Автор «взвешенного, честного и выстраданного свидетельства о человеке»

Автор «взвешенного, честного и выстраданного свидетельства о человеке»

110 лет со дня рождения австралийского писателя Патрика Уайта

Патрик Уайт (Patrick Victor Martindale White) родился в Лондоне, в обеспеченной семье землевладельцев, австралийца и англичанки.

В раннем возрасте переехал с семьей в Сидней.

С детства увлекался театром. Начал писать пьесы ещё в школе, затрагивая в них недетские, серьёзные темы.

Образование получил в Англии, сначала учился в Челтенгэмском колледже в Глостершире, затем окончил Королевский колледж Кембриджского университета, занимался французской и немецкой литературой.

В Кембридже Уайт опубликовал сборник стихотворений ««Пахарь» и другие поэмы».

В 1935 году получил степень бакалавра. В Лондоне работал над романом «Счастливая долина». «Счастливую долину» лучше приняли в Англии, чем в Австралии.

В 1937 году после смерти отца Уайт получил значительное наследство – 10 тыс. фунтов.

В конце 30-х Уайт оказался в США, где был создан роман «Живые и мёртвые». В годы Второй мировой войны Уайт служил в королевских ВВС Британии.

В «английском» романе «Тетушкина история» (1948) проявилась главная тема творчества Уайта – мужество и смирение перед лицом неизбежной смерти, а также – жизненные испытания и страдания человека, который не прячется за социальные мифы и не обольщается попусту. Сам писатель считал этот роман лучшим своим произведением.

В 1949 году вернулся в Австралию, где купил дом в пригороде Сиднея. Увлекся фермерством (продавал цветы, овощи, молоко, сливки, разводил на продажу породистых щенков), и только позднее стал заниматься писательским трудом. Писал об Австралии. Для его романов характерна притчевость.

Самым значительным романом Уайта считают «Древо человеческое» (1955), действие которого происходит в вымышленном австралийском поселке Дьюрилгей. Семейная хроника рода Паркеров – супругов-переселенцев Стэна и его жены Эми, их не очень благополучных детей. Их надежда на будущее – внук, в котором проявляется талант поэта.

Всё в жизни героев базируется на труде как ритуале, как служении. Труд, а также явления природы, язык тела, телесно-духовное таинство любви «говорят», выражают намного больше слов. Патрик Уайт был убежден, что не слово и даже не чувство, и не верования человека помогают ему постичь человеческий опыт, «верховное таинство бытия». Для обретения гармонии необходимы интуиция, озарение, – истина доступна художнику в творческом акте и недоступна другим людям. Поэтому художник должен нести эту открывшуюся ему истину в мир.

«В этой книге я стремился выразить все многообразие жизни, взяв за основу существование двух обыкновенных людей», – писал Уайт.

Роман «Древо человеческое» вышел сначала в Англии, затем – в Австралии и США. Приняли книгу неоднозначно. Уайт даже подумывал закончить свою писательскую карьеру.

Однако Уайт продолжил с романом «Фосс» (1957), принесшим автору успех. Здесь безумец-первопроходец, вообразивший себя то ли кем-то сильнее Бога, то ли – вовсе Богом, ведет за собой людей к гибели.

Следующий роман «Едущие на колеснице» (1961) стал бестселлером. Уайт уже признан одним из выдающихся писателей мира, но он избегает публичных выступлений и интервью.

Роман «Вивисектор» (1968) посвящён внутреннему миру и творческим поискам художника. Уайт отказался от Британской премии за этот роман, отказывался от денежного вознаграждения за свои произведения.

Действие ряда произведений Уайта – романов «Едущие в колеснице» (1961), «Амулет» (1966), «Вивисектор» (1970), «Око бури» (1973), сборников рассказов «Обожженные» (1964) и «Какаду» (1974) – происходит в Сиднее или в вымышленном пригороде Сиднея под названием Сарсапарилла.

В 1973 году Патрик Уайт становится лауреатом Нобелевской премии по литературе – «За эпическое и психологическое мастерство, благодаря которому был открыт новый литературный материк». Отмечалось мастерство писателя в исследовании метафизических проблем бытия. От имени Уайта в Стокгольме премию получил его друг, художник Сидни Нолан.

Новый роман Уайта «Око бури» (1973) имел большой успех, в том числе издательский. На вырученные от продажи тиража деньги Патрик Уайт учредил собственную премию – для молодых талантливых писателей, у которых возникли трудности с продвижением своего творчества.

В 1979 году роман Уайта «Дело Твайборна» был номинирован на Букеровскую премию, но писатель отказался от номинации, желая дать дорогу молодым писателям.

В 1981 выходит автобиография под названием «Трещины в стекле».

Писатель вел активную общественную деятельность. Активно выступал против цензуры в литературе.

Последним произведением Уайта стал роман-мемуары «Воспоминания о многом в одном» (1986).

Патрик Уайт – один из наиболее значительных англоязычных романистов XX века.

О чём и о ком пишет Уайт?

Его «область» – это «Великая Австралийская Пустыня», где трудящийся человек в поисках веры и добра, гармонии с природой сталкивается с серьёзными испытаниями и лишениями. Неудача – непременный спутник существования любого человека.

Уайт развенчивает официальный государственный миф об «истинном австралийце» – человеке здоровом и красивом, но ограниченном в своём внутреннем развитии, вся жизнь которого подчинена стремлению к материальному благополучию.

Пишет Уайт ярко и разнообразно. Просто и сложно одновременно. Трагически и смешно сразу. Совмещая несовместимое, прибегает к гротеску.

Позже всех в англоязычной литературе значение творчества Патрика Уайта признали именно в Австралии.

Литературовед Владимир Скороденко, исследователь творчества писателя, так написал о П. Уайте в предисловии к сборнику прозы П. Уайта «Женская рука»: «...Патрик Уайт действительно склонен называть вещи своими именами и писать трагикомедию бытия с ревностью и усердием беспристрастного летописца. Но в этой трагикомедии по законам жанра есть, помимо горя, гротеска и фарса, эпизоды очищающей духовной встряски, и писатель воссоздает их с такой же ревностью и взыскательностью мастера. Несовершенства человеческой природы и пошлость социального «быта» не скрадывают, а, напротив, оттеняют для Уайта непреходящую духовную ценность таких нечастых прорывов в высоты, наполняющих существование смыслом и красотой. Все же вместе сообщает его прозе достоинство взвешенного, честного и выстраданного свидетельства о человеке».

Патрик Уайт, «Древо человеческое»

роман, фрагмент (начало)

Глава первая

Повозка проехала между двух эвкалиптовых деревьев и остановилась. Два эвкалипта главенствовали в этой части леса, они возвышались над густыми зарослями с простотой истинного величия. Повозка остановилась, царапнув волосистый ствол, а лошадь, косматая и безучастная, как эти два дерева, вздохнув, застыла на месте.

Человек, сидевший в повозке, спрыгнул на землю. Он потер руки, потому что уже заметно похолодало, на бледном небе кучились стылые облака, а запад светился медью. В воздухе потянуло морозной свежестью. Человек потер руки, и от шороха холодных ладоней еще больше стали чувствоваться и стужа, и безлюдье этих мест. С веток поглядывали вниз птицы, зверьки следили глазами за происходящим. Человек сгрузил с повозки большой тюк. Собака подняла заднюю лапу над муравейником. У потной лошади отвисла нижняя губа.

Человек взял топор и ударил по волосатому стволу эвкалипта – скорее, чтоб услышать звук, чем для чего-то иного. И звук был холодный и резкий. Человек бил и бил топором, пока не полетели белые щепки. Он остановился, разглядывая зарубку на стволе. Тишина была огромна. Никогда еще в этой части леса не случалось ничего подобного.

И уже гораздо быстрее, будто стряхнув с себя дремоту, он стал снимать с лошади сбрую, оставившую темный отпечаток на потной шкуре. Он надел путы на сильные ноги коренастой, низкорослой лошаденки и подвязал мешок с сечкой к ее морде с белым пятном на лбу. Из веток и мешков человек смастерил шалаш. Потом разложил костер. И наконец перевел дух – слабый огонь костра затеплил в нем чувство удовлетворенности. У него есть какое-никакое, но пристанище. Волнистые языки огня сделали для него эту часть леса своей. Они слизывали и поглощали одиночество.

К тому времени пришел рыжий пес и сел у огня, близко, но не рядом с человеком, который не баловал своих животных. Он не разговаривал с ними и не ласкал. Хватит с них того, что они где-то около, на приличном расстоянии. И пес сидел и ждал. От настороженности и от голода морда его приняла суровое выражение, но ящик со съестным все еще лежал в повозке. И суровый пес молча глядел. В ожидании еды он не сводил с человека желтых глаз. Голод заставлял его неслышно перебирать лапами.

Человек был молод. Жизнь еще не потрудилась над его лицом. Оно было доброе и открытое; сдавалось, что и душа у него такая же. Ему нечего было скрывать и, быть может, потому казалось, что силой мышц он возмещает недалекость. Но такова ирония честности.

А лес вокруг постепенно исчезал. В сумеречном свете, под белым небом черные ветки деревьев и черные молчаливые заросли кустарника сливались в одно. Только костер пылал по-прежнему. И в кругу его света человек с безразличным видом растирал в своих жестких ладонях табак, прилепив к нижней губе квадратик белой бренчавшей бумаги.

Пес присвистнул острым носом. В свете костра поблескивала щетина на его морде. Он ждал, скоро ли придет конец этому нестерпимо долгому делу.

И дождался, когда поплыло облачко табачного дыма.

Человек встал. Отер ладони одна о другую. Пошел доставать ящик с припасами.

И тогда собаку бросило в дрожь.

Послышалось звяканье оловянной тарелки, шорох чая в жестянке, глухой стук мешка с мукой. Где-то журчала вода. Пощебетывали птицы, устраиваясь на ночлег. Молодая лошаденка со светлой челкой и молодой голодный пес ждали, уставясь на молодого человека. Блеск их глаз сливался с отсветами огня.

Позолоченный костром человек принялся резать кусок мяса. Пес не выдержал и стал выделывать курбеты – точь-в-точь взбесившийся рыжий жеребенок. Человек швырял куски собаке, делая вид – таков уж был его характер, – будто швыряет просто так. Пес жадно глотал ломти жирного мяса, ошейник его съехал к ушам, глаза выпучились. Человек ел быстро и некрасиво, он глотал мясо, чуть не давясь, – правда, здесь он был один, и его никто не видел. Потом он почти до капли выпил горячий, отдающий жестью чай. И наконец согрелся. Теперь ему стало хорошо. Он вдыхал медленный, тягучий запах мякины, которую жевала лошадь. Он вдыхал запах горящих в костре свежих веток. Он оперся головой о снятый с лошади влажный хомут. А костер был как пещера, огромная, с лабиринтами, она приняла в себя человека. Это он бежал синими змейками огня и загорался пламенем, он светился раскаленными угольками и опять вспыхивал и сразу гас, уходя в маленькие клубы дыма и усталые мысли.

Звали этого человека Стэнли Паркер.

До его рождения мать решила было назвать его Эбинизером, но отец, отчаянный безобразник с волосатым животом, поднял ее на смех. И мать об этом имени перестала думать. Мать была женщина запуганная и без всякого чувства юмора. Когда пришло время, она назвала сына Стэнли – ей казалось, что в этом имени по крайней мере есть что-то респектабельное. К тому же она вспомнила путешественника, про которого ей довелось прочесть.

Мать много читала, надевая очки в тоненькой золотой оправе, – они не столько вооружали ее водянисто-голубые глаза, сколько придавали им беззащитное выражение. Вначале она взялась за книги, надеясь найти убежище от всего пугающего и неприятного. Потом пристрастилась к чтению, потому что, помимо занимательных сюжетов, она находила в литературе то благородство чувств, которого так жаждала ее душа. Потом она стала учительницей. Все это было еще до замужества. Фамилия ее была Ноакс. Она помнила, как мать, рассказывая о Старой родине, говорила ей про женщину из рода Ноаксов, вышедшую замуж не то за священника, не то за лорда.

Мисс Ноакс поступила совсем не так. То ли по ошибке, то ли в каком-то умопомрачении она вышла за Неда Паркера, кузнеца из селения Ивовая протока, который мог завязать брусок железа двойным узлом, регулярно напивался и однажды во время проповеди все лез отвечать на риторические вопросы священника. Тут, конечно, и речи не могло быть о благородстве, но по крайней мере его мускулы служили ей защитой. И мисс Ноакс стала миссис Паркер и вместе с тем стала, пожалуй, запуганней, чем прежде.

– Стэн, – сказала однажды мать, – обещай мне любить господа бога и никогда не брать в рот ни капли спиртного.

– Ладно, – согласился мальчуган, ибо и о том и о другом имел весьма смутное понятие, а в глазах его искрилось солнце.

Молодому человеку, глядевшему в усыпляющую глубь костра, вспомнились родители и материнский бог – что-то кроткое и бледно-голубое. Сколько раз он, бывало, старался увидеть лицо ее бога, но ничего не получалось. Ну что ж ты, бог, шептал он, лежа в темноте с открытыми глазами. Иногда в соседней комнате слышалась пьяная икота и ругань отца.

Отец бога не отрицал. Наоборот. Он был кузнецом и часто смотрел в огонь. Он ударял по наковальне и взлетали искры. Сила в нем бушевала, как огонь, звон металла притуплял его слух, а к вони от паленых копыт он относился с полным презрением и никакие сомнения его не грызли. Однажды по пути домой после крепкой выпивки он даже заговорил с богом со дна канавы и перед тем, как скончаться, ухватил за крыло отбивавшегося ангела.

Бог Паркера-отца, как представлялось мальчику, был богом буйным, богом вспыльчивым, он появлялся между запоями и укорял, грозя узловатым пальцем. Это был бог пророков. И как бы то ни было, но этот бог внушал ему страх и веру куда больше, чем материнский, благостный. Во всяком случае, поначалу. В Ивовой протоке этот бог гнул деревья так, что они стелились по ветру, точно длинные бороды. Он обрушивал на оцинкованные крыши столько дождя, что даже старшие становились задумчивыми и при свете коптящей лампы сидели какие-то нахохленные и пожелтевшие. И это он перерезал горло старому Джо Скипнеру, хотя тот вроде бы ничем такого не заслужил – просто жил себе потихоньку и любил кормить птиц хлебными крошками.

Это был один из тех случаев, вспоминал молодой человек, которые мать и не пыталась объяснить. «Всякое бывает», – сказала она.

И отвернулась, пряча от него свое расстроенное лицо. Было много такого, на что она не находила ответа. Потому-то она и не очень водилась с другими женщинами – те знали почти все на свете, а если чего и не знали, стало быть, того и знать не стоило. И потому мать Стэна Паркера всегда была в одиночестве. Она читала все подряд – Теннисона с медными застежками и засушенными фиалками меж страниц, и заляпанного, претерпевшего наводнение Шекспира, и всевозможные каталоги, календари, поваренные книги, энциклопедию и словарь географических названий – это был избранный и спасительный круг ее чтения. Она читала и усердно занималась наведением чистоты, как будто бы тем самым могла навести порядок в жизни; но время и моль разрушали плоды ее трудов, да еще души человеческие, которые, как чертики на пружине, вырываются из любой коробочки, куда их ни упрячь.

Вот, например, этот молодой человек, ее сын, который сейчас лежал, подложив под голову хомут, возле своего костра, сын, который тоже вырвался из коробочки, и это не принесло ей особых огорчений, что и говорить, он был славный малый и хороший сын, и прочее, но жил как-то сам по себе. Ах, думала мать, он будет учителем или проповедником, он будет толковать людям слова поэтов и бога. При всем ее почтении к поэтам и богу она в простоте душевной и от некоторого тумана в голове полагала, что можно истолковать смысл их слов. Но сыну, который днем, под жужжанье мух, или ночами, когда в лужах потрескивал лед, читал пьесу «Гамлет» из материнского томика Шекспира или те отрывки из Ветхого завета, где за словами вставали люди, и в голову не приходило что-либо истолковывать. По крайней мере в ту пору.

Какой он толкователь! Лежа у костра, он даже заворочался при мысли, что от него этого ждали. И вообще в нем нет ничего особенного. Он просто мужчина. Пока что ему удавалось прокормить себя. Пока что его не тревожили никакие тайны, а сомнения еще были как слабое эхо. Разумеется, он уже соприкоснулся с морем житейским и суматошные волны промыли в его душе пещерку, где таились недоумение и досада. Но слова песен, плывущих на закате сквозь пыль и перечные деревья маленького городишки, говорили как будто только о нем. А однажды какая-то женщина, наверно шлюха, немолодая и некрасивая, глядела на него, прижавшись лицом к оконному стеклу, и Стэн Паркер навсегда запомнил это лицо, потому что долго не мог отвести от него глаз.

Но эти мысли не согревали, а костер уже еле тлел. Стэн поежился, потянулся вперед, поворошил красные угли, и огонь с новой силой взмыл вверх, в ночную темь. Теперь Стэну опять стало тепло. Круг света захватывал молодую лошаденку; она лежала, подогнув колени, а на морде ее болтался пустой, уже ненужный мешок. Рыжий пес, распростертый на земле, положив морду на лапы, подполз ближе, ткнулся носом в руку хозяина и лизнул; тот оттолкнул его – из принципа. Пес только вздохнул. А человек почувствовал себя увереннее.