Книга Людмилы Вязмитиновой «Тексты в периодике. 1998–2015». Круглый стол. Часть I

Книга Людмилы Вязмитиновой «Тексты в периодике. 1998–2015»

 Круглый стол. Часть I

Со дня выхода книги Людмилы Вязмитиновой «Тексты в периодике. 1998–2015» осенью 2021 года исполнилось пять лет. Книга, включившая множество статей самых разнообразных жанров – от репортажей о литературных мероприятиях до этапных текстов о литературном процессе – представляет собой бесценное свидетельство об эпохе. «В эту книгу входят заметки, опубликованные в газетах и Интернете в 1990–2010-х годах. Самые ранние из них относятся к 1998 году: это «Салонные фрагменты», аналитическая хроника литературной жизни Москвы, которую Вязмитинова вместе с Андреем Цукановым вела в журнале «Новое литературное обозрение». География заметок со временем резко расширилась – когда Вязмитинова стала писать и о вечерах русских писателей в США. Параллельно с работой хроникера в конце 1990-х, Вязмитинова начала публиковать в «толстых журналах» рецензии на новые книги молодых писателей», – написал об этом издании Илья Кукулин. На платформе Planeta.ru 2 октября был открыт краудфандинг для допечатки тиража. О значении критической деятельности Людмилы Вязмитиновой для современной литературы, о важности книги «Тексты в периодике» в контексте изучения литпроцесса и о традиции «имманентной критики» поэты и литературоведы, многие из которых были сподвижниками Людмилы по литературной работе, говорили на круглом столе, организованном на платформе сайта Pechorin.net.

Участники:

Алексей НЕБЫКОВ – главный редактор сайта Pechorin.net;

Елена ПАХОМОВА – директор Библиотеки им. А. П. Чехова, куратор литературного клуба «Классики XXI века», издатель книги Людмилы Вязмитиновой;

Ася АКСЁНОВА – поэт, литературный критик, филолог;

Анна ГОЛУБКОВА – поэт, литературный критик, соредактор журнала «Артикуляция»;

Сергей КОСТЫРКО – литературный критик, прозаик, куратор проекта «Журнальный зал», член редколлегии журнала «Новый мир»;

Людмила КУБАЛОВА – поэт, слушательница семинаров Людмилы Вязмитиновой;

Борис КУТЕНКОВ – поэт, литературный критик, редактор отдела культуры и науки «Учительской газеты», организатор конференции;

Екатерина ЛИВИ-МОНАСТЫРСКАЯ – поэт, художник, преподаватель живописи;

Александр МАРКОВ – литературовед, профессор РГГУ;

Кирилл МАРКОВ – поэт, культуртрегер, исследователь социологии литературы;

Мария ПОПОВА – поэт, литературный критик, главный редактор журнала «Плюмбум.пресс»;

Владимир ПРЯХИН – поэт, культуртрегер, издатель журнала «Тонкая Среда»;

Ростислав РУСАКОВ – поэт, литературный критик, культуртрегер;

Елена СЕМЁНОВА – поэт, культуртрегер, обозреватель «Ex Libris НГ» (книжного приложения к «Независимой газете»);

Ника ТРЕТЬЯК – поэт, литературный критик, студентка филологического факультета МГУ;

Елена ЧЕРНИКОВА – прозаик, культуртрегер;

Ирина ЧУДНОВА – поэт, литературный критик.

Алексей НЕБЫКОВ: Здравствуйте. Рад приветствовать всех участников круглого стола, посвящённого переизданию книги Людмилы Вязмитиновой «Тексты в периодике. 1998–2015». Мы познакомились с Людмилой в 2019 году, и мне удалось побывать не на одном творческом мероприятии, которое она сама проводила. Она любила свои мероприятия, любила свою культуртрегерскую, просветительскую деятельность, верила в талант индивидуального автора и в художественное слово. Мне повезло получить от неё в подарок книгу, о переиздании которой идёт речь, – в 2019 году она подписала мне её так: «В знак дружбы, с надеждой на сотрудничество». Эта история для портала и для меня лично знаковая, и я рад принимать участие в этом проекте.

Знаю также, что эта книга, «Тексты в периодике», должна была стать основой кандидатской диссертации Людмилы Вязмитиновой. Ну и, конечно, она представляет колоссальный труд, связанный с её деятельностью и творчеством.

На фото: Алексей Небыков

Борис КУТЕНКОВ: Книга, которую мы сегодня представляем, не совсем новая, она вышла в 2016 году в «Издательстве Елены Пахомовой». Я прекрасно помню, как она создавалась: тогда Людмила только вернулась из Америки и активно участвовала в московской литературной жизни. Не помню уже, в каком контексте, но мной была произнесена фраза: «Надо громко заявить о себе» (вне контекста эта фраза может звучать несколько смешно; думаю, это было сказано в момент отчаяния Людмилы, связанного с трудностями существования в литературной жизни, и целью было её поддержать). Людмила впоследствии часто повторяла эту фразу и говорила, что именно она заставила её задуматься о выпуске книги критических статей. Не знаю, почему именно эти слова оказались для неё важны.

Знаю, что Людмила очень гордилась этим трудом – и с точки зрения полиграфии, и с точки зрения содержания. Так вышло, что этот труд получился в каком-то смысле итоговым. Сейчас мы открыли на неё краудфандинг, к которому я очень призываю всех присоединиться; мы хотели бы сделать допечатку.

В 2017 году я писал рецензию на эту книгу в журнале «Дружба народов». Хочу привести слова из неё:

«В книге, уже нареченной некоторыми «памятником литературной жизни», концептуальные статьи для удобства чтения перемежаются заметками, публиковавшимися в «Ex Libris НГ», «Библио-Глобусе», Живом Журнале автора. Все тексты снабжены датами соответствующих публикаций, многие – интернет-ссылками; в дополнение – роскошная фотографическая вкладка с изображениями основных участников описываемых событий. Книга хорошо издана – и ее приятно как читать, так и перелистывать, обращаясь к тому или иному этапу литературной истории.

Включившая тексты разнообразных жанров – среди которых особое место занимают обзорные репортажи о литературных мероприятиях, фиксируемые Вязмитиновой на протяжении без малого двадцати лет – книга неуклонно движется к ее, литературной жизни, трансформации, пришедшейся на последние годы. Трансформации, в которой, по симптоматичному замечанию Ильи Кукулина из предисловия к книге, «оперативное предъявление и обсуждение новых текстов все больше перемещается в социальные сети – или требует новых форматов, не импровизированных обсуждений в продолжение чтения, а продуманных лекционных или семинарских занятий вне стен академических учреждений». «Импровизированные обсуждения», впрочем, никуда не делись – однако структурированные репортажи все отчетливее заменяются мимолетными обсуждениями мероприятий в социальных сетях. Недостатки таких обсуждений, разумеется, хаотичность и сиюминутная запальчивость, а также мгновенная поглощаемость бездонным Интернетом. Необходимость же в критической инвентаризации отступает перед разобщением литературного поля и пониманием чрезвычайной разнородности его участников, трудно воспринимаемых в контексте единого целого. И замечание Людмилы Вязмитиновой из открывающего книгу интервью 2012 года – «Литература – одна. Пусть сложным образом устроенная, вмещающая в себя разные составляющие, но одна» – выглядит все более спорным на фоне политизации литературы, усилившей тенденцию разобщения. «В эпоху социальных сетей» – именно так называется один из вошедших в книгу обзорных текстов, что, на мой взгляд, отлично характеризует тот фон, на котором разворачивается ныне литературная жизнь Москвы. Это определение уместно и в смысле некоторой избыточности журнально-критической дискуссии по отношению к биению «фейсбучного» пульса, и как характеристика нового типа восприятия информации, в котором реципиент сближается с текстом «лицом к лицу». В целом этот заголовок точно характеризует заключительный период отраженной в книге Вязмитиновой литературной жизни».

На фото: Борис Кутенков

Ника ТРЕТЬЯК: Я зачитывала на вечере памяти Людмилы Геннадьевны свою речь, и сейчас не буду от неё отклоняться. Тогда я была с ребёнком, Аней, и сейчас я с ней. Всё-таки Людмила Геннадьевна имеет отношение к Ане: в какой-то момент она написала, что ей очень одиноко и она хочет реализовать себя как бабушку. Мы долго об этом переписывались, и в последний раз как раз списывались после «Полёта разборов», прошедшего 3 июля. Договорились обсудить дела в конце недели, но этого так и не произошло. Аня растёт, и я уверена, что память о Людмиле Геннадьевне, которая есть у меня, передастся и ей, и все несбывшиеся моменты, которые просто не успели произойти, – они обязательно сбудутся. И, конечно, Людмила Геннадьевна за этим наблюдает: я всегда чувствую её руку на своём плече, когда начинаю что-то делать. Благодаря ей я не побоялась выступать со своими мыслями о стихах; именно благодаря её доброте, щедрости и внимательности я несколько раз появилась в её клубе «Личный взгляд», и она увидела во мне человека, которому что-то нужно в литературе. Она увидела, что я – не случайный человек, и, конечно, я ей за это очень благодарна. Воспоминания о ней остались только самые тёплые, а многие наши разговоры записались на подкорку. Её стихи во мне тоже сильно откликаются, потому что – это, конечно, звучит очень вкусовым высказыванием – мне близки по какому-то своему внутреннему голосу.

Хочу поблагодарить всех собравшихся за неравнодушие к памяти Людмилы. Мы с Борей будем вести этот вечер – надеюсь, вы на меня не обидитесь, что я буду уходить. Если бы Людмила была сейчас с нами, мы бы все вместе занимались воспитанием Ани. Воспитанием нового литературного поколения. (Улыбается).

На фото: Вероника Третьяк

Кирилл МАРКОВ: Расскажу о книге, потому что про саму Людмилу лучше расскажут те, кто дольше с ней общался. Я был перед Никой, наверное, одним из последних учеников Людмилы. Если Ника больше держит курс в сторону критики – то я практически чистый культуртрегер. Культуртрегерством Людмила тоже занималась, и в немалой степени. Многие говорят, что она пожертвовала собой-поэтом ради себя-критика, но постоянно упускается из виду её культуртрегерская деятельность, которая тоже вполне заслуживает внимания, так как позволяла вытаскивать имена, которые более институционализированные слои литпроцесса обычно то так, то иначе игнорируют. То есть Людмила не стеснялась взять какого-то совершенно неизвестного человека и, грубо говоря, его притянуть к себе, воспитывать, водить по мероприятиям.

Но сегодня мы говорим о книге. О ней я узнал в 2020 году, один раз, будучи в гостях у Людмилы, её листал, а потом у меня как-то не доходили руки её вдумчиво перечитать. Перечитать её появился повод как раз таки сейчас, и хочу сказать, что с позиции человека, который не застал 90-е и нулевые, это какой-то невероятный памятник. Дело даже не в том, что она рассказывала об исторических вещах – параллельно с ними она добавляла в текст и те вещи, которые в принципе особо не выскажешь. В любых лирических отступлениях здесь проявляется голос эпохи – и поэтому я считаю, что книга заслуживает изучения на кафедрах, которые занимаются изучением литпроцесса.

Если пробежаться по книге – что мне больше всего понравилось и что я буду советовать читать в этой книге? В предисловии сказано, что Людмилу больше всего интересует синтез поставангардных и постмодернистских тенденций в постсоветской литературе, и это действительно так. Но сразу после этого идёт более неформальное, живое высказывание – в интервью «Любвеобильный критик», где она говорит самую свою, наверное, главную фразу: «Для меня важно жить в литературе». Я думаю, с этим никто спорить не будет: Людмила жила в литературе. Где-то чуть позже идёт упоминание Данилы Давыдова, который ратовал, а вслед за ним и Людмила, за больший охват литературного пространства с интересом ко всему в нём находящемуся. Хочу сказать, что этого сейчас не хватает литпроцессу. Мы уже сегодня говорили, насколько он у нас разрозненный, и ладно бы он был просто разрозненный: постоянно идёт конфронтация, какие-то войны, какие-то колкости от представителей разных лагерей друг другу. Позиция Людмилы была, если можно так выразиться, максимально антиколкая и антинегативная.

Если пройтись по статьям, которые меня зацепили, которые я буду рекомендовать кому-то, пересказывать. Во-первых, это статья «От полыньи Полины – к снам Пелагеи Иванны. Поэзия поколения 90-х». Людмила в ней приближается к жанру философского эссе и затрагивает ключевые фамилии литпроцесса: Воденников, Давыдов с его «Грецкой одой». Всё это перемежается с общими рассуждениями о 90-х, о постконцептуализме. И эту канву она постоянно разворачивает. Эта книга вообще какой-то танец статей, потому что там есть ведущая линия, которая претерпевает изменения, а есть лирические отступления: вот здесь у нас рецензия на книжку статей, а здесь – описание литвечера. Но общая линия, взятая в первой части книги, продолжается, например, в статье «Слово, замолвленное о «бедном срулике» и «похоронах кузнечика» (попытка анализа эстетической ситуации нашего времени)». Там Людмила «проходится» по тем игрокам литературного поля, которые сейчас на виду: Степанова, Пуханов, Лукомников, часто мелькает, опять же, Данила Михайлович. Есть очень хорошая статья про Андрея Родионова, есть анализ текста Сваровского. Всё это читается как единый цикл. И всё это создаёт понимание, как литпроцесс двигался, как он, условно говоря, танцевал. Людмила с филигранной лёгкостью стиля переходит от конкретных преимуществ автора к более масштабным рассуждениям. Какие кому премии выдавали, кто где участвовал – ещё можно нагуглить, а вот как совершались эти микродвижения, танцевальные «па» – можно прочитать только в этой книге. Поэтому, я думаю, она очень важна – и необходима к распространению и переизданию.

Отдельно стоит сказать про фотографии, которые меня очень порадовали. Фотографии – это, чёрт возьми, классно. Ты смотришь в Фейсбуке на аватарки Евгении Вежлян, Дмитрия Кузьмина, ещё кого-то, – а потом открываешь книгу и видишь, что вот, как говорится, Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди. И ты начинаешь понимать, почему эти корифеи литпроцесса так вздыхают о 90-х. Через фотографии и через книгу Людмилы «Тексты в периодике» видно, насколько там всё это жило и сколь разительно отличалось от того, что мы имеем сейчас. Конечно, всё это эффектно перемежается с репортажами – я бы даже сказал, местами гонзо-репортажами – о мероприятиях. Например, литературный вечер «Сердца четырёх», американские мероприятия, фрагменты «салонной» литературной жизни. Сама Людмила об этом говорит в более поздних заметках. В статье «В эпоху социальных сетей» говорится: «Литературная жизнь Москвы включает в себя такое количество событий, что выбор нескольких из них, на какой бы основе он ни производился, всегда субъективен». Казалось бы, это очевидно, – вот даже сейчас у нас часть людей уже убегает на другие мероприятия. Но когда ты читаешь об этом среди ранних заметок о «салонной» литературной жизни Москвы, это заставляет задумываться о том, куда мы идём и что делаем в литпроцессе. Сама статья «В эпоху социальных сетей», кстати, очень хорошая – там галопом по Европам, но всё же упоминаются и Сергей Гандлевский с Анной Аркатовой, и MyFest Даны Курской, и многие другие.

Закончить хочу упоминанием статьи, которая меня тоже зацепила, – «О литературных итогах 1998-го года». Дело даже не в том, что все, кто в ней упоминается, – это сейчас первый и второй ряды литпроцесса. Меня больше всего там привлекла концовка: «К концу XX века с совершенной очевидностью выявилось, что любая попытка искусственно ограничить поэзию рамками только одной эстетической системы ведет в лучшем случае к образованию очередного андеграунда, а ответ на вопрос «что такое поэзия» становится заранее заданным, то есть по сути невозможным». Мне кажется, с этим мы постоянно сталкиваемся сейчас. Я не говорю, что по этому пути пошёл литпроцесс, – но очень часто это то, с чем мы имеем дело в нём. Я не любитель говорить, что кто-то что-то предсказал, но нужно отметить, что у Людмилы был какой-то дар – и она как критик, и как культуртрегер могла какие-то вещи не просто предугадать, но предусмотреть, учитывая сочетание разных факторов.

На фото: Кирилл Марков

Александр МАРКОВ: Людмила может быть названа имманентным критиком – в том же смысле, в котором имманентными критиками были Вейдле и Адамович. В советской критике назвать такие имена труднее – сами поля дискуссий, которые в ней возникали, например, вокруг книги «Товарищ Время и товарищ Искусство» Турбина или подобные, вообще не подразумевали имманентности как таковой. Имманентность – это суждение о произведении по тем ценностям, которые в нём самом выдвинуты; но имманентная критика подразумевает и ещё что-то: уверенность в значимости этих ценностей, в том, что некоторая онтология или хотя бы некоторые онтологические порядки поддерживают эти ценностные ряды. Имманентная критика может быть скептической, как у того же Адамовича, тогда как у Вязмитиновой она была оптимистической, потому что эти ряды всячески утверждали не то, чего нет, а то, что есть. Любая ее критическая статья в периодике говорила не о том, чего не хватает тому или иному поэту, выступлению, альманаху или сборнику, а что в нём что-то вдруг появилось. Появилась в исследуемых ей стихах, например, определённая образность, которой раньше не было, определённый голос поколения, или возраста, или пространства. «Привлечь к себе любовь пространства» – таков был бы лозунг этой критики. Но привлечь не только любовь пространства, но и любовь молодости, любовь поколенческого суждения или любовь целой социальной страты.

Людмила, часто начиная в статьях о стихах с того, как те или иные стихи представляют ту или иную социальную ситуацию, ту или иную социальную страту, привычки или габитусы той или иной группы, и затем уходит в то, что в этих стихах есть, и оно уже неотменимо. Неотменимое – это уже не малая жизнь – пусть даже малой или большой группы или всего постсоветского пространства; это уже целая большая жизнь. Во многом это достигалось ее совершенно особым движением – не от оптики к гаптике, то есть от видения к ощущению, к чему мы привыкли в критике, а наоборот, от гаптики к оптике. Мы привыкли, что критик сначала даёт какой-то общий обзор, общий орлиный взгляд, а потом переходит к отдельным вещам: давайте ещё возьмём вот это, пощупаем, повертим, исследуем на ощупь и вдруг увидим какие-то полости, пустоты, недоработки. Так действует большинство рядовых критиков. Но у Вязмитиновой было наоборот: критик взяла вещь, ощутила, пощупала всю её тяжесть, а потом из тяжести недоброй что-то получилось. Получилась оптика. Оказалось, что это стихотворение не только мнётся, звучит какими-то рифмами, в нём перекликаются отдельные смыслы, которых мы не замечали, или вдруг звучит ирония, или, наоборот, доверие, или какой-то иной, иноязычный голос, и благодаря этому стихотворение начинает взлетать: оно стало неотменимой частью литературного ландшафта. Такой переход от гаптики к оптике – важнейший для меня урок Вязмитиновой. Во многом он связан с определённой этикой чувств, когда настоящий грех – это грех не против тела, не против какой-то формы, цельности, а грех против чувств, против того, чтобы правильно слышать. Порочно стихотворение, которое неправильно слышит, или неправильно обоняет, где есть злоупотребление оттенками, неправильный запах или сильная нота. И в этом смысле понимание того, что настоящий поэтический грех – это грех против чувства, а не против формы, единства жанра или прогресса, – это тоже связано с онтологичностью имманентной критики.

Конечно, в 90-е все, и Вязмитинова в том числе, пытались найти онтологические основания критики, основания для поэтического слова в противовес рассеянному производству текстов без какого-либо их обоснования. Но здесь интересно, что здесь онтология авторская, и она как бы отталкивается от целых континентов, которые нам открывает школа. И, собственно, претензии Вязмитиновой к постмодерну и ратование за некоторую новую искренность, хотя в другом смысле, чем у остальных критиков – это были претензии, скорее, к средней школе, которая тоже учит всё комбинировать, всё сопоставлять, быстро подглядывать в учебник, чтобы ответить. Отталкивание современной поэзии от континентов романтизма, реализма или постмодернизма – для неё это было такое прощание со школой, которая всех не пощадила. Выбор поэтов показывал ее стремление оттолкнуться от этого материка десяти или одиннадцати классов, на котором невозможна авторская онтология, где есть только определённый способ работы с текстами, манипуляции с ними или производства смыслов по заранее данным лекалам.

Поэтому, оттолкнувшись от этих континентов, Людмила обретала особую свободу. Например, когда она говорит, что, допустим, стихотворение «радует», а потом – что оно «изящно», то у другого критика это был бы переход от какого-то субъективного суждения к объективному: что, вот, сначала я могу позволить себе какую-то слабость, какое-то ощущение, а потом дам объективную картину происходящего. У Вязмитиновой это было наоборот: это переход от объективной радости (потому что радость для неё – это часть онтологии, часть онтологического внешкольного поля, – мир в принципе радостен) к субъективному признанию изящества: раз мир не проваливается в тартарары, можно двигаться к субъективному. Ведь изящное – это тот немногий каприз, изящный каприз, который довольно аскетичная, притом что жизнелюбивая, Вязмитинова могла себе позволить. Как можно позволить себе изящное украшение, так можно позволить себе сказать об изяществе в стихе.

И, конечно же, очень многое из того, что говорила Вязмитинова, – это по сути дела разговор о том, как мы оттолкнулись от этих континентов и как часто то плавание, в которое мы отправились, тоже грозит какими-то неверными ориентирами – хотя бы потому, что перед нами есть некоторая неистребимость медийной формы. Мы привыкли оставлять записи на бумаге, конспекты. И как часто в университетских конспектах мы не можем разобраться и понять, всё ли мы усвоили в университете, так и в этом плавании свободного поэта она тоже искала точки фрустрации. Примерно как, сдав экзамен на отлично, мы понимаем, что чего-то мы недоучили, в каком-то параграфе мы не разобрались. Такое вскрытие фрустрации – ещё один урок Вязмитиновой для меня.

И, конечно, эти уроки для меня перекликаются с её поэзией. Поэзию «Месяцеслова» я называю поэзией четвёртого лица – кроме трёх привычных грамматических лиц. Кроме первых трёх лиц, есть и какое-то четвёртое лицо разговора. «Вот и вся наша жизнь, / Непонятно какая, / Вот и вся наша жизнь: / Расписная, резная». Понятно, что это нельзя сказать от лица «я», потому что говорится обо всех жизнях; нельзя сказать и от лица «ты», потому что о своей жизни с её непредсказуемостью ты не знаешь. Так о жизни можно говорить только в разговоре – и если бы можно было ввести какое-то четвёртое грамматическое лицо, поставив его рядом с «я», «ты», «он», «она» и «оно», у нас появилась бы формула для поэзии Вязмитиновой. Но пока такой реформы не произведено, мы можем только вспоминать её и благодарить за эти уроки.

На фото: Александр Марков

Ася АКСЁНОВА: Книга, о которой сегодня идёт разговор, действительно феноменальна в том смысле, что она показывает прекрасный срез эпохи. Эти статьи, собранные в единый блок, конечно, лучше высвечивают то, что мы видим, посещая разные мероприятия. Я как филолог в своё время занималась дореволюционной и эмигрантской поэзией, копалась в журналах и газетах примерно столетней давности и изучала статьи, написанные другими литераторами о своих собратьях. Я знаю, насколько это непросто – находить крупицы информации о каких-то литературных событиях, особенно если было мало свидетелей. Люда, конечно, проделала огромную работу, высветив огромный литературный срез. Это огромная работа по развитию и изучению литературы конца XX – начала XXI века, которая делалась скрупулёзно, день за днём, и Люда за нее ничего не хотела и не требовала, а делала все это от огромной любви к литературе. В статьях Вязмитиновой виден её аналитический склад ума и техническое образование, и сочетание анализа и синтеза, что далеко не всем гуманитариям даётся, не все гуманитарии так легко плавают в этой воде, как Людмила. Её находки совершенно виртуозны. Она легко играла все эти партии.

Мы с ней разговаривали в период карантина, она задыхалась от того, что не может ходить куда-то; она не могла без движения литературной жизни, она привыкла жить и дышать литературой. Я всё время говорю – это не совсем моя мысль, но я её всё время пропагандирую, – что наша литературная эпоха не менее интересна, чем эпоха Серебряного века. Здесь не менее яркие имена, не менее бурные страсти, дебаты и полемики и не менее интересная поэзия. Люда – такой прекрасный летописец, который всё это сохранил для нас. В Серебряном веке были воспоминания литераторов, которые правильнее назвать художественными текстами, – например, воспоминания Георгия Иванова и Ирины Одоевцевой. А Люда подходит к разговору о литпроцессе как учёный. Её критические работы, описания вечеров, рецензии на книги – не беллетристика: это тексты учёного – филолога, критика, аналитика. Книга написана с любовью и интересом, а когда что-то делается с любовью и интересом, это всегда видно.

Мы потеряли не только нашу любимую маму, бабушку, компанейского друга – мы потеряли большого летописца. И вот это совершенно страшно.

На фото: Ася Аксёнова

Борис КУТЕНКОВ: Мне хочется отметить два момента в речи Аси. Первый – что Людмила действительно очень страдала из-за локдауна, ей было трудно без очных мероприятий. Для неё было очень важно живое участие в литературной жизни, она ценила возможность увидеть и услышать поэта – и встроить свои впечатления в картину литпроцесса. И второе – что она действительно принадлежит к критикам-учёным, критикам филологического типа. Об этом скажу подробнее чуть позже.

А в связи с затронутой темой литературной жизни хочется вспомнить такого человека, как Руслан Элинин. Вот что я написал в своей рецензии на книгу: «Первый текст, опубликованный в книге следом за предисловиями и интервью, написан о Руслане Элинине (1963–2001), культуртрегере и поэте, во многом заложившем основы постсоветской «салонной» литературной жизни. Под устоявшимся определением «салонная» имеется в виду именно форма существования, позже уступившая периоду «кафе», а затем, по классификации Вязмитиновой, эпохе «библиотек и музеев». Эта «салонная» эпоха, по убеждениям Елены Пахомовой (куратора открытого Элининым совместно с ней салона «Классики XXI века» и директора Чеховской библиотеки, а также издателя соответствующей книги), была принципиально отлична вниманием к литературе различных сегментов гуманитарной интеллигенции (чего не наблюдается сейчас). Памяти Руслана Элинина – как символа и зачинателя ушедшего периода литературной жизни – посвящена книга. Два ключевых текста – аналитический репортаж 2015 года и рассказ о начале бурной деятельности Элинина и его значении в становлении эпохи 90-х – удачно образуют «кольцевую» композицию книги, знаменуя начало развития и окончание заключенного в ней большого периода».

Я думаю, сейчас очень уместно будет предоставить слово Елене Пахомовой, которая единственная из нас принимала в книге непосредственное участие – и, может быть, несколько слов Вы, Елена, скажете о Руслане Элинине.

Елена ПАХОМОВА: С уходом Люды мы потеряли очень внимательного критика, человека, который следил за литературным процессом, очень много читал, бывал на всех мероприятиях. Чувствовалось, что сидит в зале хотя бы один человек, которому всё это небезразлично, который всё это внимательно слушает.

Из всех присутствующих, думаю, я дольше всех знаю Людмилу. Мы с ней познакомились в конце 80-х на одном из литературных объединений у Леонида Жукова, тогда я ещё была студенткой. На протяжении всего этого времени мы поддерживали дружеские и творческие контакты. Здесь прозвучало, что Люда убила в себе поэта, – нет, я, пожалуй, с этим не соглашусь, потому что у Людмилы всё это гармонично сочеталось. В начале 90-х она стала публиковаться и поняла, что ей хотелось реализоваться не только как поэт: это был её сознательный выбор. Внимание к коллегам, настоящая заинтересованность были ей свойственны. Ей не нужно было никого убивать в себе, чтобы стать критиком.

Много раз она говорила, что для того, чтобы профессионально писать, ей не хватает знаний. Вы знаете, что Люда по первому образованию физик. Но она в уже достаточно зрелом возрасте поступила в Литературный институт и успешно его окончила; у неё была особенность – она не боялась в любом возрасте начать всё сначала. Это говорит о сильном характере. Будучи уже взрослым человеком, имея внуков, она взялась учить английский язык и говорила, что это нужно только для того, чтобы общаться с внучкой. Как вы знаете, она несколько лет прожила в Америке и много там делала. Она очень скучала по России, они с Андреем вернулись, и ей необходимо было культуртрегерство. Буквально последние 5-6 лет она стала проводить мероприятия, организовала свою студию, свои семинары. В течение всего времени, что я её знаю, всё время она ставила перед собой какие-то новые задачи, барьеры, успешно их преодолевала – и в каждом из этих направлений достигла определённого успеха.

Что касается книги, могу сказать следующее: Люда была очень эмоциональной, как всякий творческий человек. Сегодня она могла сказать одно, завтра другое, но всё это было искренне, честно, по-настоящему. Когда мы с ней стали делать книгу, она переправила мне огромный архив своих публикаций. Представьте, что было в два раза больше текстов, чем то, что вы видите в книге. Я всё это читала, смотрела и в какой-то момент ей сказала: не надо включать пятнадцать публикаций о Воденникове, достаточно оставить несколько. Не то чтобы мы с ней спорили – но она всё время говорила: «Вот ты опять затянула с книгой, я умру и так и не дождусь этой книги»; такая у неё была форма общения. Всё закончилось тем, что я сказала: давай мы всё передадим Якову Красновскому, который и верстал книжку, и читал, – и он как сторонний читатель скажет, от чего имеет смысл отказаться. Поэтому книга, которую вы видите, – это заслуга сразу нескольких людей: меня, которая всё смотрела, но в какой-то момент поняла, что мне трудно Люду убедить, что не нужно пятнадцать рецензий на Воденникова, – и Якова, который в итоге всю эту книгу собрал, сверстал и придумал интересный дизайн. Книга очень легко читается.

Когда сейчас ко мне обращаются и спрашивают, нет ли у меня книги, – так получается, что книги у меня нет. Есть только свой, один экземпляр, а всё остальное разошлось. За это время ко мне обратилось как минимум пять молодых критиков, которые хотели бы эту книгу получить. Но, насколько я знаю, Борис Кутенков ведёт сейчас работу по краудфандингу, и надеюсь, нам удастся книгу допечатать.

А что касается Руслана, то он, Андрей Урицкий, Леонид Жуков, – это наша первая команда, с которой всё началось. Началось всё с литературной школы у Леонида Жукова; а потом всё продолжилось литературно-издательским агентством Руслана Элинина, где работала Люда, и Андрей Урицкий, и Андрей Цуканов. Была «Библиотека неизданных рукописей». Туда впервые пришёл Игорь Сид. Всё началось с квартирки-холла в гостинице «Юность», продолжилось в квартире на Пироговке, где жили мы с Русланом, – там началась наша активная культуртрегерская жизнь. Мы дружили, были в курсе каких-то личных переживаний, личных событий. На моих глазах развивалась история Андрея и Люды. В последнее время мы не очень часто встречались – жизнь поменялась.

Многим Люда казалась странной – внутри такой она себя не ощущала, но, возможно, это была её какая-то форма бытования, ей было комфортнее, чтобы её воспринимали такой. Я помню её юной, молодой, энергичной. И этот характер в ней и остался. Иногда нам сложно за внешним рассмотреть внутреннее.

Для меня этот год – год трагедий. Вначале не стало Андрея Урицкого, потом Люды и Саши Ерёменко. Это большой период моей жизни, и тут эти люди ушли, и с их уходом как будто не стало какой-то части меня. Всё это ещё предстоит осмыслить.

На фото: Елена Пахомова

Борис КУТЕНКОВ: Тут было верно сказано, что книга представляет собой феноменальный литературный срез, и, к счастью, это оценили представители литературного процесса ещё при жизни Людмилы. О книге выходили рецензии. В частности, Сергей Павлович Костырко, присутствующий сегодня с нами на круглом столе, написал в «Новом мире» (№ 1, 2017): «Проверка временем – проверка жёсткая. Похоже, выстроенный Вязмитиновой образ русской поэзии проверку эту выдержал». Людмила очень гордилась этими словами, цитировала их. И, мне кажется, что подтверждение справедливости этих слов – что имена, которые она «открывала» на заре своей критической деятельности, – Данила Давыдов, Наталия Черных, Дмитрий Воденников, – они сегодня выглядят безусловными. Разумеется, к каждому из них можно по-разному относиться: кто-то кого-то не любит, кто-то кем-то восхищается. Но, тем не менее, об этих авторах, стартовавших в 90-е, писала Людмила. В связи с этим хочется сказать вообще о роли критика, который всегда – боец невидимого фронта. Для нас сейчас значимо имя Воденникова, а вот то, что Людмила написала о нём семнадцать критических статей, как говорит Елена, или больше, – это остаётся малоизвестным фактом.

Людмила не боялась рисковать: как критик она непрерывно вглядывалась в меняющуюся, дискретную литературную действительность, ставила на новые имена, ещё не успевшие стать репрезентативными для литературного процесса. Те, на кого Людмила ставила в 90-е, как видим, таковыми стали. Это лучшее подтверждение состоятельности её критической работы. А станут ли таковыми представители новых поколений в период, когда сомнительным выглядит само понятие консенсусного имени, – ещё вопрос.

Сейчас попросим высказаться Сергея Павловича Костырко.

Запись Круглого стола доступна на Ютюб канале портала Pechorin.net.