«Читатель сам сделает свой выбор»
90 лет со дня рождения русской писательницы Галины Щербаковой
Галина Николаевна Щербакова (в девичестве Руденко) родилась 10 мая 1932 года в городе Дзержинске (сейчас – Торецк) на Украине.
Начальная школа пришлась на годы войны, оккупацию. После школы начала учиться в Ростове, но, выйдя замуж, оказалась в Челябинске, где окончила педагогический институт, несколько лет работала учителем русского языка и литературы. Затем – журналистом в местной газете. Тогда же занялась написанием собственных произведений.
Первые её произведения – «глубокие философские романы». Публиковать их отказывались.
И тогда родился «роман о любви» – «Вам и не снилось», самая известная книга Г. Щербаковой. Вариация шекспировской «Ромео и Джульетты», повесть рассказывала историю любви Романа и Юльки, девятиклассников 70-х.
И снова писательницу ждали испытания. В те годы нужно было писать вовсе не о любви, а о достижениях и успехах советской страны. Щербакова негодовала, уверенная в том, что книги нужны самые разные, и «читатель сам сделает свой выбор. Выбор души...».
В 1979 году повесть «Вам и не снилось» (под названием «Роман и Юлька») была опубликована в журнале «Юность». Трагический финал пришлось изменить: герой должен быть остаться жив. Писательница прямо в редакции переделала финал так, что он стал неоднозначным.
Критики восприняли повесть в штыки, восторженным отзывам читателей не было конца, – публикация вызвала большой резонанс.
Об этом периоде автор вспоминала: «Я сидела поджавши хвост. Мне так вмазали со всех сторон, что нужно было еще в себя прийти. В «Московском комсомольце» напечатали огромное письмо учителей, которые требовали уволить редактора журнала «Юность» (Бориса Полевого), где была опубликована повесть, а автора чтобы лишили навсегда возможности сочинять и публиковаться. Потом приглашают меня якобы на читательскую конференцию в педагогическое училище. Прихожу, сидят девочки семнадцати-восемнадцати лет, сидят учителя, какие-то замундиренные тетки из гороно. И тут начинается надо мной форменный суд, и судят меня по максимуму...».
Самое нелепое, что девочек этих, «судей», подучили, заставили говорить обличительную чушь, а в раздевалке они окружили писательницу и признались, что повесть им очень нравится.
Г. Щербакова получала мешки писем, многие писали о том, что она рассказала историю из их жизни. Это была слава, правда, сильно подпорченная нелепыми обвинениями...
В 1981 году книга была экранизирована в Москве, на киностудии им. Горького (авторы сценария – Г. Щербакова, И. Фрэз, реж. – И. Фрэз). Важную роль в судьбе экранизации сыграла Т.Ф. Макарова, супруга С.А. Герасимова. Г. Щербакова отправила рукопись на студию Горького, и та попала в руки Макаровой, а та передала материал режиссеру И. Фрэзу.
Многие важные для автора сцены не вошли в фильм, героиня получила новое имя – Катя (нужно было уйти от прямой параллели с Шекспиром), Ромка в финале не погибал.
Фильм стал одним из лидеров проката (12-е место), собрав 26,1 млн. зрителей. Назван лучшим фильмом 1981 года по опросу читателей журнала «Советский экран» и получил второй приз жюри на XIV Всесоюзном кинофестивале в Вильнюсе (среди фильмов для детей и юношества).
Отдельного упоминания достойна удивительная инструментальная музыка Алексея Рыбникова, написанная к этому фильму, в том числе обретшая самостоятельную жизнь песня «Последняя поэма» на стихи Р. Тагора (в переводе А. Адалис).
В общей сложности Галина Щербакова издала более 20 книг, в которые вошли многочисленные повести и романы, среди которых – «Отчаянная осень» (1985), «Дверь в чужую жизнь» (1985), рассказ «Радости жизни» (1995), «У ног лежачих женщин» (1995), «Косточка авокадо» (1995), «Митина любовь» (1997), «Армия любовников» (1997), «Актриса и милиционер» (1999), «Подробности мелких чувств» (2000), «Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом» (2000), повести «Вспомнить нельзя забыть» (2008) и «Нескверные цветы» (2009).
Другие экранизации произведений Г. Щербаковой – фильм «Мальчик и девочка» (реж. – Л. Бочков), ещё одна картина режиссёра И. Фрэза – «Личное дело судьи Ивановой» и сериал Юрия Мороза «Женщины в игре без правил».
«Я трудоголик и графоман одновременно. Сам процесс «выведения» слов – радость. У меня есть компьютер, но работаю я по старинке, авторучкой. Пишу достаточно быстро, – рассказала Г. Щербакова в одном из интервью. – Должна признаться, что писательство не мешает мне оставаться оголтелым читателем. Читать безумно люблю. Больше – зарубежную литературу, из нее – английскую».
Как это нередко случается, писательница была утомлена судьбой «автора одной знаменитой книги». Ей казалось, что другие её книги серьёзнее и глубже.
Интересный фрагмент интервью Г. Щербаковой (журнал «Новый мир», № 1, 1999): «...когда я натыкаюсь в каком-нибудь журнале на список типа «пять лучших писателей современности» – поеживаюсь, конечно. Однако затем начинаю говорить себе: ну хорошо, женщина. Ну что тебе, тесно? Кто-то отнял у тебя твое пространство, кусок твоего слова? Ведь нет. Я знаю про себя все. Я никогда не буду писать темные подвалы Петрушевской, раскачиваться на качелях Токаревой, пестовать легкую шизофрению в духе Нины Садур. Но я твердо уверена, пусть это выглядит нескромно, что есть у меня что-то, чего у них нет. Может быть, какая-то совсем маленькая штучка – ну так и пусть она у меня будет, ею я и интересна, и конкурировать я тут ни с кем не желаю...».
Г. Щербакова, «Вам и не снилось»
повесть, фрагмент, начало
I
Таня, Татьяна Николаевна Кольцова, уже восемь лет не была в театре. Билеты, которые возникали то стихийно, то планово, она сразу же или в последнюю минуту отдавала. И успокаивалась.
А тут не спасешься – ее бывший театр пригласили на гастроли в Москву. Это – ого-го! – какое событие! Она знала: там, в театре, уже готовят представление к наградам и званиям, сшиты новые костюмы, актрисы срочно красят волосы в модный цвет.
Возбужденные, все в ожидании необыкновенных перемен, с блестящими глазами, бывшие подруги нашли ее в Москве и категорически заявили: не придет на премьеру – вовек не простят...
– У нас такая «Вестсайдская», что вам тут не снилось...
«Не спастись», – подумала Татьяна Николаевна.
Целый день она ходила сама не своя. Идти в театр, где началась и кончилась твоя карьера, идти, чтобы переживать именно это, независимо от того, что будет происходить на сцене, а потом говорить какие-то полагающиеся слова, и вместе сплетничать после спектакля, и отвечать на тысячу «почему»...
«Ведь школа нынче – ужас! У детей ничего святого! Неужели не было более подходящего варианта? Это что, жертва?».
Таня заранее знала все эти еще не произнесенные слова. Но дело было даже не в них. Ей действительно не хотелось идти в театр. Не хотелось смотреть эту потрясающую «Вестсайдскую», стоившую Таниной подруге Элле переломанного ребра: они там по замыслу режиссера все время откуда-то прыгали.
– Ничего, срослось, как на собаке, – сказала Элла. – Но я теперь не прыгаю. Я раскачиваюсь на канате.
И говорилось это так вдохновенно, и было столько веры в этот канат, и прыжки, и в «гени-аль-ного!!» режиссера, что Таня подумала: с тех пор как она стала учительницей, такая самозабвенная детская вера ее уже не посещает. Умирая, мама ей говорила: «Мир иллюзий тебя отторг. На мой взгляд, старой рационалистки, это не так уж плохо... Живи в жизни... А школа – это ее зерно. Всегда, всегда надежда, что вырастет что-то стоящее... Не страдай о театре. Ты бы все равно не смогла всю жизнь говорить чужие слова...»
Мама умирала два месяца, и таких разговоров между натисками боли было у них немало. И мама все их отдавала Тане. Ломились к ней ее коллеги по научной работе, ее аспиранты, соседи – не принимала. Объясняла Тане:
– Я тебя так мало видела. Это у меня последний шанс. Мое счастье было в работе. Это не фраза. Это на самом деле. Что такое модные тряпки, я не знаю. Я не знаю, что такое материнство, – с трех месяцев тебя растило государство. Я не путешествовала, не бывала на курортах, не обставляла квартир гарнитурами, я ни разу не была у косметички. Мне даже любопытно – это не больно? Все беременности были некстати – не сочетались с моим делом. Я даже не плакала, как полагается бабе, жене, когда разбился твой папа. У меня на носу тогда была защита докторской. Поверишь, в этом была какая-то чудовищно уродливая гордость: у меня несчастье, а я не сгибаюсь, я стою, я даже иду, я даже с блеском защищаюсь...
А Таня видела: она и сейчас гордится этим. В маме это было главное – преодоление всего, что мешало ей работать и ощущать себя большим, значительным человеком. И как ни тяжело было Тане, как ни любила она маму в эти последние дни, мысль, что и теперь своими иронично-афористичными речами мама прежде всего сохраняет себя, а уж потом хочет что-то разъяснить, приходила не раз. И тогда она мысленно спрашивала: может, именно в маме умерла артистка? А она ее так жалко, бездарно подвела, не сумела сделать то, что предназначалось ей? И утешает мама сейчас себя, а не ее, неудачницу? Иначе зачем так настойчиво? С такой страстью?
– ...Какая ты Нина Заречная? У тебя же аналитический ум и ни грамма рефлексий. Ты антиактриса по сути.
Мама утешала и утешалась. Ведь тогда прошел всего год, как Таня ушла из театра. И последние слова мамы были: «Живи в жизни».
И все было нормально эти семь лет, пока не свалился на голову театр из прошлого со своей «Вестсайдской историей». И мама вспомнилась в связи с ним. Она же: «Не ходи в театр, плюнь! Пока не освободишься от комплекса. Читай! Это всегда наверняка интересней – первоисточник, не искаженный чужим глупым голосом».
Родилась спасительная мысль – раз уж идти, то она возьмет в театр свой класс. Правда, она его еще не знает, ей дают новый, девятый. Но уже конец августа, списки утрясены, через ребят, которых она учила в восьмом, можно будет собрать человек десять. Убьет сразу двух зайцев. Посмотрит «на материал», с которым ей придется работать, и спасется от последующего после спектакля банкета, где надо будет всех безудержно хвалить, сулить звания и одновременно убеждать под сочувствующие и неверящие взгляды, что она вполне довольна работой в школе. Она скажет: «Я здесь с классом. Я с вами потом».
Таня пригласила в школу Сашку Рамазанова. Он пришел в грязных джинсах и рваной полосатой тенниске.
– Я думал, надо что-нибудь покрасить или подвигать, – сказал он. Театральная идея его не увлекла и насмешила. – Ну, Татьяна Николаевна! – картинно воскликнул он. – Пригласили бы на Таганку или в «Современник»... А какой нормальный человек пойдет смотреть приезжающую на показ периферию... Этот номер у вас не пройдет. Гарантирую...
Автор статьи: Великанова Юлия.
