Кира Грозная о стихотворениях Владимира Ковальского

Кира Грозная о стихотворениях Владимира Ковальского

Подборка стихотворений Владимира Ковальского большая, но довольно цельная. Значит, либо творчество автора так однородно, либо ‒ что скорее всего ‒ он уже уверенно владеет мастерством составления стихотворных подборок.

У Ковальского есть свои собственные отличительные особенности, что само по себе хорошо. Так, он любит природу, его завораживают морские пейзажи, утренние и вечерние панорамы, городские виды. Чего больше всего в стихах Ковальского ‒ это моря и лета. И столько «говорящих» названий: «Морское вино», «Васко да Гама», «Левиафан»... Это сочные и выпуклые стихотворные тексты, в них много контрастных красок: 

Бьёт солёная свежесть, вечер, гроза,
Красным яблоком ‒ в горизонт.
И глаза афалины, морей глаза
Влажных тропиков ждут сезон. («Морское вино»)

Впрочем, прежде чем восторгаться новым (для меня, по крайней мере) поэтом, считаю необходимым сделать кое-какие замечания.

Первое замечание ‒ отсутствие ответственности за каждое слово, каждый поэтический образ. Автору не всегда удается высказываться точно и внятно, и поэтому там, где предполагаются метафоры, зачастую возникают случайные слова:

Солнце ‒ пламя конфорки, где море ‒ суп,
Пересоленный ‒ для богов...

Тут все понятно: автор, скорее всего, язычник, любитель и знаток древнегреческой мифологии, богов на Олимпе много, и им кто-то варит суп (интересно, кто варит? тоже, наверное, бог?), и этот «кто-то» его уже пересолил. Едем дальше.

И идут кривотолки, как волны губ,
Что не будет обед готов...

«Кривотолки, как волны губ»... В смысле: «кривотолки» ‒ это фразы, которые произносятся искривленными губами? Или они так же планомерно набегают и расходятся, как волны? Но тогда было бы что-то вроде: «кривотолки набегают, будто волны...» А тут ‒ «волны губ». Если бы еще ‒ «как губы волн»... Несколько расплывчатый, многозначительный эротизированный образ. Но «волны губ» ‒ образа нет, есть лишь набор слов.

Смотрим дальше. Кривотолки ‒ это, по сути, сплетни. Неодобрительные, а может быть, и лживые обсуждения. Они ‒ о том, что «обед не будет готов». Но что следует считать «обедом», при каких условиях он является «готовым», и означает ли слово «кривотолки», что ‒ наговоры наговорами, а обед, тем не менее, будет готов?

Если всего одна строфа вызывает столько вопросов, то автору стоит над нею ещё поработать. Потому что строфа красивая ‒ а бессмысленная.

Или вот, например ‒ из проникновенного, очень личного стихотворения «Матери на День Рождения»:

Обещаю тебе бороться
До последних костей в груди.

Интересно ‒ как это? «Последние кости в груди» могут быть и у скелета, то есть давно покойника. Это неточно, небрежно, и вообще... как-то зябко от таких сравнений.

Понятно, что автор всего лишь хотел избежать штампов. Обычно в стихах борются «до последнего вздоха», или «до последнего удара сердца», и это ‒ штампы, и понятно, что поэту совсем не хочется их использовать. В том-то и дело ‒ чтобы писать «не штампами», нужно сначала обрести свой собственный авторский голос, находить единственные живые и верные слова. Иначе получается, как в данной подборке: бежишь от штампов, а находишь... дикости. 

Или ‒ оттуда же:

Ты держала меня за руки,
Цокотала стрелка часов.

Заглядываем в словарь: «Цокот ‒ 1) короткие отрывистые звуки, издаваемые при ударе копыт животных при ходьбе, беге по чему-либо твёрдому (цокот копыт, цокот высоких каблуков), 2) короткие, звонкие, прищелкивающие звуки, издаваемые некоторыми птицами или животными; частое цокание (цокот языка, цокот белки)».

Ну, это же на слуху, и каждому школьнику известно:

От цокота копыт
Пыль по полю летит.

Или:

Муха, Муха-Цокотуха,
Позолоченное брюхо!

Простите, автор, но никак не «цокот стрелки часов»! Ищите слова.

Далее ‒ оттуда же:  

Где бы ни был я, как ни падал,
Как ни кончилась жизнь моя
Ты всегда будешь где-то рядом,
Во всех странах, и всех морях.

«Где бы ни был я» ‒ это понятно, это значит «если». То есть ‒ если герой стихотворения вдруг там окажется... Но вот «как ни падал» и «как ни кончилась жизнь моя» ‒ извините, но без частицы «бы» эти слова означают, что лирический герой уже падал, да и жизнь его, в общем-то, уже закончилась... Так без маленькой необходимой частицы речи меняется весь смысл фразы.

И, наконец:

И твой свет не погаснет в стужу,
Его видно и в смертной тьме.
Этот свет возвращает лужи
В океаны, и жизнь ‒ в тюрьме.

На мой взгляд, последнее двустишие нуждается в подробном разборе.

1. Свет возвращает лужи в океаны. Если «возвращает» ‒ значит, подразумевается: лужи текут обратно. Значит, они не от дождя образовались, а вытекли из океана? Интересно... Но и это еще не самое главное.

2. Свет возвращает лужи в океаны, а жизнь... КУДА он возвращает жизнь? Если писать грамматически верно, то получается: назад в тюрьму.

Автор возразит: тут всё иначе, свет возвращает жизнь ‒ где? в тюрьме? Понятно, ее там не было, а материнский свет подарил эту жизнь несчастным тюремщикам.

Я поняла, что хотел сказать автор. Но это не отменяет допущенной им речевой ошибки.    

«Шел дождь и два студента, один ‒ в пальто, другой ‒ в университет. Они повстречали двух барышень: одна выходила из поезда, другая из себя». У автора, как и в приведенном примере (где использован силлепсис), сопоставляются несопоставимые вещи. Впрочем, если силлепсис применяется для комического эффекта, то это вполне допустимо. В данном же случае ‒ нет.

Второе замечание ‒ это некоторая пафосность текстов. В принципе, в пафосе нет ничего такого уж плохого.

Вот, например, из стихотворения «Молочное утро», посвященного любимой:     

И в дождь, и в сырость, и в ясный день
Всегда и всюду ‒ твоя улыбка.
Побудь со мною, побудь, как тень,
Побудь со мною, как с русским ‒ Шипка.

В грозу и в слякоть, в пустынный зной,
В морской пучине, во льдах полярных,
Пребудет в сердце твой дух святой,
Как будто воин, что пал под Варной.

Ты шла парадом в моих мечтах,
Ты шла победой сквозь снег и ветер.
Летали письма через почтамт,
Дрожали буквы о всём на свете.

И в снег, и в сырость, и в ясный день ‒
Побудь со мною квартетом Верди.
В крови окопной ты будь ‒ сирень,
Побудь со мною до самой смерти.

Да, любовь вдохновляет на подвиги, с именами любимых воины во все времена бросались в атаку, так что замысел автора очевиден. Однако в этом стихотворении столько пафоса, что в нем тонет и образ любимой (ее здесь не видно, не чувствуется), и само светлое чувство лирического героя к ней (читатель слышит только какой-то кимвальный грохот, а стихи, которые должны были стать очень личным посвящением, звучат как манифест, в конечном итоге ‒ набор штампов).

То же самое ‒ один в один ‒ находим и в тексте «Пороховая бочка»:

Любовь моя ‒ месяц рыжий,
Как Бродский и Робеспьер.
Любовь ‒ это чернокнижие,
Отмена весов и мер.

Любовь есть всегда ‒ девиация,
Болезнь, и бокал вина.
Любовь ‒ это радиация,
Что тихо идёт по швам.

Люблю Я, как Эльба быстрая,
И в Тибре, как Царь, тону.
Но мой поцелуй есть выстрел,
Пробивший насквозь Луну.

Или ‒ из стихотворения «Ночь любви»:

Снова пришвартован я губами
Около твоих, как волны, губ.
Снова понесу тебя, как знамя,
Прыгая лучом по скатам труб.

Стоит же автору немного «приглушить» свой пафос и снизить накал ‒ как текст становится, на мой взгляд, более искренним и достоверным. В стихотворении «Колыбельная для Наташи», например, авторский голос звучит мягче и нежнее:

Где-то там, на озёрах дальних
Ты русалкой жила одна.
Вечно юная и печальная,
Как серебряная Луна.

Но вот героиня дождалась своего героя, принца на белом коне ‒ и мечта сбылась...

Или ‒ тоже искренне-повествовательное:

День бежит по крыше, словно кошка,
Всё, что было ‒ было понарошку.
Вечер сел вороной на плечо.

Бьёт тревога гейзером подкожным,
Всё, что просто ‒ очень даже сложно,
И что холодно ‒ то горячо. («Ворона»)

Или ‒ вновь из стихотворения «Матери на День Рождения»:

Догорала свеча и тлела,
Вечной жизни для спичек нет.
Но какое мне было дело
Если грел материнский свет?

Вот здесь ‒ очень простые искренние слова, ни о какой неточности говорить не приходится. А почему? Да потому что, автор это прочувствовал (в отличие от «супа для богов», о котором он лишь фантазирует).

Вообще, если автору в принципе важны чьи-либо рекомендации ‒ в первую очередь посоветую доработать стихотворение о маме. Потому что святость темы ‒ это не индульгенция, выданная автору. На святую тему вдвойне недопустимо писать неумело. И оправдания: «Ну и что, что нескладно, зато о маме!» ‒ здесь не сработают. 

Или вот лирический текст «Кошачьи сны», написанный автором о домашнем любимце:

Старый кот лежит на руках,
Растянувшись в лист икебаны.
Старый друг и хвостатый маг,
Пара глаз в шерстяном бурьяне.

Нахлобучился, как сосна,
Хвои белой пустил иголки.
И несётся в кошачьих снах
По шкафам и висячим полкам.

Снятся мыши ему и дом
Полный призраков и деревьев.
Снится речка, камыш, затон,
Диких уток заморских перья.

Очень искренне и тепло, с большой любовью к коту написано стихотворение. Умиляясь, дочитываешь до последней строфы ‒ и вдруг натыкаешься на очевидную грамматическую ошибку:

Старый кот ‒ не смей умирать,
Врос мне в сердце на целый сажень.

Но «сажень» ‒ это слово женского рода. Должно быть ‒ «на целую сажень».

Мне кажется, что лучше всего автору удаются лирические стихотворения о природе. Например:

Моросит летний дождь по веткам,
Запах неба несёт и леса.
Цветов белых одев горжетки,
Яблонь пары идут на мессу.

Не одев, а надев!

И собака бежит по лужам,
Где-то буря играет скрипкой.
Ветер пьяный и неуклюжий
Как смычком, проскрипел калиткой. (Лесная месса)

Прочитав последнее стихотворение подборки («Красный июль») я пожалела о том, что автор не написал его раньше, в 2017 году, и не прислал в редакцию журнала «Аврора» на конкурс «Зеркало революции», который мы проводили при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со СМИ Санкт-Петербурга к столетней годовщине событий 1917 года. Оценивались прозаические, поэтические и публицистические произведения, навеянные яркими историческими событиями, круто изменившими последующую жизнь нашей страны. И не только октябрьские события, но и июльские ‒ были отражены в этом «зеркале», в работах участников конкурса. Победители получили дипломы и денежные премии.

У автора были бы хорошие шансы со стихотворением «Красный июль» на призовое место в конкурсе (в котором первую премию получил, кстати, именно поэт ‒ и притом совсем юный).

Душная ночь июля,
Гремит Пулемётный полк.
Луна, словно пасть акулья,
Висела.
Ломались стулья,
И только Залив умолк.

Парижская тень коммуны,
Бордовый матросский смех.
И поезд гремит чугунный,
Россию в двадцатый век
Ввозя, как ввозили немцы
В апреле ‒ большевиков.
Холодное Питера сердце
Громило своих стариков...

На мой взгляд, стихотворение немного плакатное, но именно такие и «выстреливают» на тематических конкурсах.

Впрочем, не все авторские метафоры в «Красном июле» остались мне понятны. Например: 

Литейным жужжали тени,
На Невском бродила пьянь.
В публичных домах горели
Слова, и цвела герань.

Почему слова ‒ и вдруг «горели», да ещё в публичных домах? И почему только там? Одному автору это ведомо. Если, конечно, «горели» взято не для рифмы с «тени», а слово «слова» не возникло вообще случайно. Поэту ведь многое приходит по наитию. Правда, к молодым неопытным поэтам иногда приходят и вовсе случайные образы. И кропотливая, ответственная работа со словом ‒ это уже уровень «осознанной компетентности», то есть уровень Мастера (после которого, на уровне «неосознанной компетентности», образы действительно как будто приходят сами, но ни один из них не случаен, и слова просты, а кажется ‒ единственно возможные, каждое в своей строке).

Или ‒ «тревоги ночной пузырь». Сложная метафора! Лучше без таких обходиться. Шутники и зубоскалы могут приплести сюда не то «мочевой пузырь», не то «ночной горшок»... А ведь поэт должен быть защищен безупречностью своих образов, скрупулезной выверенностью строф от подобных нападок. Впрочем, по счастью, сегодня нет достойных сатириков и пародистов, которые раньше громили неопытных поэтов, находя неуловимо смешное и нелепое в обыденных, казалось бы, строчках. Потому что умели виртуозно выхватывать из контекста. Так, поэт Николай Доризо когда-то сделал стихотворное заявление:

Не писал стихов и не пишу, ‒
Ими я, как воздухом, дышу.

И получил от советского пародиста Александра Иванова отповедь, которая до сих пор на слуху у пишущей братии: «Не писал стихов ‒ и не пиши!».

Так почему же всё-таки ‒ пузырь? И слово какое неприятное... непоэтичное. Тем более что «пузырь» в этой подборке стихотворений уже встречался ‒ в первом стихотворении, где он куда более уместен: 

Рыбацкий посёлок и гладь бирюзы,
Небо юность ищет на дне,
Смотрят в зеркало тучи. Воды пузырь
Пьют в полуденном тихом сне...

Чтобы не услышать от критика обвинение в «тошнотности» (ох уже этот современный термин), поэту лучше не повторять многократно странные и туманные слова, играющие роль метафор. Тем более ‒ в одной и той же подборке. 

Зато концовка стихотворения «Красный июль» вполне звучная:

Последний июль свободы,
Вечернего лета луч
Скитался по небосводу,
Так жалок. И всемогущ.

Если говорить о сильных и слабых текстах подборки, то мне, пожалуй, больше всего понравились стихотворение «Кошачьи сны». А также «Васко да Гама». Особенно первая строфа:

Мне снится море, море снится,
Солёный воздух, туч снега.
Я буду чайкой, буду птицей,
Дождём на белых берегах.

Из того, что наименее понравилось, назову стихотворение «Фанни Каплан». Здесь и апофеоз пафоса. Ясно, что автор написал о чем-то всерьез впечатляющем и занимающем его самого, однако читателю это впечатление не передается.

Трёхглавые дуры - пули
Три пули ‒ и яд на конце.
Вот девушка ‒ взгляд акулий,
С решимостью на лице,
Идёт по Москве ‒ столице
Полуслепая тень.
С душою подбитой птицы,
И ей умирать не лень.

Мне также не понравилось стихотворение «Сигараж». Может, отчасти потому, что терпеть не могу курильщиков? Впрочем, и сам процесс курения описан автором, видимо, с целью вызвать отвращение у тех, кто пока не курит:  

Сигаретный дым ‒ Ариадны нить
В катакомбы души ‒ проводит.
Сигаретный дым ‒ седина ланит,
Кинотеатр ночных уродин.

Колу пью до дна ‒ и плешивый день
Чёрной мухой в стакан садится.
Где-то ходит тьма по бульварам вен,
Ночь рисует дождём на лицах.

Сигаретный гриб, точно взрыв пошёл
От удара ядерной бомбы.
Сигаретный трип, словно голышом
Предо мною танцуют ромбы.

Впрочем, и в этом тексте нашлась строфа, которая позабавила и удивила:

Чай шипит во рту, холод мысли шьёт
Своей тонкой, как жизнь, иголкой.
Где-то там, в груди, всё мяучит кот
На концерте, как Брайан Молко.

Кот, который мяучит, «как Брайан Молко» ‒ интересный образ. Чувствуется любовь автора к братьям нашим меньшим. Однако здесь появляется «смысловой перевертыш» (как и в первом стихотворении, с волнами-губами). Ведь явно должно быть: «мяучит кот, как Брайан Молко на концерте», а не «кот мяучит на концерте, как Брайан Молко». Но смысл подчинен рифме ‒ и образ разваливается. 

Да, пожалуй, вот и третье замечание к автору: у него практически в каждом стихотворении есть интересный образ (или даже два) ‒ и при этом есть нелепица, которая если не разрушает весь авторский замысел, то уж точно затрудняет его понимание. Например, в тексте «Меланхолистья» ‒ те же ведущие образы, что и в «Сигараже»: сигаретный дым и «театр уродин». Да еще и «кишащих мыслей самогон» в придачу. И трудно понять, что именно хотел сказать автор. Но концовка интересна:   

Какая разница теперь
Меж тем, что не было и было?
Я человек был, или зверь?
Жена моя Меня любила?
Какая разница теперь?

Кстати, стоит отметить авторскую манеру ‒ писать Я и Меня с большой буквы. Так и хочется спросить Владимира Ковальского: интересно, почему так?

Неожиданные образы возникают в текстах Ковальского то тут, то там: «Фонари, словно ведьмы, горят» («Ночь нежна»), «Белотучий гиппопотам / Сел на крылья ‒ железные плечи», «Я с душою своей на «Вы» / Бью, как молния, в белый бубен («Белый конь»), «Рвётся цунами в своё заакулье» («Левиафан»), «Где-то скрипит на восьмом этаже / В жизнь мою дряхлая, ржавая дверца», «Где-то внутри чернеет дыра / Пулей убитого кем-то Бога» («Бабочки»), «Сбегает дождь, как Йосиф Рыжий», «Мне мысли липкие ‒ придурки / Прогрызли голову давно» («Первый вопрос философии»). Автор избегает банальностей, стремится быть оригинальным ‒ и ему это удается.

Во всяком случае, Владимиру Ковальскому удается образно высвечивать события, создавать выпуклые портреты. Задатки для того, чтобы стать Поэтом, у него, безусловно, есть. И он знает это, и уже заявляет о своем большом поэтическом будущем, которое ‒ надеемся и верим ‒ непременно состоится:

Я хожу по жизни, как пустынник,
Знаю, знаю, жизнь моя остынет,
Отгорит, как дальняя звезда.

Свет её, однако, будет вечен,
По галактикам пройдёт картечью,
И когда-то повернёт назад.

Стихотворения Владимира можно прочитать по ссылке. 

Грозная Кира: личная страница.

Владимир Ковальский, родился в 1991 году в городе Симферополь, где окончил общеобразовательную школу №  14 в 2008 году. Учился в Черноморском филиале МГУ им. Ломоносова на экономическом факультете, затем продолжил обучение в магистратуре Донецкого Национального Университета по специальности «Мировая экономика».

Литературным творчеством начал заниматься в 19 лет. С 2019 года член Российского Союза Писателей (РСП). Публиковался в альманахе «Георгиевская лента 2020-2021» (4 том), также его стихи приняты к публикации в альманахах «РСП. Стихи 2020» (7 том), «Русь моя 2021» (7 том), «Каталог Московской международной книжной выставки-ярмарки – 2021», а также «Слово любви. Том 3» издательства «Книга.Ру».

Значительная часть стихов посвящена любовно-романтической тематике, немалая роль отводится и пейзажной лирике. Отдельно стоит отметить любовь автора к морю, океану. Сам автор часто определяет себя, как «мариниста в стихах». Важное место в творчестве автора занимают и военно-исторические сюжеты: автор интересуется историей России, особенно конца XIX – начала XX века, историей русской революции и Гражданской войны.