«Я слишком нетерпелив и ухожу...»: о загадке смерти Стефана Цвейга

«Я слишком нетерпелив и ухожу...»: о загадке смерти Стефана Цвейга

Богаты на странности и загадки писательские судьбы. Многое в них заставляет строить гипотезы, выдвигать версии.

В знаменитой книге Григория Чхартишвили «Писатель и самоубийство» среди десятка трагических имен одно по-прежнему вызывает острое недоумение, ощущение роковой ошибки. И не потому, что этот мастер изящной словесности отличался каким-то незаурядным оптимизмом или был идейным жизнелюбом. Просто его творчество пронизано такой очевидной мыслью о торжестве человека дерзновенного, таким взволнованным чувством прельстительной красоты земного существования!.. А судьба его и вовсе заставляет усомниться в добровольном выборе трагического финала...

Стефан Цвейг... О таких, как он, говорят: «Родился в рубашке».

И, действительно, этому баловню судьбы повезло во всем. Родители его принадлежали к «сливкам общества»: отец – венский текстильный фабрикант, мать – из богатейшего семейства банкиров. А еще ему повезло со временем и местом проживания. Детство и юность писателя прошли в блистательной Вене, которая по праву могла бы называться землей обетованной европейского «серебряного века». Утонченная литература Гофмансталя, Шницлера и Рильке, изысканная живопись Климта, набирающая силу психоаналитическая школа Зигмунда Фрейда, великолепная Королевская опера, – все это, бесспорно, представляло тот культурный контекст, который формировал своеобразие цвейговского таланта.

Но не только прекрасная Вена будила воображение. Писатель имел возможность много путешествовать. Объездил всю Европу, побывал в Африке, Индии, Америке.

Счастлив Стефан Цвейг был и в делах сердечных. Благодаря приятной внешности и учтивым манерам, он всегда пользовался популярностью у дам. Озарила жизни писателя и большая взаимная любовь.

И самое главное. В отличие от многих своих собратьев по перу, Цвейг при жизни сполна вкусил сладкие плоды писательской славы. В тридцатые годы прошлого века он считался одним из самых популярных писателей Европы. Цвейговские произведения были переведены на 40 языков, издавались во всем мире. Баснословные гонорары позволяли писателю вести жизнь самодостаточного человека. Безусловно, уверенность в себе придавала и оценка авторитетных персон. Высоко отзывались о Цвейге Зигмунд Фрейд, Бертольд Брехт, Герман Гессе, Томас Манн, Максим Горький, Ромен Роллан.

И никто даже не мог предположить, что такая счастливая биография будет иметь удручающую развязку...

23 февраля 1942 года мир потрясла сенсационная новость. В пригороде Рио-де-Жанейро покончили с собой, приняв огромную дозу снотворного, австрийские эмигранты – Стефан Цвейг и его молодая жена Шарлотта.

Об этом трагическом событии спорят по сей день. Выдвигают разные версии. Утверждают, что Цвейг суицидальной личностью никогда не был, что отсутствовали у него причины сводить счеты с жизнью.

Думается все же, что «писателя надо судить по законам, им самим над собою признанным». И ответ стоит искать в творчестве.

Добровольный уход из жизни – не такой уж редкий сюжетообразующий мотив в цвейговских произведениях. Стоит вспомнить очерк «Генрих фон Клейст» – о литераторе немецкого романтизма, бестрепетно расставшимся с этим миром в 34 года. А еще были вымышленные, но не менее впечатляющие персонажи. Скажем, обезумевший от страсти герой «Амока» или потерявшая надежду несчастная Эдит из «Нетерпения сердца».

Однако ближе всего мы подойдем к разгадке отчаянного поступка Стефана Цвейга, если вспомним другую его героиню...

В 1922 году Стефан Цвейг публикует новеллу, воистину прославившую его в веках. «Письмо незнакомки» – настоящий гимн обреченной нежности и жертвенной любви, гениальное повествование о хрупкости, манкости и щемящей тайне женской души. До сих пор это небольшое произведение (чуть более 30 страниц) вызывает споры и волнует воображение. По его сюжету сняты кинофильмы, созданы опера, спектакль.

Исследователи утверждают, что у завораживающего образа Незнакомки есть прототип: возлюбленная муза Стефана Цвейга, главная любовь его жизни – Фридерика Мария фон Винтерниц. Подобно героине знаменитой новеллы, эта женщина была способна на самоотверженные поступки (не задумываясь, оставила состоятельного мужа ради новой большой любви), обладала всепрощающим и великодушным сердцем (кротко и терпеливо сносила бесчисленные флирты своего знаменитого избранника). И, конечно, было письмо. Письмо незнакомки с таинственными инициалами «ФМФВ». Послание влюбленной Фридерики в самом начале любовной истории. А история эта, как в сказке, имела счастливое продолжение: Стефан Цвейг и Фридерика фон Винтерниц вступили в брак и прожили вместе около 20 лет.

Таков биографический контекст. Но если мы внимательно прочтем знаменитую новеллу, то поймем, что образ Незнакомки можно толковать еще в одной ипостаси. Может, для кого-то неожиданной.

Когда-то Гюстав Флобер сказал: «Мадам Бовари – это я!». Нечто подобное мог бы утверждать и Цвейг. Ведь в Незнакомке, бесспорно, отражена заветная часть его души. А также те ее струны, которые склонны к разрушительному танатосу.

Конечно, с последним многие могут поспорить: ведь, как помним из текста новеллы, Незнакомка как раз самоубийства и не совершала. Однако весь жизненный путь героини иначе как неуклонным стремлением к гибели не назовешь. О том свидетельствуют все ее поступки: побег из дома, испытания «в омуте нищеты», самоистязания респектабельным пороком и бесконечное самоотравление фанатичной преданностью своему кумиру.

Параллель между Цвейгом и его героиней вполне очевидна даже по внешним характеристикам.

Кто она, цвейговская Незнакомка, скажем, по мнению современного прагматика? Молодая, красивая, неплохо устроившаяся в жизни содержанка, вполне обеспеченная, окруженная верными воздыхателями. «Все те, кого я знала, были добры ко мне, все баловали меня, все уважали», – признается она. Ей вторит С. Цвейг, вспоминая на закате дней свои лучшие времена: «Я был слишком избалован». Блестящий франт, самодовольный литературный мэтр – вот его образ, намертво впечатанный в коллективное сознание.

Вместе с тем такое сходство – всего лишь роскошный занавес, который скрывает другое, объединяющее Незнакомку и ее создателя качество, которое можно назвать нонконформизмом.

Вспомним, как легко пренебрегает цвейговская героиня не только условностями морали, но и своим благополучием, без раздумий отказываясь от богатого любовника, как она отвергает статус порядочной женщины, безапелляционно отклоняя предложения о выгодном замужестве. И все эти далекие от практицизма поступки объясняет своему возлюбленному так: «Я не хотела себя связывать, хотела в любой час быть свободной для тебя».

А сам С. Цвейг? Что оказывается для него малозначимым в ситуации рокового выбора между жизнью и уходом в мир иной? Не будет преувеличением утверждать, что все. Весь длинный перечень вызывающих у многих зависть его преимуществ. И безбедное существование в уютной бразильской провинции (до конца дней успешно сотрудничал с американскими издателями). И беззаветная любовь молодой жены. И отсутствие болезней. И творческая плодотворность (после смерти С. Цвейга в его столе было обнаружено несколько неоконченных рукописей).

А теперь, наконец, о том, что уничтожило смысл существования цвейговской героини и подтолкнуло писателя к страшному решению.

Незнакомка – цельная, самоотверженная натура. Она готова претерпеть одиночество, позор, готова быть отверженной и отвергнутой. Но не может смириться с участью – быть неузнанной своим кумиром. Горестным лейтмотивом пронзает новеллу мысль: «Только ты один не помнил меня, только ты один ни разу не узнал меня». Для Незнакомки быть неузнанной – это больше, чем быть непонятой. Это означает ужас несуществования. И именно поэтому цвейговская героиня так легко и смиренно покидает земной мир.

Нечто подобное произошло и со Стефаном Цвейгом. Его ведь тоже при жизни так и «не узнали». Например, популярность его произведений трактовалась современниками отнюдь не однозначно. Некоторые маститые критики и забронзовелые коллеги по цеху снисходительно отзывались о нем как о писателе для подростков из европейских семей среднего класса. (К слову сказать, только в последнее время исследователи заговорили о фрейдовских, кафкианских аллюзиях в творениях С. Цвейга).

Была и еще одна трагическая грань непонимания. И она имела отношение к личностным качествам С. Цвейга. Даже близкие не догадывались, насколько доминирует в натуре писателя романтическая составляющая. (Не многие знают, что С. Цвейг писал в юности стихи, которые положительно оценивал великий Рильке). Преданность высоким идеалам и склонность к сентиментализму всегда определяли характер С. Цвейга. Известно, что до последних дней, несмотря на любовь и заботу молодой любящей супруги, его терзала черная тоска... по Фридерике (о том свидетельствуют полные откровенных признаний и глухого отчаяния письма к первой жене).

Одиночество писателя усугублялось и тем, что ушли в небытие его духовные учителя, люди, в которых он черпал творческие силы, его наставники и вдохновители: Эмиль Верхарн, Ромен Роллан, Зигмунд Фрейд. Гнетущий депрессивный настрой усугубляла и общеполитическая картина: победы гитлеровских войск в начале 1942 года наводили на мысли о скором Апокалипсисе европейской цивилизации. Думается, все эти обстоятельства, неочевидные для постороннего, но сокрушительные для впечатлительной творческой натуры, вполне могли подтолкнуть стареющего писателя к необратимому решению...

«... я слишком нетерпелив и ухожу...» – последние строки предсмертного письма С. Цвейга. И ключевое слово здесь «нетерпелив». Оно и определяет мировоззрение писателя. «Нетерпением сердца» охвачены почти все герои Цвейга. Чрезмерная жажда запредельного счастья, небывалой гармонии, немыслимой любви, подобно безжалостному амоку, несет их в яростном вихре, не оставляя место компромиссу. Именно об этом и «Письмо незнакомки» – великолепная аллегория Любви, у которой нет имени, и которую не каждый способен узнать.

Цвейговскую новеллу, как, впрочем, и все его творчество особенно любили в СССР (многие помнят и сейчас). И в том нет парадокса. Видимо, отечественному менталитету, вопреки веяниям времени и идеологическим установкам, близко антипрагматическое мироощущение австрийского писателя, в котором, как в зеркале, отразились и блоковская «Незнакомка», и купринский «Гранатовый браслет»...