подумать. Относительно своих гостей Виктор Николаич держался таким образом: выходил, делал поклон, улыбался знакомым и, поймав кого-нибудь за пуговицу, уводил его в уголок, чтобы поделиться последними известиями с театра европейской политики.
– Мне нужно посоветоваться с мужем, – обыкновенно говорила Хиония Алексеевна, когда дело касалось чего-нибудь серьезного. – Он не любит, чтобы я делала что-нибудь без его позволения...
Это, конечно, были только условные фразы, которые имели целью придать вес Виктору Николаичу, не больше того. Советов никаких не происходило, кроме легкой супружеской перебранки с похмелья или к ненастной погоде. Виктор Николаич и не желал вмешиваться в дела своей жены.
Что касается пансиона Хионии Алексеевны, то его существование составляло какую-то тайну: появлялись пансионерки, какие-то дальние родственницы, сироты и воспитанницы, жили несколько месяцев и исчезали бесследно, уступая место другим дальним родственницам, сиротам и воспитанницам. Можно было подумать, что у Хионии Алексеевны во всех частях света бесконечная родня. Чему учили в этом пансионе, и кто учил – едва ли ответила бы на это и сама Хиония Алексеевна. Пансион имел сношение с внешним миром только при посредстве Матрешки.
Чтобы довершить характеристику той жизни, какая шла в домике Заплатиных, нужно сказать, что французский язык был его душой, альфой и омегой. Французские фразы постоянно висели в воздухе, ими встречали и провожали гостей, ими высказывали то, что было совестно выговорить по-русски, ими пускали пыль в глаза людям непосвященным, ими щеголяли и задавали тон. В жизни Хионии Алексеевны французский язык был неисчерпаемым источником всевозможных комбинаций, а главное – благодаря ему Хиония Алексеевна пользовалась громкой репутацией очень серьезной, очень образованной и вообще передовой женщины.
Автор статьи: Великанова Юлия.
