«Фигуры речи»: нижегородское преображение

«Фигуры речи»: нижегородское преображение

(Липатов Д., Безденежных В., Ларионов Д., – Фигуры речи, сборник стихотворений. – М.: Эксмо, 2021)

У поэта есть два способа познания мира – странствовать, ввергать себя в жизнь и не давать душе покоя или сидеть тихо на берегу реки, попивать и созерцать. И нельзя сказать, что какой-то из них первостепенен. Нет, оба работают в равной мере. И это хорошо видно по книге «Фигуры речи» трёх нижегородских поэтов – Дениса Липатова (р. 1978), Владимира Безденежных (р. 1973) и Дмитрия Ларионова (р. 1991).

Иной раз достаточно выглянуть в окно и разглядеть там сгустки поэзии:

Расчищают снег таджики –
Кубометры на-гора.
Крепче водки и аджики
Пыль морозная с утра.
От бедовой их работы
Двор то гладок, то горбат,
Среди утренней зевоты
Лопотание лопат.

Бог с ними – с таджиками, водкой и утренней зевотой. Это как раз-таки самая настоящая проза жизни. А вот лопотание лопат, которое умудряется расслышать Денис Липатов, – дорогого стоит.

Вообще эти нижегородцы срослись с городом – с его пейзажами и доживающими свой век старорусскими натюрмортами, его суетящимся временем и полноводным безвременьем. Иной раз, гуляя по Большой Покровской, можно встретить всех троих – навеселе, смолящих сигареты и, конечно, созерцающих и спорящих: какого старинного особняка не досчитался город на этот раз? что было на этом месте полстолетия, сто и двести лет назад? какой мемориальной таблички не хватает на ближайшем доме? И они выглядят чуть ли не единственными людьми, что пытаются если и не навести порядок, то зафиксировать в художественном пространстве образ родного города.

Я из города родом, которого нет,
Из страны, что покончит с собой.
На одной из перенаселенных планет.
Говорят, голубой-голубой,
Если смотришь из космоса, то есть с небес.
Где нет сил, нету власти в пустом
Универсе у летчиков из эМКаэС –
Больше там не летает никто.
Ну, а может, летает... я знаю одно:
Тот, кто двигает множеством сил,
Кто дал сделать так с городом и со страной,
Почему-то меня не убил.

Это Владимир Безденежных, самый старший из трёх и повидавший больше остальных, воспаряет над Землёй. Но не чтобы улететь куда глаза глядят, а чтобы разогнаться и вверзнуться в русскую землю, войти в неё по самое горло, наесться ею и уже с полной ответственностью говорить о её горестях и радостях. Иначе было бы как-то не по-пацански. Русский поэт, как это чётко сформулировал в эссе «Пролёты и проруби» Захар Прилепин, отвечает за базар.

Если смотреть отдельные сборники: «Словоловие» (2014) Ларионова, «Другое лето» (2015) Липатова и «Наблюдения» (2020) Безденежных, – всё равно будет впечатление, что перед нами детали большого пазла. Их можно собрать вместе с другими поэтами в антологию нижегородской поэзии – и получится хорошо[1]. А можно сообразить на троих – и получится идеально.

Последний снег – он в марте падал,
когда метель не задалась.
Стоят: Безденежных, Липатов,
и пьют коньяк на этот раз.

Былое вспомнят о Тольятти:
Айвенго, альманах «Графит».
Нет никакого, бог мой, Chianti,
и никаких Chateau lafite.

Зато есть яблоки, есть груши,
в карманах длинные рубли.
Хотел стихов? Пришел, так слушай.
И, да, «своим» благодари.

Это Дмитрий Ларионов, самый молодой из этой компании и, видимо, самый чувствительный: для него выход в абстракцию подобен смерти, необходимо «кастетом кроиться миру в черепе», то есть утопать в прозе жизни и подобно Христу из окружающей воды создавать вино.

Вы же понимаете, что Господне чудо – лишь метафора. Когда Он в Кане Галилейской очаровывал народ, всё сводилось не к «волшебству» или «божественному провидению», а к работе со словом. Христос так держал публику своей речью, что та оказалась пьяна без вина. Остальное ж – наслоения мифологических пластов мировой истории.

Точно так же пьянеешь при чтении «Фигур речи». Липатов, Безденежных и Ларионов мастерски работают с любыми стихотворными размерами, насыщают свои тексты аллюзиями и реминисценциями, а с рифмами выдают такие кунштюки, какие не снились и доброй половине современных поэтов. Потому что они и сами успевает захмелеть от окружающего пространства. Вот как, например, Денис Липатов:

Прикольно пить на остановках:
все ждут автобуса, никто
не смотрит, что ты там в поддёвках
запрятал – водку ли, вино.

Все ждут автобуса. У всех дорога –
домой, с работы, по своим делам,
у каждого в глазах тревога
и в голове житейский хлам.

Вот женщина с огромной сумкой,
мужик с ребёнком впопыхах,
курсантик вытянулся стрункой,
мальчишка едет на коньках.

А ты, махнув дербентской влаги,
поймаешь вдруг себя на том –
зима кругом из скандинавской саги
в нас отражается нечаянным родством.

И в мужике с огромной сумкой,
и в девочке с ребёнком на руках,
в курсантике с его нехитрой думкой
о самоволочке и маминых борщах

Пусть зима из скандинавской саги, но «водка ли вино» и «дербентская влага» помогут её русифицировать (не говоря уже о помощи чисто «нашенской» бытовой истории с распитием спиртного на остановке и в общественном транспорте). И сказка начинает приходить откуда её вообще не ждали.

Схожим образом поступает и Ларионов: выискивает сказочное и поэтическое там, где его, казалось бы, и в помине нет. Только он уже отходит от созерцания и пускается в путешествия. Одно из них – в деревню Норинская и её окрестности, в то место, где отбывал ссылку Иосиф Бродский. Поэт исхаживает это сакральное пространство и уже на месте пытается выследить genius loci: осталось ли что-то от архангельского ссыльного?

Дальний край болотной губернии,
где близ Подюга, Ковжа и Вель:
крынка неба, солнце вечернее,
а у церкви – ирисы. К тебе
пес бежит на соломенных лапах.
Зажигается первый моллюск.
Понимаешь: молиться не надо
/«Отче наш» позабыл/. Наизусть
разве только стишок и припомнишь
/каждый здесь говорит про ИБ/.
Этим летом поеду в Воронеж,
что-нибудь напишу о тебе.

У Иосифа Бродского есть книга «Часть речи» (1977). В ней собраны стихотворения, написанные с 1972 по 1976 год, то есть за первые годы эмиграции. Поэт побаивался, что, оторвавшись от родной земли и от родного языка, он не сможет больше писать или будет писать не на том уровне. Опасения не оправдались. «Часть речи» стала преодолением этих страхов и вобрала в себя, может быть, лучшие стихи Бродского.

«Фигуры речи» (неслучайно же нижегородские поэты взяли именно такое название!) в чём-то наследует книге Бродского. Мне кажется, что не в поэтике и не во внимании к фигуре нобелиата, а в первую очередь – в преодолении страхов и комплексов условного современного поэта, для которого табу – вот так вот соображать на троих и издаваться не в маленьком поэтическом издательстве тиражом в 200-300 экземпляров, а в таком гиганте, как «Эксмо», да с тиражом в несколько тысяч. Это определённый вызов пишущей братии: смогут ли они такое повторить и так, чтобы всё было органично?

Ещё одно важное преодоление заключается в выходе за рамки своей среды. И в этом плане показательна лирика Безденежных, который описывает окраины Нижнего Новгорода, пацанву, последние годы Советского союза, Перестройку, лихие девяностые... Можно было бы ожидать, что из человека получится коммерсант, или бандит, или представитель серой массы. Но Безденежных примеряет на себя каждую роль со всею идущей в нагрузку русской тоской и преображает всё это в стихи. В них нет никакой морали (оставьте это другим). А есть только самое сокровенное: город, молодость и ты сам, простой, дурной и ещё не преобразившийся.

На районе разная братва:
Кто в кругу, а кто по краю круга.
Лёха, Дюся, Паша да Вован –
Вот четыре закадычных друга.

Караваиха – райончик небольшой,
Улицами вычерченный в клетку.
Да и жили, в общем, хорошо,
Дрались часто, убивали – редко.

Жили «лишь бы не было войны»,
Всё иное – горе не беда ли.
По заборам драные штаны,
Великов затёртые педали...

Сбитые коленки, синяки,
Форма школьная, спортивная коробка,
Синие дощатые ларьки,
Мяч футбольный старый со шнуровкой

<...>

Отсидели, отучились, отслужили,
Что-то соображают на троих.
Вова, Дюся, Паша – эти живы,
Лёха плотно сел на героин.

Это не мораль, не шишел-мышел,
Жизнь разводит, и наоборот.
Вова – я, и Паша с Дюсей – дышат.
Лёха сел, но вышел и живёт.

Трёхсоставные «Фигуры речи» можно уподобить коктейлю «Боярский». В нём самые простые ингредиенты: водка и ягодный ликёр укладываются по слоям, а сверху добавляется капелька табаско. Махнёшь такой, крикнешь во всю сласть «Эх, тысяча чертей!» – и станет хорошо! Точно так же прочитаешь разложенную по слоям поэтическую книгу с небольшим вкраплением мужского грубого языка, уголовного жаргона и трогательных обращений одного поэта к другому – и никакой «Боярский» уже не нужен будет. И так уже более чем хорошо!

[1] Демидов О. Новая нижегородская антология поэзии. // Ваши новости.