Я так не вижу (Елена Сафронова о рассказах Игоря Озерского)

Я так не вижу

(Елена Сафронова о рассказах Игоря Озерского)

К какому жанру отнести рассказы Игоря Озерского? Прихожу к выводу, что это философская проза. Малая философская проза. Эссе, каждое из которых служит художественным воспроизведением какой-либо мысли автора.

Почему я считаю, что жанровая дефиниция имеет значение для критического разбора данных текстов? Хотя бы потому, что каждый жанр влечет за собой комплекс определенных приемов, и в большинстве случаев критический анализ может сводиться к оценке, насколько тот или иной прием «чисто выполнен» либо «удался автору». В случае же с малой прозой Озерского (по крайней мере, с данной подборкой) все несколько сложнее.

Это не фантастика, хотя в текстах встречаются некоторые фантастические или фантазийные элементы: загадочный толстый король, изрекающий сентенции, опускающиеся с неба ракеты, пиршество демонов (внутри человека), путешествие за Стикс... Это не сюжетная проза в принципе, так как в рассказах Озерского нет завершенных действий, складывающихся в цепочку событий. На первый план у автора выходят «приключения мысли», а не «приключения тела». Обожаемая мной формулировка братьев Стругацких «приключения тела» была запущена мастерами в оборот для определения фантастики, сводящейся только к броскому сюжету и чередованию происшествий, не имеющей подспудного духовного смысла. Фраза братьев Стругацких звучит с порицающей интонацией. Но совсем без «приключений тела» тоже нельзя, если автор хочет, чтобы его текст, прежде чем поразить читателя глубиной мысли, привлек его эстетически.

Боюсь, Игорь Озерский этого как раз не хочет. Он записывает ход собственных размышлений над некими проблемами бытия. А различные «прикуривания от ядерного реактора» в его текстах – не сюжетные компоненты, а в лучшем случае метафоры, которыми философ свои рассуждения иллюстрирует.

В чем сложность философской прозы? В большинстве случаев она неудобочитаема и темна для постижения. В этой «темности сути» бесчисленное множество читателей – не магистров философии, а рядовых обывателей – видит основную проблему жанра и абстрагируется от него.

Игорю Озерскому нельзя предъявить упрек в сложности изложения – пишет он достаточно легко, простыми фразами. Что не влияет на общий смысл написанного – он в полной мере понятен лишь его создателю, а для восприятия большинства недоступен. Не стыжусь признаться, что, прочитав эти четыре рассказа, ни в одном не только не сделала собственного вывода, но и не поняла, какой вывод закладывал автор. Разве что поэтичный финал первого рассказа можно истолковать как утверждение, что радости жизни стоят смерти. Но до этого озвучено столько всего загадочного, что, может быть, я поняла неправильно – то есть не по-авторски.

Образцы философской прозы (грубо) делятся на две категории. Авторы первой словно бы стараются «поднять»  аудиторию своей книги до некоего возвышенного уровня, вовлекая их в собственные размышления, а не демонстрируя, что уже находятся в этой надмирной точке. Можно не принимать выстраиваемое этими философами учение, не соглашаться с ним, но читатель, как минимум, понимает, что автор хочет сказать. По такой схеме строятся «Так говорил Заратустра», «Роза мира», «Игра в бисер» и прочие культовые философские трактаты. Собственно, потому эти книги и культовые, что у них сложился круг поклонников и последователей.

Вторая категория писателей-философов словно бы изначально находится выше публики и то ли вещает миру с этой «трибуны», то ли разговаривает сама с собой. Что-то подобное происходит в рассказах Игоря Озерского. Он, безусловно, знает, о чем пишет и что хочет сказать. И понимает – не все потенциальные читатели располагают тем же уровнем подготовки, что и он. На это указывают сноски, поясняющие, что такое Стикс и кто такой Харон. Но лично я предпочла бы сноски на пунктах: «Все равно я не запоминаю кто умер, а кто нет, да и вообще кому какое до этого дело, это же не ресторан, в котором подают лягушачьи лапки в белом соусе», - и связи этой фразы с правописанием слова «свобода»; «слово только набор звуков, способный привести в движение только кленовый лист» (что-то новое в акустике и в механике!); «Все, что нужно было сказать, не сказано, а то, о чём необходимо было молчать, провозглашено. Остаются только красные строки, абзацы и знаки препинания», – и многих других. Особенно показателен момент из рассказа «Толстый король»: «Ты когда-нибудь чувствовал порывы ветра?» – и тебе становится ясно, к чему он клонит. Это риторический вопрос. Понимание, к чему клонит король, очень избирательно. 

Может быть, ключом к тексту является «риторический вопрос», по определению не требующий ответа? Может быть, автор транслирует мысль, что логическое понимание его текстам не нужно, у них другие достоинства – например, красота слога или работа на ассоциациях? Да, Игорь Озерский заботится о том, чтобы писать красиво – то есть метафорично, образно. Правда, его образы не всегда работают. На мой взгляд, в эти тексты заложено два равносильных, но разнонаправленных действия – стилистика и подсмыслы. И они уничтожают друг друга. То есть подсмыслы перевешивают. Наслаждаться процессом письма можно и на раскрытии совсем простых и нейтральных тем...

Писать о чем-то, известном лишь им, в уверенности, что все читатели устроены так же и поймут намеки, аллюзии и замысел – распространенная ошибка молодых прозаиков. Но случай Игоря Озерского не такой. Он не начинающий автор – согласно сети, у него выходила как минимум одна книга: "Философия смерти" в 2010 году. На протяжении многих лет автор демонстрирует похвальную верность выбранной теме. Внутри этого дискурса довольно сложно анализировать его тексты, ибо у рецензента нет уверенности, что он говорит с писателем на равных и читает именно то, что написано или подразумевается. Здесь, скорее, правит бал авторское «я так вижу» (и некоторая вольность в обращении рассказчика со знаками препинания, не исключено, тем же объясняется). И ведь не поспоришь! Поэтому и я не стану спорить с тем, что и как видит Игорь Озерский, но позволю себе высказать идею: почему бы нашему автору не попробовать себя в фантастике, пусть даже и философской, но оформленной согласно канонам жанра? Хотя бы ради эксперимента? На мой взгляд, у него для этого достаточно предпосылок.

Елена Сафронова: личная страница. 

Игорь Озерский. Родился 9 июля 1989 года в Москве. Окончил Московскую государственную юридическую академию им. О.Е. Кутафина. В настоящий момент является адвокатом и Старшим партнёром адвокатского бюро. Свою творческую деятельность Игорь начал более 15 лет назад. Первыми произведениями, изданными ограниченными тиражами были книги: «Философия смерти» (2010) и «Трилогия садизма. Одиночество. Деструктивность. Любовь» (2014). Последние 5 лет автор работает над новым романом в жанре мистический триллер.

Игорь Озерский

РЕЧИ НЕСУЩЕСТВУЮЩИХ

Некто однажды сказал... Но я сразу же это забыл. Посмотрел и не увидел. Оглянулся. Оказалось поздно. Тогда пришлось побежать. Но слишком тяжелые клешни и этот хвост... Он как якорь. Якорь, который тянет меня ко дну. Но я все ещё стараюсь дышать, и слушать, и даже говорить; только никто не слышит. Или это кажется?

Истерзанное временем лицо становится похожим на маску: такую знакомую, общую, одинаковую и угнетающую, из пустых глазниц которой взгляд потускневших и ничем не примечательных глаз устремляется в кирпичную стену с изображением картин Ван Гога. И где-то среди камней у подножья горв Звездной ночи, на фоне облаков, скрученных наподобие морских волн, спряталась смерть. Она поглядывает на нас со стороны и так любит подкрадываться незаметно. Вот такая она забавная.

Теперь, эта госпожа добралась и до моих ушей...

— О чем же ты хочешь молчать мне, смерть? Да молчи же громче! Я практически тебя не слышу...

Тяжелее всего слушать тишину. В эти моменты из глубины сознания, из самых недр души вылезают демоны: страхи, переживания... И воспоминания.

Пожалуй, стоит это прекращать... Молчание губительно. Я слышал, что скорпион, окружённый пламенем, жалит себя в спину. Жаль, все так не умеют. Возможно, это могло бы уберечь нас от тишины. А может быть и нет. Только это всё не имеет значения.

Порой возникает ощущение, что случайности не случайны. Нам видится закономерность; чей-то промысел, судьба... Это заблуждение. Череда событий порождает другие события. Лист, сорвавшийся с дерева, падает на землю в определённым месте, если не подует ветер. Предназначение листа? Нет. Дуновение ветра. Траектория полёта. Физика и геометрия.

Это был кленовый лист.

Слишком тихо.

Самоубеждение, заблуждение, обман. Лист летит вверх. Выше и выше. Он проходит атмосферу, покрывается коркой льда и, налитый тяжестью, устремляется вниз, к земле.

Вы это видели? Я видел. И в подтверждение этому пепел на моих ногах. Да и Икар не даст соврать, он точно также летел к земле.

Тишину нарушает шёпот.

Слова скорпиона тихие, но слова скорпиона страшные. Страшные слова и не должны быть громкими. Слова скорпиона пропитаны ядом, и яд этот опаснее яда мамбы. Яд этот смертоноснее острых мечей, молниеносных пуль, пушечных ядер, ракетных установок и даже межконтинентальных баллистических ракет с ядерным зарядом.

В этом мире, истерзанном пороком, в этом новом мире, окутанном ложью и интригами, в этом компьютеризированном мире, представленном в Facebook и Instagram, в этом мире, где ярость Калибана[1], наблюдающего в зеркале свое отражение, никто не понимает...

Слышу, слышу слова... Да только ничего не происходит. Всё остаётся неизменным — ибо слово лишь набор звуков, способный привести в движение только кленовый лист...

Или?..

Скорпион однажды сказал... Но мир сразу же это забыл. Посмотрели и не увидели. Оглянулись, но оказалось поздно. Слова гегемона тихие, но слова гегемона страшные. Тогда пришлось побежать.

Кленовый лист закачался от дуновения пролетающих мимо пуль. Объятые огнём, они мчатся в сторону земли. Кулисы подползают к сцене, словно слепые змеи; им-то до этого точно нет никакого дела. Ползут себе и ползут.

Якорь тянет нас всех ко дну. Но мы все ещё стараемся дышать, и слушать, и даже говорить...

Гегемон переходит на шёпот.

Ракеты опускаются с неба.

Занавес.

ЗАБЫТЬ О НАВАЖДЕНИИ

Сообщений нет. Я буквально растоптан происходящим. Это взрыв вулкана, обрушивший на мою голову череду ужасных воспоминаний. Внутри меня хаос. Больше всего я сейчас похож на ядерный реактор: реагенты смешались, да не те, что надо. Жизнь — нить. Её даже незачем обрезать.Итак болтается, как порванная струна на гитаре. Гитары нет. А если бы и была, то какой в ней смысл? Гитарист мёртв. Вместе с бас-гитаристом и барабанщиком. Остался только вокалист.

Едкий дым обжигает лёгкие. Пара глотков скотча с утра плюс антибиотики, дабы смирить внутренних демонов. Но сейчас у них ланч. У нас у всех ланч. Когда он начинается, всё остальное прекращается. Даже процессы в ядерном реакторе. В эти минутыон точно не взорвётся.

Демоны заканчивают трапезу и начинают суетиться. Скотч еще не добрался до них, но блаженное тепло уже распространилось по организму; я заполняю сам себя. Одно эго сменяется другим. Я — ложь, плавно перетекающая в рамки отчаяния. Пора пить чай. Это великолепная причина, чтобы не идти на чьи-то поминки. Все равно я не запоминаю, кто умер, а кто нет.Да и вообще, кому какое до этого дело.Это же не ресторан, в котором подают лягушачьи лапки в белом соусе.

Странно, но некоторые и вправду не знают, как пишется слово «свобода». Это удручает — именно то, что её дом рядом с моим.По крайней мере, во сне. Мне кажется, что нас подвезли к нему на гондоле, в чем я очень сомневаюсь.Но я так и не понял, кто она. Думаю, ответ достаточно однозначен — не нужно было бросать пить.Это подпортило колоду — подбросило туда пару лишних джокеров.Итеперь могут выиграть все. Общая победа — не победа.Это массовое участие, порочный круг действий и решений, оскорбляющий и угнетающий нашу личность. А всё из-за того, что кто-то из нас идиот, или был им когда-то. Но я думаю, что лучше всего забыть о наваждении и отбросить все эти мысли. Теперь мы все знаем, как это сделать и заодно прикурить от ядерного реактора. Не ограничивай себя ни в чём.

[1]Калибан (англ. Caliban) — один из главных персонажей романтической трагикомедии Уильяма Шекспира «Буря».Калибан стал именем нарицательным со значением «грубое, злобное существо; чудовище».