Изящество светского анекдота. Нина Ягодинцева о рассказах Софии Осман

Изящество светского анекдота

 Нина Ягодинцева о рассказах Софии Осман

Все три сюжета, предложенные автором для рецензии, объединены рамками очень интересного жанра – светского европейского анекдота. Этот довольно редкий в наше время жанр интересен не только самим анекдотичным сюжетом, но – и даже в первую очередь – уникальным стилем, особой манерой рассказа, где главная шутка, «центральная улыбка» (то есть собственно сюжет) словно дробится на тысячи смешинок-подробностей, рассыпанных в тексте и относящихся к ткани повествования, мелочам и деталям, а также постоянно мерцающих в стилевых оборотах как авторской речи, так и реплик героев.

Подобный юмор всегда имеет тонкий оттенок, этакий изящный смысловой перелив: он слегка, почти неуловимо, приближается к сатире, осторожно намекает, может быть, местами даже и на сарказм, – но только намекает, и в итоге всё равно оказывается добрым юмором, снисходительной, мягкой улыбкой по отношению к тем или иным людским слабостям.

И здесь нужно отметить прекрасную несовременность автора, избравшего для своего творчества именно этот жанр: за последние десятилетия литература приучила нас к беспощадному сарказму, но подобный сарказм не помогает жить, а напротив, отвращает от жизни, убивает в ней смысл. Автор же предлагает нам другой взгляд, наиболее удачно и цельно выраженный, пожалуй, в рассказе «Контрабас», где особенно ощутим добрый, человечный юмор автора по отношению ко всем героям.  

Нам представляется, что произведений именно этого направления сегодня в литературе катастрофически недостаёт. О сарказме мы уже сказали, но даже позитивное повествование уходит в очень личную лирику или тяжеловесный эпический пафос, теряя милую несерьёзность – истинное обаяние многих житейских, порой даже и важных – почему бы нет? –событий.

Рассказ «Каролина» в этом отношении можно назвать немного более жёстким, но только сам сюжет, и причём только до развязки, где лёгкое подтрунивание над героем сменяется описанием его внутренней победы, даже торжества.

И только, пожалуй, рассказ «Покровитель талий» несколько выходит из этой ауры мягкого юмора, улыбки любования. Но он менее проработан и сюжетно, и стилистически, и в итоге складывается такое впечатление, что автор предложил нашему вниманию не вполне рассказ, а сам замысел, эскиз рассказа, и в процессе доработки всё «вернётся» в основное русло повествований.

Теперь обратимся к деталям и подробностям, которые в прозе по большому счёту определяют всё. Они более всего удались в «Контрабасе», где автор эскизно воссоздаёт быт маленького итальянского городка и характеры его жителей. Вот начало рассказа:

«Городок тот, был не то чтобы красивым, как, к примеру, места с историческим прошлым, но здесь, абсолютно точно, было нечто, отражавшее постоянство итальянской жизни: уют и зелень, узкие улочки, маленькие кафе, круглый фонтан на центральной площади и живописные домики городской мэрии и суда. Они стояли так близко к друг другу, что были бы они из одного камня – различить, где из них судят, а где жалуют, удалось бы не сразу.

Из центра за город, к фермам и загородным домам разбегались десяток аллеек и, если в форме фонтана виделось солнце, то спицы дорожек казались его лучиками…»

Здесь, как и полагается в цитатах, пунктуация сохранена авторская (и с ней автору в дальнейшем можно было бы ещё поглубже поработать, уточняя и изощряя авторскую интонацию).

Говоря о деталях, нельзя не обратить внимание на краткое и точное описание-характеристику домиков городской мэрии и суда. И – фонтан-солнце с расходящимися лучами-аллейками. Этот приём в прозе называется начальной метафорой. Она практически не бывает включена в сюжет, не определяет собой движение событий, но, будучи частью экспозиции, создаёт образ всего сюжета в целом, как бы вводит читателя за руку в то пространство, не только физическое, но и эмоциональное, где будет происходить действие.

И вот это ключевое «различить, где <…> судят, а где жалуют, удалось бы не сразу» относится в полной мере не только к начальной картинке, но и ко всем сюжетным перипетиям, дают эмоциональный ключ к ним.

Надо сказать, что итальянский колорит ощущается не только в описываемых подробностях (а красок и деталей, в принципе, можно бы немного и добавить), – колоритны сами персонажи. Музыкант, почтенная матрона, царящая в доме, романтическая вдова-соперница, многочисленные соседи…

Впечатление можно усилить за счёт речевых характеристик персонажей – итальянцы в этом отношении очень выразительны, итальянский синтаксис максимально эмоционален, а искусство «маленькой беседы» – многочасовых эмоциональных женских разговоров ни о чём – можно отнести, действительно, к сфере искусства. Это черта итальянской бытовой культуры, которая может внести дополнительный колорит в данный рассказ.

Ещё один важный нюанс: диалоги героев и авторское повествование в тексте очень тесно взаимосвязаны. Прямая речь в кратко и точно описанном пространстве тоже становится короче и выразительнее, поскольку задействует контекст и существенно его расширяет. А повествование в этом случае освобождается от необходимости останавливаться на не слишком значимых мелочах и получает возможность более рельефно представить важные детали.

Нам представляется, что работа над рассказом может двигаться именно в этом направлении, поскольку некоторое ощущение многословия, лишних эмоциональных подробностей и частично несоответствий всё-таки у читателя возникает. Собственно говоря, оттачивание стиля и интонации – работа благодатная, и результат всегда даёт превосходный.

Ещё более это оттачивание необходимо для рассказа «Каролина», поскольку здесь колорит многих интересных деталей и тонких нюансов тонет в излишних подробностях.

Вот начало рассказа (если в «Контрабасе» это была начальная метафора, городской пейзажик, то здесь – портрет):

«Мистер Якобсон не любил рано просыпаться. Каждое утро, прежде, чем встать, он подолгу нежился в постели, наслаждаясь остатками сна. Он был осторожным, неуверенным в делах человеком и поэтому относился ко всему без подозрений – верил всему, что слышал, и сразу же выражал по отношению к этому милосердное снисхождение, хотя, больше всего его поведение напоминало растерянность бездельника…»      

В героя, конечно, желательно влюбить читателя с первых же строк. В приведённом описании это, несомненно, есть, особенно то, что он «выражал <…> милосердное снисхождение, хотя, больше всего его поведение напоминало растерянность бездельника», но это милое свойство входит в противоречие с описанным чуть ранее: «был осторожным, неуверенным в делах человеком относился ко всему без подозрений – верил всему, что слышал».

Как правило, если человек осторожный и неуверенный, милосердное снисхождение ему бывает просто недоступно – оно всегда является признаком большой внутренней силы, пусть не всегда понятной самому герою, но в нём всё-таки присутствующей. Ну и осторожный, неуверенный человек как раз-таки подозрителен и недоверчив.

Последняя часть цитаты хороша возможностью начальной читательской догадки, предсказанием финала рассказа, где эта внутренняя сила героя вдруг проявляется (особенно в самом конце). То есть здесь портрет очевидно выполняет художественно-смысловую функцию начальной метафоры.

В целом рассказ практически готов, он только требует тщательной стилевой проработки, вероятно, просто по принципу «хирургической редактуры» – вычёркивания деталей, порождающих противоречие (как в цитате, приведённой выше).

В «Покровителе талий» эффект «рассказ в рассказе» получился несколько неожиданным: внутреннее повествование оказалось на порядок интереснее окольцовки. И хотя неожиданная интрига и азарт спора должны были бы подогреть интерес читателя к происходящему, они всё равно проигрывают внутренней фактуре. Здесь сложно сохранить «рассказ в рассказе» – возможно, потому, что обман Тибона был в общем-то безобидным и забавным, а вот своеобразный розыгрыш Виктора довольно жесток по отношению и к Виктору, и к девушке.

Эти столь разные сюжеты необходимо сбалансировать и стилево, и эмоционально, а вот отдельный сюжет о «покровителе талий» вполне может быть изложен в изящной авторской манере как отдельная история, и тогда происшествие с Виктором может стать финальным анекдотом, показывающим, как соотносятся между собой в жизни изящное плутовство и грубый розыгрыш.

Разумеется, это только рекомендации, и если они помогут автору решить творческую задачу, будет славно.

В финале рецензии хочется отметить, что в рассказах есть и ещё один примечательный потенциально важный аспект, уже найденный, но не полностью реализованный автором: если в «итальянском» рассказе автору удалось в определённой мере воспроизвести итальянский колорит, то в двух других это едва намечено, а было бы весьма интересно решить каждый анекдот в определённой национально-культурной стилистике: в английской, например, немецкой или других, с подсказкой для читателя (одни только имена подсказкой быть не могут, и вот как раз в «итальянском» рассказе всё сложилось довольно точно) – эта стилистика даёт дополнительную красочку в палитру, делающую из анекдотичной жизненной ситуации литературный факт, полновесный рассказ.

---

 Нина Ягодинцева: личная страница.

София Осман, родилась на севере России. Живет в Москве. Окончила Московский государственный юридический университет. Работает в сфере финансового аудита. Роман «История Мишеля Боннара» и его продолжение вышли в издательстве «Эксмо» (2018), следом был опубликован сборник рассказов «Варфия». В настоящее время, совместно с издательством «1001 бестселлеров», выпущен сборник исторической прозы «Шара». Обучается в Литературном институте.

---

София Осман

Муж, жена и контрабас

Эта любовная драма произошла в небольшом итальянском городке.

Городок тот, был не то чтобы красивым, как, к примеру, места с историческим прошлым, но здесь, абсолютно точно, было нечто, отражавшее постоянство итальянской жизни: уют и зелень, узкие улочки, маленькие кафе, круглый фонтан на центральной площади и живописные домики городской мэрии и суда. Они стояли так близко к друг другу, что были бы они из одного камня – различить, где из них судят, а где жалуют, удалось бы не сразу.

Из центра за город, к фермам и загородным домам разбегались десяток аллеек и, если в форме фонтана виделось солнце, то спицы дорожек казались его лучиками.

Как в любой итальянской местности здесь было хорошее вино, напевная музыка и темноволосые красотки – совершенные создания со звонкими и громкими голосами. 

И, конечно, как обычно бывает, все местные знали друг друга и все друг о друге. Это назойливое любопытство они называли интересом и объясняли его просто – именно так, почти родственно и должны жить близкие соседи.

Обстановка в городке, напоминала атмосферу соучастия и могла показаться странной, чрезмерной. Однако именно это создавало особенную, волнующую напряженность, делая из любой мало-мальской интересной новости настоящее событие.

Это в мегаполисах людям нет друг до друга никакого дела, жители безразличны к окружающим и внимательны только к самим себе. Здешние же были на редкость чуткими, владели острым зрением, прекрасным слухом и удивительно феноменальной памятью. Им удавалось подмечать у соседа все личные перемены и досконально их изучить еще до того, как о них решался рассказать сам сосед.

Возможно еще и поэтому горожане были искренними, ничего из себя не изображающими, реагировали на все натурально, как есть, поскольку понимали – иное не имело совершенно никакого смысла: любая хитрость будет непременно разоблачена, а обман обязательно раскрыт.

Они не упускали шанса разжиться новостями о напарниках, поэтому, медлительно прохаживаясь по улочкам, называли это времяпрепровождение бдительностью, а вовсе не бездельем. Как иначе разузнать, почему в гончарной мастерской всю ночь горел свет, или отчего на личике сеньоры Мариани счастливая улыбка, в то время как сеньор Мариани, напротив, имеет жалкий вид? И как связаны данные обстоятельства с тем, что в город приехал Лучано де Верьян – детский приятель сеньоры, который, к неудовольствию сеньора Мариани, слыл удачливым брокером, выдавший после рюмки граппы о своей первой любви, вышедшей замуж не за него.

Впрочем, событие подобного масштаба считались удачей – адюльтер приравнивался к кинофестивалю или выставке, которые обходили городок стороной, что, вероятно, и толкало жителей развлекаться по-житейски.

То, что случилось этой весной, не на шутку взбудоражило всех. Эта новость стала для местных самым настоящим «торжеством с шествием барабанов и литавр». А все потому, что героями истории стали известный на весь город музыкант и его жена. Молодая пара приковала к себе интерес всех без исключения: от городских клуш до знатной интеллигенции. Всеобщее внимание придало скандалу культурности, хотя случай этот казался выходкой.  

Глядя на героя – воспитанного человека – можно было подумать, что он какой-нибудь хулиган, считавший славу популярного музыканта связанной не столько с талантом, сколько со славой скандалиста.

Этот любовный пассаж начался задолго до того, как попал в категорию происшествий. Сперва все выглядело обыкновенно и не особо выделялось в любовной атмосфере этих мест, лишний раз подтверждая, что любая итальянская драма заканчивается любовью либо ею начинается, или же всегда имеет ее в виду, поскольку, обильные на чувства итальянцы обязаны страстно любить, нежно вспоминать или неистово желать, чтобы непременно томиться, изнемогать и кем-то грезить.

Молодые и красивые Он и Она, возраста, подходящего для вступления в брак, сомкнулись в пару. Мы опустим подробности, предшествующие их союзу, изобиловавшие истомой, признаниями и многозначительными прикосновениями, упомянув лишь о том, что на этапе романтической привязанности наш главный герой, Джузеппе (а иначе и не могли звать итальянского музыканта), проявил настолько излишнее усердие, что буквально преследовал свою будущую жену.  

Он присутствовал рядом с ней с упорством, достойным восхищения и, даже поздними вечерами, когда, казалось бы, после долгих прогулок и страстных объятий сердечный пыл должен был затихать, Джузеппе вкладывал всю свою страсть в свои способности ублажать слух, развлекая любимую виртуозной игрой на контрабасе.

Под его натиском невеста продержалась недолго – всего-то с конца весны до ноября – и, сказав матери о том, что «так он никогда не закончит играть под нашим балконом», дала согласие стать его женой.

Потом была свадьба и рождение детей – прекрасное событие, которое, пожалуй, уже никак не могло стать хоть какой-то значимой угрозой семейному счастью.

Казалось бы, ну как двое прекрасных дочерей могли стать причиной недомолвок или поводом к ссоре?

«Не могли!», – воскликнет любой и будет неправ, позабыв о том, где мы.  

Надо хорошенько знать темперамент южных красавиц и понимать душевные перемены, сопутствующие материнству. Так и у нашей сеньоры Дженаро обнаружились черты господствующей королевы, ощутившей всю полноту власти над подданством и землей, несмотря на единичное количество слуг и территорию своего дома всего в каких-то в два акра.

Впрочем, обвинять ее в том было бы неверным, поскольку любая итальянская дама вместе с материнством приобретает полные права на семью, что с удовольствием подтверждает все последующие годы.

Мария – а именно так, по-библейски   завали сеньору Дженаро –до появления младенцев была просто прелестна. С рождением же дочерей она расцвела и еще больше похорошела. Из гибкой и юной красавицы, напоминающей едва распустившийся пион, она превратилась в знойную розу с темно-красными лепестками и... опасными шипами.      

С каждым днем женщина становилась все важнее и требовательнее к обожавшему ее Джузеппе. Сеньор Дженаро поначалу был совершенно счастлив: его любимая перестала скромничать и открыто заявляла о своих желаниях и недовольствах.

Отчего-то Марии стал невыносим контрабас и ежевечерняя игра Джузеппе. Не желая гневить любимую, Джузеппе прекратил упражняться каждый день, сократив игру до двух дней в неделю.

Однако Мария не простила ему и этого. Однажды она велела мужу убираться «вместе со своим контрабасом» на чердак.

– Джузеппе, – гневно шептала Мария, – девочки не спят, прекрати шуметь. Твоя музыка слышна отовсюду.

– Но, милая, – оправдывался муж, – я едва прикасаюсь к струнам, моя игра лишь успокоит малышек.

– Забирай свою гигантскую скрипку и отправляйся вместе с ней на чердак, – ругалась Мария, – да закрой плотнее за собой дверь.

– Конечно, любимая, – мрачно пробормотал Джузеппе и, уложив инструмент в футляр, отправился под крышу дома.

Но совсем скоро новая, темпераментная Мария опять начала выговаривать мужу:

– Джузеппе, так не пойдет. От твоей игры во всем доме отрясется потолок! Теперь мне кажется, что там, наверху, притаился страшный зверь. Когда ты ворочаешь контрабас, он скребется когтями по полу, а когда принимаешься пилить – воет. Ты пугаешь девочек.  Едва ты начинаешь, просыпается Анна. Она не спит ровно до того, пока ты не закончишь!

– Значит ей нравится моя игра, – обрадовался Джузеппе.

– А Лауре нет, – усмехнулась жена, – отправляйся-ка ты лучше в подвал, да не забудь закрыть за собой плотно дверь. Может быть так дети будут спать, не слыша этой унылой музыки.

Джузеппе окончательно сник. Он хотел, было, сказать, что когда-то именно эта музыка их объединила, напомнить жене, как она выходила на балкон, едва его большая скрипка начинала свое чарующее пение, но промолчал, молча упаковал контрабас и сделал так, как хотела жена.

Спустя пару дней, Мария вновь проявила характер:

– Джузеппе, ты безответственный. От твоей игры сотрясается пол!  Мне кажется, я хожу по доскам, под которыми преисподняя, и там, – Мария ткнула пальцем, – прислужники дьявола мучают грешников, а те истошно воют. Теперь просыпается Лаура и не спит, пока не стихнут их рыдания!

– О, значит, и моя вторая дочь расслышала пение контрабаса, – обрадовался Джузеппе.

– Возьми-ка ты свой контрабас и выброси его! – крикнула Мария, – Я не желаю больше слышать его душераздирающего воя и не хочу, чтобы мои девочки боялись! Еще не хватало, чтобы они увидели эту ужасную машинку. Только представь, они подрастут и встретятся с этой громадиной. А если он не удержится и придавит их?

– Но, Мария?!

– Не может быть и речи!!! – воскликнула Мария, – контрабас – опасная затея! Ты должен выкинуть инструмент и навсегда забыть о нем! Я не желаю, чтобы он причинил нашим детям вред!

Мария вышла, а Джузеппе остался в печали. Он страстно любил жену, она была его идеалом, музой, но и инструмент вдохновлял его, и, к слову сказать, вдохновлял гораздо дольше.

Контрабас для Джузеппе был не столько путеводной звездой или предметом гордости, сколько служил крепкой броней его творческой душе, которая, как и у любого одаренного человека выразительна, но не сопоставима с суровым миром.

Избавиться от контрабаса было также невыносимо, как самовольно лишиться глаз, слуха, рук и ног и постараться быть ополовиненным, но счастливым.

Весь день Джузепе не находил себе места. Поздним вечером он отправился за советом к соседу. Ромео слыл знатоком женских душ и как никто мог понять бедного Джузеппе, а может быть и придумать способ убедить Марию простить и принять увлечение супруга.

– Джузеппе, – сказал Ромео, выслушав печальную историю, – давай-ка я спрячу твой контрабас в одно укромное место и помогу выбросить его футляр, чтобы успокоить твою бедную жену. Когда все утихнет, ты сможешь вернуть контрабас и играть столько, сколько вздумается.

– Хорошо, – согласился Джузеппе, – ты прав, мой друг, так мы и сделаем.

Этой же ночью Джузеппе вынес контрабас и оставил его в саду, возле калитки соседа. Ромео, как и было условлено, забрал его и спрятал.

На следующий день Ромео прибыл к Джузеппе с тележкой.  Он важно и нарочито громко зашел в дом и обратился к Марии:

– Я пришел к вам, сеньора Дженаро, чтобы помочь Вашему мужу избавиться от этой страшной этажерки со струнами. Она бы больше подошла великану, чем такому интеллигентному человеку, как наш Джузеппе.

– Вот и я твержу ему о том же, – обрадовалась неожиданной поддержке Мария.

– Да-да, – заверил ее Ромео, – великаны выпивают портвейн и развлекают так своих подружек! Нашему Джузеппе надо бы что-то поизящнее... например, тоненькую батутту. Тогда он смог бы тренировать дирижерские навыки бесшумно.

Мария была полностью довольна. С нескрываемой радостью она поглядывала на мужа.

– Твой друг говорит верные слова, – серьезным голосом заявила она и с полным снисхождением к бедному Джузеппе добавила: тебе бы стать таким же мудрым, как и он!

...Недаром Ромео называют большим знатоком женщин, он мог бы быть ученым!

– Мы сейчас же погрузим контрабас на тележку и увезем к обрыву, – сказал Ромео, показывая на горизонт, – мы скинем его в самую глубокую пропасть, чтобы больше никогда его гнусавые звуки не тревожили ни тебя, ни твоих прелестных дочерей, Мария.  

Согнувшись, Ромео взялся за пустой футляр и закряхтел.

– Мне не поднять его в одиночку, – воскликнул он.  – Помоги же мне, Джузеппе! Эту машинку придумал сам дьявол. Наверное, он заставляет грешников перетаскивать контрабасы из одного конца ада в другой. Должно быть, он весит целую тонну!

Вдвоем они погрузили почти невесомый футляр на тележку и, придерживая его, выкатили на улицу.

– Джузеппе, куда же ты везешь свой контрабас? – окликнул парочку сосед из дома напротив.

– Мы с Джузеппе решили избавиться от него, – крикнул Ромео.

– Ох, как жаль Джузеппе, – ответил сосед, – я любил твою огромную скрипку, она так красиво пела! Я слушал тебя и вспоминал юность, то время, когда я встретил свою Лилиану, – загрустил старик.

– Сеньор Дженаро, – окрикнула Джузеппе любопытная горожанка, – куда это вы направились со своим контрабасом?

– Мы идем скинуть его со скалы, сеньора Андриана! Его звуки мешают детям Джузеппе спать, а наш музыкант обожает своих девочек, – пояснил Ромео и прошел мимо сплетницы.

– Какая жалость, сеньор Дженаро, – крикнула горожанка, – я любила ваш контрабас! Особенно на празднике весны, когда Вы забирались на сцену и радовали нас веселым джазом! Вспомните, как все танцевали!

Джузеппе тяжело вздохнул и опустил глаза.

– Джузеппе, – окрикнул молодой парень.

– О, Марко, дружище, – обрадовался Джузеппе.

– Неужели то, что говорят – правда? Кому же я буду подыгрывать со своим бубном на празднике весны? А как же мой день рождения? Мы хотели устроить концерт!

– Я ничего не могу поделать, Марко, прости меня, – грустно ответил Дженаро, – мои дети перестали спать, а Мария... она... я должен, – сознался Джузеппе.

Марко тяжело вздохнул, помрачнел и растерянно поплелся следом за тележкой, объясняя каждому встречному:

– Джузеппе решил скинуть со скалы свой контрабас.

– Нам жаль, Джузеппе!

– Как же так, Дон Дженаро?

«Похороны» контрабаса собрали полгорода. Люди стояли на краю обрыва, уговаривая музыканта остановиться, но Джузеппе был решителен.  

Под лай дворовых собак и девичьи вздохи футляр полетел вниз.

***

Миновала неделя.

На фоне мрачного и молчаливого Джузеппе, жена его напоминала буйную позднюю весну, с солнцем и блудом.

Довольная собой, похожая на капризного ребенка, получившего все желаемое разом, Мария обращалась к мужу со всепрощающей улыбкой, полной любви и нежности, а тот, напротив, поглядывал на супругу сконфуженно, неодобрительно перебарывая в себе обиду.

Его одолела предательская слабость, тело не слушалось гудящей головы. Едва он принимал сидячие положение, как в руках начиналась непривычная дрожь: кончики пальцев покалывало, пальцы перебирали воздух, как будто сжимали струны.  

Заметив это, и, разоблачив в себе необузданность, Мария, жаждущая подобных ласк, предложила мужу помузицировать на ней и дать своей творческой душе полную волю, убедительно заверив любимого, что более благодарного инструмента, чем она, у него никогда не было и не будет, однако, попробовав, сеньор Дженаро еще больше погрустнел и признался, что это совершенно не то, что было у него с контрабасом – ни по ощущению, ни по звуку.

Мария на мужа разозлилась, а затем и обиделась, Джузеппе же впал в состояние, сравнимое с ужасом: ему начало казаться, что его ладони существуют отдельно и ему более не принадлежат. Он подозревал, что они отправились следом за скрипкой в сад Ромео и теперь устраивают для соседа музыку, а может быть они вступили в сговор с разумом и намекают на то, что хозяин совершил ошибку.

Его руки, подчиняясь внутреннему миру сеньора Дженаро, распознали в отвратительной затее избавиться от дела своей жизни – предательство самого себя.

Едва сеньор Дженаро закрывал глаза, ему чудился контрабас. Подобного с ним не случалось даже во времена, когда его пылкий разум целиком и полностью занимала любовь.

В своих мечтах он подходил к инструменту и сперва поглаживал его, а потом, обнимая сзади, начинал играть.

Все его сны напоминали музыкальные концерты: ночи одиночного музицирования сменялись шумными представлениями, на которых Джузеппе выступал перед восторженной толпой, но среди них он так и не мог разглядеть Марию.

Уже неделю бедный сеньор Дженаро таился от жены, опасаясь, что она заметит его несобранность или, того хуже, назовет душевно нездоровым. Хотя он и сам понимал, что оснований к этому более чем достаточно.

За снами Дженаро одолел страх: ему начало казаться, что еще чуть-чуть, и он разучится держать смычок, а затем понимать ноты. Его пальцы стали непослушными, немыми, он с трудом сгибал их, чтобы взять чашку или бритву, а, читая, предпочитал класть книгу на стол.

Промаявшись семь дней, потеряв в весе, и, прибавив возраста, он не выдержал, признал служение контрабасу своей судьбой и заспешил к Ромео за исцелением.

– Ромео, – зашептал ему Джузеппе, – нельзя ли мне хоть немного поиграть? Я буду играть тихо, никто ничего не услышит и не разгадает нашего обмана!  Даже если кто-то услышит музыку, то будет думать, что на крыше магистрата собрались скрипачи...  

– Отчего же нельзя? Конечно! Твой контрабас в саду донны Креоле! У Анджелы огромный сад, там никто ничего не услышит. Отправляйся к ней прямо сейчас, пока Мария укладывает дочерей.

Со всех ног бросился Джузеппе в сад к донне Креоле.

Перебравшись через изгородь, он заметался по саду.

– О, – воскликнул сеньор Дженаро, обнаружив возле большого дуба свою огромную скрипку, – как же я скучал по тебе, мой милый друг... я больше никогда тебя не оставлю!  

...Он уселся на сваленное дерево и, обняв такой родной деревянный остов, начал гладить изгибы контрабаса и гладил их до тех пор, пока в руки не вернулось тепло, а пальцы из деревянных не стали вновь послушными и живыми.

С того дня каждый вечер Джузеппе спешил к донне Креоле. С утра и до сумерек он поглядывал на часы, прикидывая время до вечернего променада в музыкальный сад, где его ждали несколько часов самозабвенной музыки.

С самого первого дня Джузеппе казалось, что он не один. Он убеждал себя, что в огромном саду кроме маленьких белок и енотов никого нет, но все равно его не покидало странное ощущение что кто-то слышит звуки его музыки.

 Спустя несколько дней он заметил рядом с поваленным деревом удобный стул, а на следующий обнаружил невысокий столик и графин с водой. Затем появились деревянный уступ для контрабаса, теплое покрывальце для него самого, и бутылочка «Бардолино».  

Оглядевшись, он обратил все свое внимание на стоявший вдалеке хозяйский дом, и развернул стул так, чтобы мелодия обрела путь.  

Все следующие недели сеньор Дженаро понемногу придвигал стул ближе к дому. Он добрался до края зеленых веток, за которыми начиналась залитая светом площадка... и там остановился.     

Каждый вечер он видел, как на балконе особняка появлялся женский силуэт и не пропадал все время, пока продолжалась его игра.

Спустя несколько дней сеньор Дженаро заметил, что фигура возникает даже раньше, чем начинается его концерт, а на следующий день он услышал овации и голос:  

– Прелестная музыка! Не останавливайтесь! Сыграйте еще. Прошу Вас!  

Услышав это воодушевленный Джузеппе схватил стул и вынес его на площадку перед домом, прямо под балкон красавицы донны Креоле.

– Моё почтение, уважаемая донна Креоле, – поздоровался Джузеппе и поклонился даме.

– Как я рада Вам, Джузеппе! – всплеснула руками женщина и одарила сеньора очаровательной улыбкой, – Ваше выступление – для меня сущая радость!  Принимать в гостях такого талантливого музыканта, как Вы – невероятная удача! – Анджела подошла к перилам и слегка через них перегнулась.

– Едва Вы прикасаетесь к струнам, в саду замолкают птицы. Они также, как и я, сеньор Дженаро, не смеют перебить Вас.  Ваша игра утешает меня, я наполняюсь музыкой. Звуки скрипки отыскали во мне глубину, о которой я не знала...они раскрепостили меня, Джузеппе.

Прошу же Вас... умоляю... не томите... продолжайте!

 ***

– Мария, куда это каждый вечер торопится Джузеппе? – спросила как-то соседка молодую мать.

– Не знаю, Фреда, - растерялась Мария, – я так устаю за день, что засыпаю вместе с дочерьми.

– Вот уже второй месяц, как он куда-то спешит!

– Может быть кто-то просит его о помощи? – задумалась Мария.

Фреда покачала головой.

– Может быть друзья зовут сыграть его партию в карты, – предположила Мария.

– Хорошо бы, кабы так, – ответила Фреда и закусила губу, – только знаешь ли...я никогда не видела, чтобы так торопились к друзьям.

– А куда же? – расстроенно спросила Мария, не понимая намеков старой Фреды.

– Ты его жена, тебе лучше знать, – пожала плечами Фреда и попрощалась с Марией.

Позднее сеньору Дженаро остановила донна Друмина.

– Ох, и расстроился мой Марко, – начала она, едва увидела Марию.

– Что же с ним приключилось? – заволновалась Мария.

– Они с Джузеппе каждую весну играли джаз возле Собора, на площади... или ты забыла?

– Нет-нет, – торопливо ответила Мария, – конечно же... праздник весны.

– Что теперь, уважаемая сеньора Дженаро? – с вызовом спросила Друмина.  – Теперь у вас дети, – многозначительно сказала она. – Все изменится.

– Что же должно измениться? – расстроилась Мария.

– То самое, моя дорогая... то самое, – Друмина отвернулась, но, немного подумав, вновь обратилась к Марии, – и лучше бы тебе узнать, куда пропадает Джузеппе вечерами!

Тем же вечером Мария решила поговорить с мужем.

– Куда это ты собираешься? – спросила она, заметив, как Джузеппе чистит свои парадные туфли.  

– Я решил прогуляться перед сном. Не хочу тебе мешать, – сказал он, даже не взглянув на жену.

– Сегодня только вторник, а ты... ты вырядился так, будто собрался на воскресную службу!

– Что за вздор?  – упрямо сказал Джузеппе. – Я что же не могу прилично выглядеть во вторник?

Мария продолжала оглядывать мужа.

– Мои туфли прохудились, вчера я вымок под дождем, – мягко сказал он и затряс лакированным башмаком.  

– Поэтому твои каблуки стесаны, дорогой? – присмотрелась Мария. – А этот грязный комок? Он лежал в коробке из-под обуви! – не унималась жена.

– Ерунда, туфли в полном порядке. Я выходил только что к соседу. Ромео позвал меня поглядеть на свои астры!

– Ромео выращивает астры?

Джузеппе вздернул подбородок и замолчал.

– Интересно, знает ли об этом Алексия, – усмехнулась Мария и вышла из комнаты.          Спрятавшись за занавеской у распахнутого окна, она увидела, как Джузеппе кинулся прочь из дома.  Он перескочил через невысокую изгородь, попал ногой в лужу, выругался и чуть не сбил проезжавшего на велосипеде почтальона.

– Ой, Джузеппе, – воскликнул тот.

Мария прислушалась.

– Я слышал ты избавился от контрабаса, – продолжал старичок, – мне жаль, Джузеппе... моя мать любила твою музыку. Вечерами, она приходила к тетушке Марте, усаживалась на скамейку и слушала твои песни.  

– Я тороплюсь, Маттео, в другой раз, – выкрикнул Джузеппе и помчался по дороге.

– Теперь я вынужден играть с ней в шахматы, она обыгрывает меня и хохочет, – выкрикнул почтальон, но сеньор Дженаро его уже не услышал, он бежал по дороге, с каждым шагом увеличивая скорость.

Позади него уже остались улочки и дворики домов, городские скамейки, с влюбленными парочками, как показался городской вишневый сад, за которым начиналась изгородь особняка донны Креоле.

Небрежный и торопливый сеньор Дженаро не замечал ни любопытных взглядов за спиной, ни тихих слов следом. Все, что его занимало сейчас, ждало за высокой изгородью в саду богатого дома.

– Должно быть Джузеппе занялся бегом, – провожая взглядом сеньора Дженаро, проговорил сидящий на лавочке старик.

– В выходных туфлях, – кивнул второй.

– Я тоже так когда-то бегал, - мрачно отозвался третий, – рысцой и в дорогих туфлях.

– Мы все так бегали, – буркнул первый. – Марафон в неудобной обуви может простить только молодость.

На следующий день Мария пожаловалась мужу на головную боль и попросила его заняться дочерьми. Три дня Джузеппе исправно исполнял роль заботливого отца. На четвертый день, когда его руки вновь задрожали и показались ему холодными, а думать о чем-то, кроме светлой площадки под балконом Креоле не получалось, он дождался, пока Мария заснет, уложил девочек и выскочил из дома.

Едва услышав стук входной двери, Мария оделась и выбежала следом за мужем. Она еле успевала за ним, но выследила до самых ворот дома Креоле.

Она знала и этот, дом и его хозяйку – высокую, статную даму. Знала и то, что донна недавно овдовела.

На следующий день Мария «выздоровела», пораньше уложила девочек и улеглась сама. Как только Джузеппе вышел из дома, она отправилась следом.

Она шла вдоль высокого забора, надеясь отыскать в нем дыру или поломанные прутья, как вдруг услышала знакомую мелодию. Она не перепутала бы эту музыку ни с чем другим – эту партию играл Джузеппе под ее балконом, когда добивался ее расположения.

Что есть силы Мария дернула за железный прут, казавшийся хилым и уже поломанным, и пробралась внутрь сквозь широкую дырку.

Чувствуя, как в горле клокочет гнев, как в груди разливается ярость и досада, она побежала в сторону звуков, но, добравшись до площадки, остановилась, не поверив тому, что видит.

Спрятавшись за толстым деревом, она рассматривала деревянный пьедестал около большого дома и собственного мужа, восседавшего на стуле по середине сцены, а также накрытый на двоих столик, стоящий возле него. 

Удивление сменилось растерянностью. Женщина выбралась из укрытия и подошла к самому краю тяжелых веток. Она захотела броситься к Джузеппе и высказать ему все, но сеньор Дженаро не заметил бы Марию, даже подойди она к нему лицом к лицу, потому как сидел с закрытыми глазами и качался на каждый музыкальный такт.

Он водил себя из стороны в сторону с такой нежной тягучестью и лаской, что Марии на секунду подумалось, что муж ее впал в беспамятство и, придя в себя, позабудет и об этой игре, и о пьедестале из сколоченных досок, покрытом бархатным отрезом, который, однако, порядочно свернулся, чтобы рассмотреть его конструкцию и ужаснуться мысли, что она сооружена специально для ее Джузеппе. 

На балконе второго этажа важно восседала дама.  Она была столь величественна и спокойна, с таким восхищением смотрела вниз, на мотающегося Джузеппе, что Мария закрыла руками рот, сдерживая крик и тираду о верности и любви до последнего вздоха.

Она опрометью кинулась из сада, вернулась домой и, до того момента, пока Джузеппе не вернулся, не могла уснуть.

Другая на ее месте высказала бы мужу все, потребовав обещание больше не ходить по чужим садам. Но Мария была итальянкой, а значит, ее женская душа требовала большего.

Она ничего не сказала Джузеппе, а он, напротив, с того дня, казалось, потерял всякую осторожность и, не скрываясь, бросал вечерами: «Буду нескоро».

Спустя пару дней Мария попросила у Ромео тележку, дождалась позднего вечера и, водрузив на нее новый футляр, вывезла его на улицу.

– Мария, – крикнул сосед, – откуда это у тебя новый контрабас?

– Я хочу подарить его Джузеппе.

– Куда же ты везешь его новый инструмент? – удивился любопытный сосед.

– Везу его к Антонио. Он как следует его проверит и настроит!

– Мария, ты прекрасная жена, нашему Джузеппе очень повезло!  – одобрительно кивнул сеньор.

Медленно и аккуратно везла Мария контрабас вдоль улицы и часто останавливалась, перехватывая уставшие руки, хотя кожаный чехол почти ничего не весил.

Она встречала друзей и соседей и все, кто слышал о новом контрабасе, восхищались ее решением и мудростью.

– Марко будет счастлив! – крикнула Друмина. – Скоро эти двое устроят веселье!

Добравшись до дома Креоле, Мария остановилась у калитки и позвонила в звонок. Ей открыл слуга.

– Гость донны Креоле – Джузеппе Дженаро – попросил доставить ему футляр от его инструмента. Разрешите мне пройти и выполнить его просьбу, – соврала Мария.

Слуга пропустил ее и проводил во двор.

Едва увидев жену, Джузеппе тут же вскочил и бросился к ней. Поднялась и донна Креоле.

– Мария, – крикнул Джузеппе, но жена его остановила.

– Мое уважение, донна Креоле, – поздоровалась Мария, – добрый вечер, Джузеппе, – улыбнулась Мария мужу.

– Я пришла сказать Вам, донна Креоле, что это, – она указала на Джузеппе, – мой муж! И у него есть свой сад! Все ли Вам ясно, уважаемая Анджела? – Мария с улыбкой поклонилась высокой женщине и та, с таким же милым выражением лица кивнула Марии в ответ, с достоинством покинув балкон.

– А ты, мой любимый, бери-ка свой контрабас, укладывай в этот новый футляр и отправляйся домой.

Мария была так спокойна и величественна, а сказанные ею слова так просты и значимы, что Джузеппе затрепетал. Он выхватил коробку, упаковал инструмент и устремился за супругой вон из сада.

Спустя неделю чету Дженаро посетила важная гостья. Тетя Марии, уважаемая Лучана, прибыла поздним вечером и застала племянницу, попивающей чай на балконе. Внизу, на площадке возле дома сидел Джузеппе и самозабвенно играл на контрабасе.

– Мария, – кинулась тетушка к племяннице и обняла ее.

– Что это у тебя под глазом, Мария? – удивилась Лучана, – это же..., – от удивления она забыла все слова.

– Всего лишь синяк, тетушка, – отмахнулась Мария.

Лучана с недоверием покачала головой и уставилась в сад, на мужа, обнимающего большую скрипку. Она повеселела, заулыбалась и заявила с явным удовольствием:

 – У вас ничего не изменилось! Джузеппе все также романтичен и влюблен в тебя, как и раньше, когда он просиживал все вечера возле твоего дома.

– Да, любимая Лучано, у нас все так же, как и в то чудесное время, когда Джузеппе был моим женихом.

– Что же я вижу? У Джузеппе под глазом...– вскрикнула Лучано

Мария снисходительно пожала плечами.

– Всего лишь синяк, тетушка, сущие пустяки.

– Но что случилось? – не унималась Лучана.

– Небольшая неприятность с садом, все обошлось. – улыбнулась Мария и с любовью посмотрела во двор, на играющего Джузеппе.