Явление Александра Павловского. О книге Александра Павловского «Фрилансер»

Явление Александра Павловского

(Павловский А. Фрилансер. Избранные стихотворения в двух книгах. CheBOOKsary, Free Poetry, 2021)

Самое удивительное, что сегодня может случиться с профессионалом, — обнаружить в поле своей деятельности не нового и молодого коллегу, а человека в возрасте и доселе не то что не попадавшегося на глаза, а просто неизвестного. Вот ты читаешь толстые журналы, занимаешься литературоведением, пишешь стихи и критику, а о таком поэте, как Александр Павловский, никогда не слышал.

Меня познакомил с ним литературовед Иван Чудасов. Во время поэтического фестиваля издательства «СТиХИ» («Сибирский тракт и хорошие индивидуальности»), когда поэты уже отчитали программу и начали культурно отдыхать, он подвёл Павловского и решил нас представить друг другу. Новый знакомый подарил только что вышедший двойной сборник под названием «Фрилансер». Я тут же открыл и прочитал первое попавшееся стихотворение:

В холодный Харьков в голодном году
приехал поэт служить за еду.
Приехал в теплушке, помятый, тифной,
кому-то шут, а кому-то святой.
Смешной Велимир писаньем цидуль
людей отвести пытался от пуль.
Есенин обнял его, трезвый едва,
и вот по Сумской поэта уж два
в заботе о койке и о пайке
идут, один в кепке, другой в котелке.
И третий с ними, высокий, как штоф, —
в пальто нараспашку Мариенгоф.
Спешат они вместе в скупой репертком...
Зато не в ЧК, на расстрел прямиком.

Просто, хорошо, со знанием дела, а местами просто-таки чудесно. Строчки, где Есенин в обнимку с Хлебниковым идут по Сумской, напомнили стихотворение другого поэта — нижегородца Дмитрия Ларионова. Александр Павловский вряд ли его читал. Но как созвучны их стихи! Приведу восемь строк из Ларионова:

В предутренний час тишины городской
Иван и Сергей идут по Тверской,
непрерывно бормочут: книги, кафе.
Час продолжается в этой строфе.
Есенин в цилиндре, испанском плаще,
Грузинов без кепи, а вообще —
оно и неважно. Поэтам — вина!
Осенью, кажется, жизнь сочтена.

Тот же Есенин, но уже в обнимку не с Хлебниковым в Харькове, а с Иваном Грузиновым в Москве. И поэтика Павловского и Ларионова отчасти похожа: традиционализм, порою переходящий в классицизм в духе Державина или Давыдова, аллюзии и реминисценции на прочитанное и общая тоска по русской и мировой культуре, которая, с одной стороны, приближает к (пост)акмеизму, а с другой стороны, отталкивается от него.

Но где же всё это время был Александр Павловский и откуда он? Поэт родился в 1966 году в Москве — в семье потомственных священников и передовых художников (мозаика его деда Серафима Павловского украшает станцию московского метро «Добрынинская»). Окончил Филологический факультет и факультет изобразительных искусств МПГУ (бывший МГПИ им. Ленина). Специалист по творчеству Велимира Хлебникова. Фотограф. Печатается с 1983 года, но, видимо, редко. В журнальном зале последняя публикация — в «Детях Ра» за 2007 год.

А теперь самое удивительное: двухтомник «Фрилансер» — это избранное за три последних года! Редко там встречаются более ранние стихи. Но где же предыдущие тексты и сборники? Я так понимаю, что это вообще первая книга... То есть фигура поэта вызывает одни вопросы. И главный из них сводится к простой мысли: а не розыгрыш ли это? Не мистификация ли?..

Если и так, то можно сказать вослед Пушкину: «Я сам обманываться рад». Уж больно стихи хорошие.

«Фрилансер» открывается небольшой портретной галереей: Блок, Олеша, Евтушенко, Кушнер, Венцлова, Бродский и т.д. Вполне понятная и даже типичная для филолога писательская стратегия — перевести в поэтическую плоскость свои впечатления от прочитанного и энергетического подключения к биографиям гениев. Получается точно, внятно и местами изящно. Судите сами:

Сколько книг стоит у меня,
ожидая со мною знакомства?
И скучнеют день ото дня,
не нужны никакому потомству.
Да, попытка когда-то была,
но воспользоваться не дали,
как всегда, живые дела,
что важнее казались вначале...
А в итоге бегущая жизнь
попадает тоже на полку
и, нечитанная, лежит
без особого, в общем-то, толку...

Всё это отчасти напоминает поэтическую стратегию старичков, переживших Серебряный век и Великую Отечественную войну и доживающих советскими мэтрами, — допустим, Рюрика Ивнева или Михаила Зенкевича. Они уже преодолели свои «измы», прошли через сито соцреализма и научились писать то, что может пройти в печать, и то, что останется в тетрадке. Кажется, именно такой писательской стратегии, но с поправкой на современные реалии — наследует Александр Павловский: «Не пил я даже чая, но был я точно пьян, подарок получая от старой Шагинян». Он знает, как писать так, чтобы толстые журналы зазывали тексты в новые номера, но предпочитает писать так, как ему хочется, — и тем довольствуется.

Дальше в книге идут стихотворения с этакой постсоцреалистической поэтикой, когда необходимо по инерции петь рабочий процесс (вот оно — ещё одно наследство, ещё один «подарок» от старичков Серебряного века), и оно вроде бы получается, но на ходу разваливается. Павловский рассказывает о работе на заводе, об учении на рабфаке и т.п.:

Мне Родина не на парад
рабочую кепку надела,
а чтобы спорилось дело
в руках, неумелых вчера.

И хочется принять подобные высказывания всерьёз, но что-то не даёт этого сделать. То ли «несерьёзные» и примитивистские инверсии («неумелых вчера») тому виной, то ли сам современный историко-культурный процесс, когда не может быть никакого постсоцреализма в принципе, ибо это моветон. Но при этом Александр Павловский, как мне представляется, и не стремится в тот дискурс, где правят бал актуальная поэзия, феминистки и травмоговорение. То есть опять остаются одни вопросы...

Ещё один нюанс, который необходимо учитывать при чтении этого сборника, сводится к тому, что Павловский специалист по Хлебникову. Это накладывает свой отпечаток. И вспоминается сразу не специалист, но поэт, не только прочитавший председателя Земного шара от и до, но и переписавший его от руки. Речь идёт об Эдуарде Лимонове. Не знаю, знаком ли (во всех смыслах) с ним Павловский (скорее всего, они действовали параллельно), но точно можно сказать, что корень поэтического начала обоих — хлебниковская работа с русским языком, когда слово или словосочетание, подобно глине, мнутся в руках мастера, чтобы обрести новую форму.

Вот, например, стихотворение «Прадед»:

Среди могил встал храм когда-то.
Служил священник в нём, и вот
его за так пустить в расход
пришли с винтовками ребята.
Но если бы почил он в Бозе,
то новый счетовод, как Ной,
с поверх толстовки бородой,
не появился бы в колхозе.

Восемь традиционалистских строк, в которые закрадывается неправильность, нарушающая синтаксическую конструкцию: правильно было бы написать «с бородой поверх толстовки», но Павловский по-хлебниковски видоизменяет фразу на «с поверх толстовки бородой». Подобные кундштюки выделывал регулярно и Лимонов, но в основном в поздний период творчества, когда вышел из тюрьмы.

Что же сказать? Явление Александра Павловского состоялось. Сборник «Фрилансер» появился в книжных магазинах и осел у многих поэтов и филологов. Явление вышло эффектным. Но подвисает вопрос: что дальше?

Я не верю в поэтов, которые пишут только для себя, не хотят публиковаться, не амбициозны, не желают признания и т.п. У каждого — будь то дервиш Велимир Хлебников или юродствующий Вениамин Блаженный, халтурящий с революционной повесткой Демьян Бедный или плавающий в соцреализме Александр Прокофьев, живущий культурой самиздата Слава Лён или гуляющая со звездой феминизма во лбу Оксана Васякина — у каждого, повторюсь, есть какая-то своя идея фикс и своё, как бы пафосно это ни звучало, предназначение. А чем «болен» Александр Павловский я никак понять не могу.

По прочтении второго тома, сложилось ощущение, что человеку надо выговориться. И тут надо подчеркнуть: человеку — не поэту. И выговориться именно в художественной форме. Почему-то в стихах. Может, потому что порою вымысел и художественное слово бывают намного правдивей жизни? А во втором томе «Фрилансера» — очень личная история с психологической рефлексией и эротоманскими нотками. Семейная история, становление личности, духовная биография — всё это было в первой книге. А во второй — именно отношения с женщиной (или с женщинами): не сложившиеся, видимо, в жизни, но так или иначе сложившиеся в стихах.

Ещё под южными лучами
кисть загорала на руле,
но в горной сине-панораме
я свой кончал парад-алле.
Ещё под диско для танцпола
я мчал средь пропастей вперёд,
но прерывалась радиола
и заикался септаккорд.
Ещё за поворотом море
встречало, распахнув всю ширь,
но подступало к горлу горе
и в сердце цедил ската шип.
Так не хотелось мне прощаться
и так хотелось бросить руль...
Когда бы не твоё участье,
мной только ведомый патруль.

Но вот в чём проблема... Если всё-таки идея фикс Александра Павловского — зафиксировать себя, свой взгляд, свою метафизику в культурном пространстве с помощью такой эго-стратегии — необходимо что-то большее, чем ты сам. История города, время и пространство страны, миф, в который ты вписываешься или который ты порождаешь. А за неимением этого остаются только стихи — хорошие, иногда очень и очень хорошие, но просто стихи.

Но хочется верить, что это просто я как критик чего-то не знаю о Павловском. А на самом деле... а на самом деле вокруг него разворачивается целая эпопея.

Олег Демидов: личная страница.