«Грааль и Цензор. Первая постановка мистерии Рихарда Вагнера «Парсифаль» в Российской империи»

Вячеслав Власов – исследователь творчества Рихарда Вагнера, член Вагнеровского Общества в Великобритании. Автор ряда произведений о жизни и творчестве композитора, организатор творческих вечеров, посвящённых Вагнеру, популяризатор и просветитель.

Повесть «Грааль и Цензор» на двух языках, русском и английском, вышла отдельной книгой в 2023 году в издательстве «У Никитских ворот».

Кроме того, произведение печаталось в нескольких номерах журнала «Аврора» (2022, 2023), включая неопубликованную главу «Отменённый Грааль».

Перед нами, вне всякого сомнения, достойнейший литературный труд. Автор не просто погрузился в архивные материалы для работы над конкретным произведением. В. Власов на протяжении ряда лет изучает жизнь и творчество Рихарда Вагнера и потому готов поделиться с читателем столь огромным корпусом информации.

1913 год. Санкт-Петербург. Цензоры драматических произведений Главного управления по делам печати Министерства внутренних дел стараются преодолеть все препоны и условности, с которыми приходится иметь дело по службе, чтобы в Российской империи всё же состоялась постановка сценической мистерии Рихарда Вагнера «Парсифаль».

Когда имеем дело с художественной повестью, нам мало только пищи для ума. Ведь литература также может (и должна) воздействовать и на эмоциональный мир читателя. Очень здорово, когда вовлечены и ум, и эмоции, и даже – почему бы и нет – все органы чувств. Вот автор говорит о невероятном воздействии музыки или, скажем, упоминает вкус любимого шампанского Вагнера или росы на подснежниках; живописует, как пронизывающе холодно на зимнем мосту в Петербурге; сообщает о том, что в каком-то из театров дамам не принято появляться в платье с декольте или замечает, как краснеют и горят щёки героя от неловкости, – не иначе как автор хочет взаимодействовать с воображением, фантазией читателя…

И тогда вот какие возникают замечания и предложения по доработке.

В повести два центральных персонажа-цензора – граф Михаил Толстой и Сергей Ребров. Ребров старше и опытнее в профессиональном плане. Герои приятельствуют.

У каждого помимо работы есть дом, семья, прошлое и настоящее.

Михаил Толстой представлен достаточно полно: у него есть жена Мари, двое сыновей, Александр и Николай. Есть и история из прошлого, связанная со старшим братом Николаем и обер-прокурором Святейшего Синода Саблером (который принимает непосредственное участие в событиях повести): «Николай, старший брат Михаила, был православным священником, но затем перешёл в католичество, служил за границей и проповедовал, с благословления Папы Римского, объединение двух церквей. Его бывший покровитель Владимир Карлович Саблер, несмотря на некогда добрые отношения, сделал всё от него зависящее, чтобы Николая предали церковному суду, лишили сана, положения, дома, состояния, детей и обрекли на скитания по миру. Не помогла даже протекция отца, обер-гофмейстера Императорского двора; тому даже пришлось лишить старшего сына наследства»…

Эта история сейчас заявлена, но представляется, что её потенциал может быть более внятно проявлен и использован. Это важный сюжетный ход, полноценный конфликт, драма. Здесь, кстати, впервые возникает мысль о том, что можно более точно распределить «вес», значимость событий в произведении.

У меня есть любимый фрагмент в повести – короткий сон М. Толстого во время представления в Народном театре: «…Граф зажмурил глаза, и увидел себя ребёнком: он беспечно нежился на освещённой ярким солнцем молодой траве, слизывая языком прохладные капли росы с источающих нежный аромат белоснежных цветов, а в это время в воздухе разливалась мелодия Страстной пятницы. Словно из ниоткуда появился отец, совсем ещё молодой, схватил Михаила на руки и крепко прижал к своей груди…

А потом видение изменилось: уже взрослый Толстой стоял перед алтарём Спасо-Пребраженского собора, ожидая, когда он сможет взять на руки своего только что крещённого первенца Александра. Малыш размахивал руками и ногами, и под звуки той же самой музыки Страстной пятницы лицо Михаила покрывалось каплями воды из купели. На вкус эти капли один в один напоминали ему свежую росу на подснежниках из детства…».

Что же касается образа жены Толстого, Мари, то имеющиеся сведения формируют весьма фрагментарный образ. Дают понять, что она весьма ревнивая жена (щеки-«помидоры» «уличённого» мужа – хорошая краска к образу Толстого). А ещё Мари отказывается идти на одну премьеру «Парсифаля», затем с восторгом идёт на другую. Более ничего нам о ней не говорят вплоть до последней главы, где двумя словами (Толстой оставлен женой) просто от неё «избавляются», без необходимых пояснений.

В тоже время про Сергея Реброва нам неизвестно ничего. Он в одиночестве принимает Толстого в своём доме. Про ведущего персонажа читателю рассказать очень важно.

А ещё порой создаётся нежелательное впечатление, будто бы героев вообще ничего больше в жизни не интересует, кроме Вагнера и «Парсифаля». Они говорят только о нём, бесконечно, огромными периодами, с изобилием сведений и фактов, с подробностями и повторами (о любимом шампанском Вагнера упоминается не менее трёх-четырёх раз; не раз повторяются полные имена действующих лиц; даются сноски о теперешних названиях топонимов Питера; роли актёров указаны в скобках как в газетном репортаже…). Словно война (и революция), вынужденная эмиграция одного из героев, запрет на всё немецкое – гораздо менее серьёзные дела, чем театральные постановки.

Цензурные замечания от Синода (вероятно, из-за характера реакции на них) тоже воспринимаются недостаточно всерьёз.

Лексика сложная, неразговорная, звучит громоздко. Достаточно просто представить Толстого и Реброва: как они пьют шампанское, гуляют по зимним улицам Питера, говорят друг с другом. Попробуйте произнести любой диалог Толстого с Ребровым вслух...

Толстой говорит о том, что Реброву свойствен «ироничный юмор», в другом месте упоминает «сарказм». Однако единственный пример чего-то подобного – розыгрыш Реброва по поводу возгорания во дворце (перед премьерой в Народном доме). Так каков же Ребров на самом деле?

Есть все предпосылки к тому, чтобы углубить и заострить отношения между героями, есть насущная необходимость в сокращении и переработке реплик, внутренних монологов Реброва в Венеции, а также текста письма Реброва из Венеции (письмо другу, в котором нашлось место даже цитатам из газетной критики!) и авторских ремарок.

Хорош сюжетный ход – герои открывают друг друга заново благодаря музыке Вагнера: «Самое нежданное знакомство с тобой…», – цензоры-романтики…

Ещё один хороший ход – подозрение в том, что один из них, возможно, написал донос. Но, увы, очень уж легко и быстро этот конфликт разрешается. И всё словами-словами, и всё без участия других персонажей: узко, тесно, менее интересно, чем могло бы быть. «А ещё заявлял, что по-настоящему узнал меня!» – сетует Ребров. И это серьёзный повод для размолвки.

Ревность к другой постановке «Парсифаля» со стороны принцессы-меценатки и то, как обер-прокурор гнётся под тяжестью титула, – это тоже увлекательная, работающая интрига.

Хорошо бы откорректировать реплики второстепенных персонажей. Приведу пару примеров.

Стр. 31. Фрагмент с Фелией Литвин об отрезанном кусочке фаты:

«Внезапно прима обернулась и закричала на одну из стоявших рядом исполнительниц партии дев-цветов:

– Ах ты, негодница, что ты вытворяешь?! Вы только посмотрите, она отрезала ножницами лоскуток от моей фаты! Я, конечно, понимаю, что это настоящий символ артистического счастья, но, увольте, если каждая из вас захочет отрезать по кусочку, то в следующем спектакле мне придётся петь нагой!

– Дорогая Фелия Васильевна, успокойтесь, – подоспевший граф Шереметев начал целовать руки певицы, – пусть отрезают, сколько им угодно! Я и сам не прочь заполучить лоскуток! Мы завтра же пошьём по новой фате для каждого следующего спектакля…».

Здесь просится более естественный разговор, разбитый на отдельные реплики. Плюс актриса не должна в своей реплике описывать произошедшее, для этого есть авторские ремарки. А о том, что девушка отрезала лоскут на счастье, уж точно должен сказать другой участник разговора.

К тому же, фата – это не платье, так почему же прима говорит, что ей в результате «придётся петь нагой?».

Стр. 33. Разговор с «вагнерианкой» Софией Свиридовой только выиграет, если станет более непринуждённым, более походящим на лёгкую светскую беседу.

Три слова в тексте повести «дёргают» – даже если автор проверял и даже если они уже были в российском обиходе в ту эпоху, я бы всё-таки убрала слова маркетинг, реклама и спонсор. Как слова из другой Вселенной…

А вот брошенная где-то информация о том, что Вагнер в середине XIX века разгуливал по Петербургу в шубе, взятой напрокат, запоминается, это живое о человеке. Это удача!

Все вышеизложенные замечания и предложения носят рекомендательный характер. Я разделяю бытующее мнение о том, что изданную книгу нужно только приветствовать, проводить презентации, продвигать и поддерживать, знакомить книгу и читателя друг с другом. Все предыдущие этапы завершены. Всё, что уже под обложкой, – факт литературы. И потому…

В то же время уверена, что на богатом материале повести можно написать более увлекательное, острое, драматичное произведение. Если мои предложения найдут отклик в душе писателя.

Юлия Великанова: личная страница.

Вячеслав Власов. Прозаик, публицист. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского Государственного Университета. Поклонник и исследователь творчества Рихарда Вагнера, член Общества Рихарда Вагнера в Великобритании. Член Российского союза писателей, финалист премии «Писатель года» в основной номинации (2023, 2022), в номинации «Дебют» (2020). Автор рассказов о жизни композитора в Риге, Санкт-Петербурге, Венеции и о постановках его опер в Российской империи. Соавтор ряда культурных проектов, направленных на популяризацию творчества Рихарда Вагнера.