Дорогая Европа: письма от Джоан Роулинг, Нила Геймана и других

Дорогая Европа: письма от Джоан Роулинг, Нила Геймана и других

(Кютт Анастасия, перевод с английского фрагментов статьи: The Guardian, October 26, 2019)

От Парижа до Берлина, от музыки фаду до футбола, от портовых поездов до друзей по переписке... Известные британские писатели размышляют о своих серьёзных отношениях с Европой накануне выхода Великобритании из Европейского союза.

Письмо домой. Дж. К. Роулинг (британская писательница, автор серии романов о Гарри Поттере)

Письмо было написано на тонкой бледно-голубой бумаге, аккуратным округлым почерком. Ханна - моя новая подружка по переписке из Германии – на чистейшем английском рассказывала о себе. В наших школах решили, что мы с Ханной окажемся хорошими друзьями по переписке, поскольку мы обе – откровенно говоря – зубрилы. Буквально через несколько месяцев я уже собиралась к ней и ее семье в Штутгарт в гости на неделю, а вскоре после этого она должна была приехать погостить ко мне в Уэльс. Мне было тринадцать. И это было потрясающе.

У нее был уютный, чистый и удивительно другой дом. Я помню декоративные свечи и ковры на кафельном полу, элегантную, изысканную мебель и блестящее пианино в углу, на котором Ханна великолепно играла. Встретив меня, мама Ханны спросила, чего я хочу на завтрак. А когда я замешкалась с ответом, она начала перечислять все продукты, которые у нее были. Где-то после шестого-седьмого наименования я узнала немецкое «пирог», поэтому попросила: «Пирог, пожалуйста».

Мама Ханны замечательно готовила. Особенно я запомнила бульон с клецками и сардельки с чечевицей. А каждое утро, пока я гостила, она подавала мне на завтрак пирог, вероятно, подумав, что я так привыкла. Он был восхитительный.

Мы переписывались с Ханной несколько лет, а когда мне было 15, ее щедрая семья пригласила меня отправиться с ними в путешествие по Италии на целый месяц. Так благодаря Ханне и ее семье я впервые увидела Средиземное море и попробовала устрицы.

Вернувшись из Италии, я стала мечтать о новых путешествиях по Европе. Я заполучила новую подружку по переписке - француженку по имени Адель - и в положенный срок поехала к ней в Бретань погостить. Там я наблюдала, как ее мама готовит местное блюдо – тонкие блинчики на особой большой и круглой сковороде. Это было самое восхитительное, что мне доводилось пробовать, включая даже итальянского лобстера. Втайне от взрослых я пользовалась дешевизной французских сигарет и оттачивала зарождающуюся привычку к курению, изо всех сил стараясь полюбить «Gitanes». У меня практически получилось.

Когда мне исполнилось шестнадцать, нам с моей лучшей подругой взбрело в голову отправиться на пару недель в Австрию в поход. Сейчас когда я вспоминаю это, очень интересно, о чем думали наши родители, отпуская нас: две школьницы с поверхностными знаниями немецкого направляются куда-то на автобусе без определенных планов, не забронировав жилья. Но мы остались целы и невредимы: мы с успехом читали расписания поездов, нам всегда удавалось найти жилье, мы купались в ледяных озерах под слепящим солнцем и путешествовали из города в город, как нам того хотелось.

Я взрослела, и моя решимость пересечь Ла-Манш – пусть даже в одиночку и без достаточных средств – росла. Если у вас есть единый ж/д билет – несомненно, одно из лучших изобретений всех времен - вы спокойно можете сесть на другой поезд, если вдруг не нашли жилье, или подремать на станции, пока не прибудет следующий. В свои девятнадцать я сошла с поезда одна, чтобы побродить по французским местечкам. Эта увлекательная поездка внезапно окончилась кражей кошелька.

Однако вскоре я снова вернулась. Год я провела в Париже во время учебы во Франции. Моя мать, умеренная франкофилка с отцом - наполовину французом, была просто счастлива меня там навестить. Мой отец был счастлив чуть менее, учитывая мои упорные, но безуспешные объяснения официантам, что в его случае «bien cuit» означает «в середине стейка не должно быть и намека на кровь».

Мне было 25, когда моя мама умерла, и с этого момента я перестала притворяться, что меня хоть чем-то привлекает офисная работа. И тогда я сделала самое простое: схватила потрепанную рукопись детской книжки, которую писала уже несколько месяцев, и снова переправилась через Ла-Манш. Оглушенная горем, я почти наугад выбрала одну из трех преподавательских вакансий. Это оказалось в Португалии – стране, которую я не знала и где ни слова не могла сказать на местном языке.

Преподавание английского за границей – занятие вполне респектабельное, но никто из тех, кто его практиковал, не согласится с тем, что оно привлекает изрядную долю неудачников и беглецов. Я относилась и к тем, и к другим. Тем не менее, я влюбилась и до сих пор люблю Порту. Я была очарована фаду – меланхоличной национальной музыкой, выражающей сам дух португальцев. По моему опыту из всех романских народов, которых я до сих пор встречала, португальцы обладают самым большим тактом и спокойствием. Потрясающие городские мосты, головокружительные берега рек, усыпанные древними зданиями, старые портовые дома, широкие площади, – я была очарована всем.

У всех у нас есть яркие воспоминания юности, от которых щемит сердце, потому что они омрачаются знанием того, что случилось с твоими друзьями позже и что ждало впереди нас самих. Тогда мы могли беспрепятственно странствовать по Европе, и эти путешествия формировали нас и внутренне обогащали - благодаря самому продолжительному мирному периоду, который когда-либо знал этот континент. Дружба длиной в жизнь, романы и браки, – всего этого могло бы не случиться. Некоторые знакомые дети, включая мою собственную старшую дочь, не родились бы, не будь этих свободных перемещений, которые дал нам Евросоюз.

Сейчас еще неясно, сможет ли следующее поколение наслаждаться той свободой, которая была у нас. Те из нас, кто осознает всю глубину этой потери, испытывают общее чувство утраты - вдобавок к страху от нависшей угрозы разрыва старых связей.

Я снова думаю о моей подруге по переписке Ханне, когда вспоминаю цитату из Вольтера. Она редко спускала мне что-либо, поэтому сейчас она сказала бы, что выбор французского философа – это чистая провокация.

Что ж, Ханна во многом была права, но здесь она бы ошиблась. Правда в том, что я думаю о ней сейчас потому, что она - мой первый друг с европейского континента. А еще потому, что слова Вольтера, которые сейчас как никогда наполнены для меня смыслом, звучат так: «L’amitié est la patrie» - «Родина там, где дружба». Да, Ханна, я совсем не хочу терять свою родину.

Полнота жизни. Алан Холлингхёрст (британский писатель и литературный критик, автор романа «Линия красоты» (2004), удостоенного Букеровской премии)

Сейчас сложно вспомнить и портовый поезд, и сам паром – все, что предшествует неотвратимому мгновению отправления, когда дыхание перехватывает, когда причал отдаляется и все начинает меняться. Но никогда не забыть нетерпения от ожидания другого берега, Кале, Амьена, Парижа. Запомнить, как добраться с Северного вокзала до Лионского, снять комнату, заказать пиво и крок-месье (французский бутерброд), – все это - начало более насыщенной жизни. То, к чему нас готовили, и что мы тут же ощущаем здесь и сейчас.

Миля за милей, день за днем путешествие продолжалось: Марсель, Вентимилья, Турин, Милан. Возможности уверенно воплощаются в жизнь, и вот Венеция. Это было нечто большее, чем просто отпуск. Мы знали, что принадлежим Европе, ведь наша страна была ее частью. Всю свою сознательную жизнь я был гражданином Европы и Британии. И в отношении каждой это ощущалось одновременно и как привилегия, и как право. Безумное намерение разрушить единство, сотрудничество и согласие неизбежно приведет нас к саморазрушению. Если уже слишком поздно остановить это разрушение, то также слишком поздно отрицать, что мы – многомиллионное единство, что мы – европейцы.

Только не ты. Мишель Фейбер (голландско-австралийский писатель, наиболее известный как автор романов «Побудь в моей шкуре» и «Багровый лепесток и белый»)

«Ой, да конечно, до этого не дойдет». Эту фразу я часто слышал за последние три года. Ее произносили дружелюбные, образованные, современные люди из моего городка – те самые люди, которые, проснувшись утром 24 июня 2016 года, не могли поверить в то, что кто-то проголосовал против их ценностей. С этого дня они убеждали себя в том, что раскол в обществе можно обратить вспять. Как будто можно залатать разбитое окно разговорами или сделать вид, будто лопнувший воздушный шар на самом деле цел и лучшее в этом деле – оставить все как есть.

Я сказал им, что Брексит переводит меня в статус нелегала и чужака, официально «незарегистрированного», если только я не подам в ксенофобское правительство Британии прошение о разрешении остаться в стране. «А ты разве не британец?» Нет, я не британец. «Но ты так долго здесь живешь!» Да, но дело же не в этом. Дело в том, что мультикультурализм отрицается, что нас разделяют на «наших» и «чужих». Я - не «наш». «Ну, ты же можешь оставить заявку». Конечно, могу. Но не хочу. Это неправильно. Это мерзко. «Тебе же не о чем беспокоиться? Да брось, они же не пошлют полицейских в твою квартиру, чтобы депортировать тебя. Только не ты». Я не знаю даже, что ответить этим добросердечным британцам-еврофилам с их странной уверенностью в том, что история принципиально не может сложиться именно так. Что голландец, который блестяще владеет английским и написал «Багровый лепесток и белый», безусловно, будет освобождён от постановлений правительства.

Интересно, куда же я отправлюсь, если мне придется все-таки уехать. Очевидно, в Нидерланды, где я родился. Но я почти ничего не помню из первых семи лет своей жизни. Я провел их в Гааге, но для меня это всего лишь название железнодорожной станции.

Двадцать лет назад вот-вот должен был быть опубликован голландский перевод «Побудь в моей шкуре» и я ехал в Голландию, чтобы помогать его продвигать. Местный журналист подвез меня до квартала, где я провел свои первые годы. Его заинтересовал мой рассказ о детской травме, о тех причинах, которые заставили моих родителей оставить других своих детей и эмигрировать со мной в Австралию. Там, где у большинства людей сохранились детские воспоминания, у меня - пугающие пробелы. Он был убежден, что если отвезет меня к дому, где я жил, припаркуется со мной на улице, где я гулял, какие-то воспоминания вернутся. Мы немного посидели в машине. Работал диктофон. Я поблагодарил его за доброту. Затем мы вернулись в отель, и я собрал сумку, чтобы ехать в аэропорт.

Любовное письмо к Европе? Я уже его написал, двадцать шесть лет назад, Британии. Я думал, мне ответили взаимностью.

Любовное письмо к Европе. Нил Гейман (английский писатель-фантаст, автор графических романов и комиксов, сценариев к фильмам. К самым знаменитым его работам относятся «Звездная пыль», «Американские боги», «Благие знамения» и др.)

Дорогая Европа!

Мне нравилось быть частью тебя. Чувствовать, что мы вместе, что наши различия объединяются, чтобы сделать что-то большее, чем любой из нас. Нечто уникальное, чего никто из нас не смог бы сделать в одиночку. Мы были коллегами, которые стали ближе, чем просто коллеги.

Мне нравилось осознавать, что, несмотря на наши отношения, мы оставались самими собой. Ты не просила меня что-то менять в себе вопреки моим желаниям.

Я любил тебя и тогда, когда тебя оболгали. Я любил всё, что ты дала мне: покой, процветание, уверенность в том, что в бою ты прикроешь мою спину. Мне нравилось, что ты смотрела на меня как на странного, несуразного и неуклюжего парня, но все равно принимала меня и даже, кажется, ценила.

С тобой я бы отправился куда угодно. Я любил тех людей, что ты привела в мой мир. Мне нравилось открывать с тобой новые места. Я узнавал новое, пробовал на вкус, восхищался тем, чего без тебя бы никогда не открыл. Если бы у нас были дети, они могли бы жить где угодно, чувствовать себя дома где угодно.

Не знаю, почему я ухожу от тебя. Но я знаю, к чему все движется. Я наговорил такого, чего уже не смогу вернуть назад. Я совершал поступки, о которых сожалею. Мне бы хотелось, чтобы все было, как раньше.

Это все, чего я хочу для нас двоих.

Чтобы все могло быть так, как раньше.

Но ты прекрасно обойдёшься и без меня, любовь моя. Но как я буду жить без тебя, я не знаю...

Все еще люблю,

Нил

Источник: The Guardian.