Борис Кутенков о стихах Юлии Моркиной

Борис Кутенков о стихах Юлии Моркиной

Юлия Моркина работает в классической традиции русской поэзии – будучи достойным продолжателем этой линии, вполне грамотно обращаясь с версификацией. Проблемы этих стихов, как мне кажется, можно обозначить тремя пунктами:

1) достойное версификаторство – ещё не поэзия;

2) автору явно не помешало бы прислушаться к словам Евгения Винокурова о «традиции как революционном», о дерзости как необходимом условии продолжения традиции;

3) хотелось бы больше рефлексии о поэзии и отличии её от «просто хороших стихов» (терминология, применяемая в отрицательном ключе, например, Алексеем Алёхиным, Леонидом Костюковым и Михаилом Айзенбергом – как противопоставление культурно грамотного, написанного на достойном уровне, но не привносящего ничего принципиально нового к современной русской поэзии).

Если с первыми двумя тезисами всё более-менее понятно (хотя и нуждается в обоснованиях), то третий – разумеется, самый субъективный и самый спорный: попробуем обосновать его (и затронуть первые два) на примере стихотворений Юлии Моркиной.

Так, симптоматично стихотворение «И в разжиганьи собственной брони...». С технической точки зрения к нему сложно придраться – оно вполне достойное (если не цепляться к сомнительному «разжиганию брони» – всё-таки это тот случай, когда метафора, основанная на слишком разных ощущениях, даёт языковой сбой: «разжигание» относит к огню, слово «броня» к металлу). Но это частности: гораздо важнее, что стихотворение сосредоточено на банальных чувствах и эмоциях, многократно апробированных в самых разных стихах: героиня умоляет Господа наставить её на «верный путь», отвести беду, не дать остаться одной... Всё это предельно понятно и знакомо. Пожалуй, некоторую едва заметную новизну, движение в сторону от инерции привносят строки: «не дай оголодать и отдохнуть» (выбивается из стилистического ряда это «отдохнуть», хочется спросить, почему именно этого не хочет лирическая героиня и как это связано с «оголодать» – предположений тут может быть много, но эта смысловая линия в стихотворении, в общем, никак не развивается, остаётся брошенной на полпути). Также интересна последняя строка: «и от звезды огороди меня» (оставляющая простор для интерпретаций, но вновь не связанная с ассоциативным рядом стихотворения – мне всё же близка мысль Блока о том, что метафоры должны висеть как бусины на ниточке стихотворения). Но в целом стихотворение вполне соответствует пушкинскому тезису «Плохая вера, но какая смелая поэзия!» (с обратным знаком, увы), заставляя вспомнить слова Цветаевой об искренних, но художественно несостоятельных стихах монашки, о противоречии между верой, этикой – и художественным, которое по своей природе антиконвенционально, революционно (вновь повторим это слово) и может вступать в противоречие с этикой. Разумеется, речь не о намеренном эпатаже и не о том, чтобы намеренно нарушать каноны вопреки зову своего сердца; речь – об индивидуальности мыслей и чувств, которые в принципе лежат в основе художественной стратегии. К тому же стихотворение написано многократно апробированным в русской поэзии пятистопным ямбом и уже на уровне просодии оставляет впечатление вторичности (вспоминается резкое, но в принципе справедливое недавнее замечание Максима Амелина на форуме «Осиянное слово», который порекомендовал одной из участниц семинара запретить себе писать в этом размере, так как «ваши стихи сразу напоминают все написанные этим размером в русской поэзии» – в принципе, это справедливо, так как именно с ним связана наибольшая просодическая инерция).

Автор иногда пытается вынырнуть из инерции, от повседневности уйдя в метафизику, – но получается довольно неуклюже, так как обыденность остаётся обыденностью, а весь лексический ряд, призванный выдернуть стихотворение из повседневности, – скорее противопоставленным ей, нежели органично спаянным, и довольно обветшалым. Так, в стихотворении «Пить чай – московская традиция...» первые две строки выдержаны во вполне ясном «смысловом» ключе, но продолжение вызывает уже весьма серьёзные вопросы: «Но не сгодится ли петиция / Для опрокинутых небес?» (какая петиция и на что должна сгодиться? «Петиция» – коллективное обращение, запрос, прошение; отсутствие взаимосвязи с чаем настолько очевидно, что сам собой возникает вопрос, не появилась ли эта «петиция» только для связи с «традицией» – если так, то вряд ли стоило это делать ради грамматической рифмы (то есть рифмования одинаковых частей речи, которое в принципе моветон, а в слабых стихах дополнительно подчёркивает неудачные места). Всё дальнейшее – «сок млечный», «звёзды», «ангелы», «чаепитие над небесами» – откровенно функционально, ибо призвано именно вознести читателя к особому «поэтическому» состоянию (боюсь, что это связано именно с распространённым пониманием поэзии как «поэтичной», «красивой» – по Державину, «поэзия тебе полезна, / приятна, сладостна, любезна, / как летом вкусный лимонад»). Результат оказывается противоположным авторским ожиданиям – вместо подобного состояния (которое само по себе сомнительно) нам приходится иметь дело со всем общепоэтическим словарём (про «ангелов» Бунин ещё в начале XX века писал Одоевцевой, что «они у вас как фигурки на каминной полке» – то же самое и с «взвесью», «листопадом», «Млечным путём», «звёздами» – истинно, существуют слова в поэзии, которые уже не может оправдать ни один контекст, и которые стоило бы себе запретить, как тот самый пятистопный ямб). Разумеется, я понимаю всю уязвимость суждения о словах как о чём-то отдельном от контекста, – в поэзии в принципе нет «запретных» слов, и сильный поэтический талант может обратить в свою пользу как любой штамп, так и любую обветшалую лексику. Но пока, увы, мы имеем дело не с таким случаем.

Попытки «привстать на цыпочки» и написать то, что преодолело бы инерцию канона (если не на просодическом уровне, то на уровне содержательном – и отдельных стилистических ходов), разумеется, похвальны, но пока раз от раза оказываются провальными. Попробуем разобраться в причинах.

Хорошо, что это я
С необидой где‐то в горле:
Жизнь моя ли – не моя –
Слишком горько...
Горько в горле.

В первой же строфе стихотворения автора подводит несоответствие того, что хотелось сказать (попробуем судить в таких категориях, т.к. стихи Юлии Моркиной достаточно «смысловые»), и логического акцента высказывания. Если первая строка – «хорошо, что это я» – прочитывается довольно однозначно, то вторая просто сбивает восприятие: «хорошо» – что именно? То, что «это я»? Или то, что – «с необидой»? К абстрактному «где-то в горле» уже не придираемся, вспомнив лишь вскользь, что нельзя быть «немножко беременной»). Со следующими строками всё более-менее понятно; в конце строфы автор пытается вновь вынырнуть из инерции (вряд ли неосознанно используя тавтологическую рифму как небрежность, скорее – видя её как приём, достаточно смелый, но непонятно чем обусловленный – как и звукопись «горько в горле» – ведь о горечи уже сказано в предыдущей строке, необходимо ли уточнение, где именно горько?..). Следующие строки усугубляют эту горечь на уровне рефрена, усиливают эмоциональный ряд – который, впрочем, пропадает вхолостую, так как ничего дополнительного не сообщает нам о боли и её биографической обусловленности; строки «хорошо, что это я / жизнь-монету разменяла» сами по себе довольно апокалиптичны, но что мы можем вынести из них?.. Читатель остаётся на эмоциональной развилке – повода для сочувствия, которое, очевидно, хотела вызвать лирическая героиня, нет, так как и «горечь», и «размен жизни-монеты» остаются лишь словами; всё сказанное в равной степени может быть как сгустком эмоционального состояния (присущего каждому из нас, разумеется, но – не воплотившегося в поэзию, не нашедшего достойного творческого преображения, которое было бы принципиально отличным от случайного выражения искренних, но мимолётных чувств), так и следствием истинной боли. Возможно, стихотворение «спасла» бы как раз деталь, некоторая биографическая открытость, выход в конкретику – если стихи, склонные к метареализму, способны «выживать» и благодаря символическому образному ряду, то в стихах, предполагающих быть экстравертными (именно таковы – открыты читателю – тексты Юлии Моркиной), конкретика играет особую роль, любой уход в эту абстрактную «горечь» чреват стилистической фальшью, сокрытием от читателя того, о чём, видимо, всерьёз хотелось поведать.

Симпатично стихотворение «Я без тебя – в никуда...»: несмотря на некоторую банальность, в нём мало смысловых и грамматических сбоев, оно отличается лаконизмом и, в принципе, интересным финалом, допускающим многозначность интерпретаций. «Я без тебя – в никуда, / Ты без меня – сам не мой» – неоднозначные строки: в них есть и тривиальность (достаточно вспомнить количество попсовых песен, эксплуатирующих этот штамп: «Я без тебя пропадаю, / Я без тебя живу не любя...» М. Хлебниковой, «Я без тебя как дым без огня, / Я без тебя как догоревшая свеча» Жасмин – только два из сотен примеров), и – вновь, как свойственно Юлии Моркиной, – попытка преодоления штампа: так, на месте ожидаемого «ты без меня – сам не свой» мы видим замену слова: «сам не мой». Подобное осознание необходимости преодоления привычного, думаю, хорошо и может быть залогом успеха; как нужно изменить способы работы с ним – я подсказать не могу. Автор должен решить это сам.

Далее в стихотворении:

Талая плещет вода
И образует прибой

– строки не произвели особого впечатления (как есть «слова-затычки», так, думаю, есть и строки-затычки – уравновешивающие конкретику всё теми же красивостями, о которых мы сказали ранее; хорошо, что в стихотворении, видимо, эта конкретика всё же есть – по крайней мере, в его начале отражён намёк на взаимность любящих). Но в дальнейшем развитии стихотворения эта тема не только нивелируется, но и «затыкается» множеством ненужных красивостей. Вот лишь часть вопросов, возникающих у читателя при его чтении:

Старая – только беда

(В чём именно заключается «беда»? Проблема возникает примерно такая же, как с «горечью» в разбираемом выше стихотворении, – эти слова слишком эмоционально нагружены, на фоне чего особенно заметна их брошенность попусту, они явно должны куда-то вести читателя).

Хлещет по туфлям вода,
Значит, что он не при ней.

(Понимает ли автор, что написал? «Хлещет по туфлям вода» – дождь, плохая погода непременно означают любовную драму? Это отсыл к парадигме романтизма? Синтаксическим параллелизмом в духе Ахматовой считать это не получается – слишком случайна деталь, слишком выпадает из прочего образного ряда стихотворения).

Заключительные строки, пожалуй, немного спасают ситуацию:

Значит, над сущею всей
Птицы вернут холода...

(Здесь – если закрыть глаза на общепоэтичность этих «птиц» и «холодов», не хватает только «перелётных птиц» для абсолютной штампованности – хорошо работает анжанбеман: «над сущею всей» – если бы было «над всей землёй», строка бы так не сработала).

«Нет» превращается в «да»
Только для птицы моей.

(Это, по моим ощущениям, близко к лирической удаче: верю, что за этим стояла не пустая красивость, не рациональное изложение мысли, что это писалось «с голоса»).

Я желаю Юлии Моркиной насыщенного чтения современной (хорошей!) поэзии, рефлексии над тем, что такое поэзия и чем она отличается от стихов (и, возможно, изучения теоретических статей), преодоления штампов и лирической безвкусицы. Осознания себя именно в художественном контексте – и рефлексии ещё и над тем, всегда ли схож этот контекст с тем, что вызывает отклик или движение читательского сердца.

Прочитать электронную версию книги можно по ссылке, а бумажный вариант издания можно приобрести в издательстве «Канон+», отправив заявку на электронный адрес издательства.

Борис Кутенков: личная страница.

Моркина Юлия Сергеевна, живёт в Москве. Старший научный сотрудник Института философии РАН, сектора философских проблем творчества, кандидат философских наук. Специалист в области эпистемологии, поэт. Автор нескольких философских монографий, серии статей по эпистемологии и философии творчества, а также ряда книг стихотворений, изданных в разные годы, в том числе, представленной к рецензии книги «Неформаль». Член Российского союза писателей.