«И снова бросаю курить...». Роман Сенчин о рассказе Елизаветы Примаковой

«И снова бросаю курить...»

Роман Сенчин о рассказе Елизаветы Примаковой

Основа рассказа интересная и важная: героиня едет из Петербурга в родной маленький городок, чтобы навестить больную бабушку. Вечный сюжет, но в последние годы приобретший новое звучание, новые детали, новые психологические нюансы. Елизавета Примакова пытается нам их показать.

Рассказ написан неопытной рукой. Это не минус – все литераторы когда-то начинали, и написать сразу отличный, крепкий рассказ получается у единиц из многих тысяч. А может быть, и ни у кого не получается. Писательство, это не только вдохновение, жизненный опыт, воображение, но и опыт. А он приходит со временем. И наверняка Елизавета его приобретет, если будет писать дальше, причем много, о разном, в разных стилях. Советую посещать литературные студии, ездить на творческие семинары. Способности у автора есть, их нужно развивать.

Несколько конкретных замечаний по тексту. Цитирую:

«Пальто было все в шерсти кота и катышках, громоздкие ботинки были не характерны ее маленькому росту.

Из-за клетчатого шарфа практически не видно лица. Ее губы зажимали свежую сигарету, которая так и не начала тлеть.

Проезжая галерею, Московский вокзал, колёса чемодана все громче и торопливей стучали о колею, напоминая цоканье копыт».

Во-первых, «были не характерны ее маленькому росту» - странная конструкция. Может, «не шли к ее маленькому росту и миниатюрной фигурке»? Как-нибудь так. Во-вторых, что значит «свежая сигарета». Наверное, то, что героиня только что выкурила одну и теперь «зажимала» (лучше, конечно, «сжимала») новую, «свежую». Но позже мы узнаем, что она давно бросила курить, а сигареты просто держит во рту или руках. Наверняка успокаивая себя этим. В-третьих, предложение я совершенно не понял, кроме того, что действие происходит на Московском вокзале.  

«Меня никто и нигде не ждёт, даже кот и тот, остался позади». Почему кот «остался позади»? И если все-таки «позади», то почему не ждет? Да и бабушка, как мы понимаем, скорее всего ждет. И даже мать, какой бы опустившейся она ни была.

«В поезде была аллея из свивающих плющей-ног, которые, по всей видимости, ночевали тут не первые сутки». Так, действие начинается в Питере на Московском вокзале. А Московский вокзал – тупиковый. Здесь не могут быть транзитные поезда. Поэтому пассажиры, которые «ночевали тут не первые сутки» явная ошибка автора. Причем здесь еще и стилистическая.

«- Геннадий - грубый бас прозвучал на противоположной полке». После «Геннадий» нужна или запятая, или восклицательный знак.

«толи от пыли, толи от земли» - «то ли» пишется раздельно.

«Оладья были пышные и красивые, как и сама бабушка». Форма «оладья» во множественном числе выглядит странно. Может, и есть такая диалектная форма, но тогда это нужно стилистически обыграть.

«Ещё долго ехали на автобусе. Пейзажи, как ни странно, были все те же, дерево, дерево повыше, поле, размытое поле, дерево». В каком смысле «все те же»? По сравнению с чем? С прошлым приездом героини сюда? Но тогда чего здесь странного? Странно, если бы пейзаж изменился.

«Средь обшарпанных обоев, сгоревших штор, чёрных плинтусов стояла маленькая кроватка с белоснежным спальным комплектом. На ней лежала пожилая женщина, пытаясь толи заснуть, толи проснуться». Мы понимаем, что мать героини – опустившаяся алкоголичка, дом в запустении. Но тогда откуда «белоснежное»? Бабушка в таком состоянии, что вряд ли сама постирала и постелила. И «спальный комплект», это очень плохо. «Спальное белье».

«- Просто взяла и приехала. «Соскучилась», — с неподдельной улыбкой прошептала Аня». Хороший ответ. Только вот зачем «соскучилась» в кавычках – для меня великая загадка.

«Ее безобразная грудь вышла за пределы серой (некогда белой), застиранной майки. Она качалась из стороны в сторону, снося все на своем пути». «Грудь вышла за пределы майки» - странно, но допустимо и даже оригинально. Но второе предложение очевидно провальное. Что грудь сносит на своем пути? Тем более что мать не бегает по дому, а лежит и рыдает. Что грудь при этом может сносить?

Все эти, на мой взгляд, огрехи объясняются, как я уже сказал, неопытностью. А способности писать прозу, повторю, у Елизаветы Примаковой есть. Сама по себе «аллея из свивающих плющей-ног» - хорошо, про пса Гришу: «Аню встретил, лапами на плечах» - тоже. «Мать продолжала пить. Родственники жрать» - сильно. Прием с сигаретой, которую Аня не закурила, и само название рассказа – очень удачные.

Нужно набивать руку. Как и живописцу, скульптору, музыканту, токарю, слесарю. Писатели – не исключение.

Роман Сенчин: личная страница.

Елизавета Примакова, родилась в городе Томске, в 2000 году. Окончила Губернаторский колледж социально-культурных технологий и инноваций по актерскому направлению, далее поступила в ВУЗ на специальность «Журналистика». Была участницей первого потока Мастерской Захара Прилепина. Прозу пишет недавно. 

И снова бросаю курить…

Она пропахла свободой Питера и перегаром.

В одной руке был пакет с полупустыми бутылками, во второй тяжелый чемодан, заполненный одеждойи любимыми книжками в ярких переплетах.

Пальто было все в шерсти кота и катышках, громоздкие ботинки были не характерны ее маленькому росту.

Из-за клетчатого шарфа практически не видно лица. Ее губы зажимали свежую сигарету, которая так и не начала тлеть.

Проезжая галерею, Московский вокзал, колёса чемодана все громче и торопливей стучали о колею, напоминая цоканье копыт.

***

Поезд все никак не ехал, словно хотел, чтобы у неё и шанса не было приехать вовремя.

Правда, куда торопиться?

Что вообще теперь делать?

Меня никто и нигде не ждёт, даже кот и тот, остался позади.

Скрежет рельс наконец зазвучал, но спокойней от этого не стало. В поезде была аллея из свивающих плющей-ног, которые, по всей видимости, ночевали тут не первые сутки.

Напротив, сидел дядька в военной форме. Граненый стакан с десертной ложкой напевал свою музыку.

Сахар застыл в этом стакане, в нем раскрывался вид с леденящих гор. При танцах стакана одна гора сменяла другую, эта выше, другая чуть заснеженней. Как странно, что из прозрачного гранённого стакана может открываться вид на Камчатку.

Хотя я в Камчатке-то и не бывала.

- Геннадий - грубый бас прозвучал на противоположной полке.

- А?

- Геннадий, говорю, а вас как зовут?

- А. Аня.

- Приятно Аня. А вы откуда и куда направляетесь?

Глаза Ани были наполнены своими мыслями. В принципе, не очень-то и хотелось разговаривать с кем-либо, от неё несёт вчерашней водкой вперемешку с дешёвым вином, хотя, разве может это перебить аромат свисающих и немытых энное время ног.

- Тебе не радостно че-ль? Ты это, если хочешь рассказать че, говори.

- Мне нормально.

- Ну а я это, с армии только вышел. Вот, домой еду, к мамке. Гостинцев ей везу, ну, и лекарств немного, а то у нас таких не достать. Лес один и поля. - шмыгая носом-картошкой, вытирая все это грубыми, волосатыми руками, с потускневшей татуировкой, в виде медведя, которого сделали явно не в условиях тату-студии, создавалось ощущение, что он не разговаривал уже тысячу лет. Нет, не так. Он не разговаривал с женщиной уже тысячу лет. - И там машин почти нет, тишина такая. Детей почти нет, все валят оттуда. А мамка никак не хочет уезжать. - (Он четко проговаривал сочетание зж, хотя люди, так обычно не говорят).

Армеец продолжал свой монолог, ещё около двух часов. Аня только изредка кивала головой, произносила междометия: «угу, а, ммм». Вроде слушает, но не слышит. Пейзажи за стеклом сменяли друг друга, то одни деревья, то другие, то это была пустошь и небо, напоминавшее пуховое одеяло, то поле, усеянное какой-то растительностью.

-Анна – подсел Геннадий рядом с ней – А вы сами-то это, откуда? 

У него широкие поры лица, густые черные брови-гусеницы. Геннадий был грязный. Речь его была грязной, в морщинках на лбу тоже скопилась грязь, толи от пыли, толи от земли. И под ногтями грязь. Одежда его пропахла потоп и сырой землей, неужели в армии одежду хранят в погребе? 

Сколько же дней он не мылся?

Аня вынула из кармана красный мальборо, достала оттуда жухлую сигарету и стала перебирать ее в пальцах. 

Он собирался положить свою громоздкую руку наплечо девушке, как вдруг, поезд затормозил.

- Мне пора. Ты это найди меня в одноклассниках, если че. Геннадий Ефимов, запомнила? Ну и эт, спасибо за беседу, пока.

Геннадий протянул ей смятую бумажку с именем, фамилией и номером, с четко выведенными цифрами. Подчерк, на удивление, у него был ровный и аккуратный. Как у старосты-отличницы.

- Пока.

Геннадий, уходил все дальше, в глубь вагона, и силуэт его исчез.

***

Свежее постельное и пуховая подушка ласково манили к себе. Проваливаясь в сон, под колыбельную ночных снайперов, становилось тепло и уютно, как раньше.

- Анечка, просыпайся, оладушки уж спеклись. - своим широким и музыкальным голосом приглашала к столу бабушка.

Аромат стоял на весь дом. Анечка спрыгнула с высокой, двойно-матрасной кровати, нацепила первую попавшуюся маечку и шорты, и побежала на кухню.

- А зубы? Аня!

- Да баба, я потом! - с набитым ртом ответила внучка.

Светлые реденькие волосёнки блестели от просыпающегося солнца. Во рту были далеко не все молочные зубы, на их место вставали коренные. Клубничное варенье убегало с коротких пальчиков,избегая рта. 

Оладья были пышные и красивые, как и сама бабушка. Она сидела и смотрела, как Анечка болтала ногами, резво рассказывала своим тоненьким голосочком развеселые истории, и нежно улыбалась. Ее тёплые руки тянулись, к Анечке, чтобы вытереть липкое варенье с ее губ.

***

- Девушка! Станцию свою не проспите! Девушка!

Аня всклочила, достала свой чемодан. Пакет остался в поезде.

Колёса все также стучали, но уже не о колею, а о разбитый асфальт.

Ещё долго ехали на автобусе. Пейзажи, как ни странно, были все те же, дерево, дерево повыше, поле, размытое поле, дерево.

В богом забытом городе Аню встретил, лапами на плечах, и мощным прыжком огромный, лохматый, смоляного цвета пёс.

- Гриша, Гришка! Привет, дорогой! - с какой-то особенной любовью Аня обняла его, они кружились словно в танце. - Привет, хороший, привет.

Ступала по скрипучим деревянным лестницам, как-то нехотя и от того особенно медленно. Стук в дверь. С противоположной стороны стоит женщина, взрослая, и похоже, совсем уже пьяная.

- О, явилась. - проскрипела женщина.

- Где она?

- Так ты ещё б позже приехала, глядишь, не успела бы совсем.

- Где? – повторила Аня.

- Да вон она - кивнула женщина в сторону.

Средь обшарпанных обоев, сгоревших штор, чёрных плинтусов стояла маленькая кроватка с белоснежным спальным комплектом. На ней лежала пожилая женщина, пытаясь толи заснуть, толи проснуться.

- Бабушка, здравствуй.

- Анечка, - с прежней теплотой и любовью сказала бабушка. - Здравствуй, дорогая. Как ты? Зачем же ты приехала, далеко ж. Надолго в наши края?

- Просто взяла и приехала. «Соскучилась», — с неподдельной улыбкой прошептала Аня.

Она обняла ее, поцеловала, сидя на полу, рядом с кроватью. Если это кроватью можно было назвать, вероятно, тут и для трёхлетнего ребёнка будет недостаточно места.

Аня держала бабушку за руку, гладила по седым волосам, рассказывала, как ей живётся в культурной столице, как ей нравится работать в редакции, писать о литературе, гулять, вдохновляться историческими зданиями и событиями.

- Анечка, милая - произнесла бабушка, своими иссохшими губами. - ты мамку не бросай, забери ты ее с собой. Она ведь любит тебя. Мне, старой, совсем немного осталось, вы главное, не ссорьтесь, будьте вместе. Мне больше ничего не надо.

- Будем. – шёпотом сказала Аня - и ты с нами будешь, не говори ерунды.

Бабушка засыпала. У нее обнаружили тяжёлую болезнь, да ещё и в таком преклонном возрасте. Она прожила счастливую, прекрасную жизнь, но такого конца, она не заслужила думала про себя Аня.

- Врач сказал ей не больше месяца осталось - прошипела мать.

- Где чайник?

- Уехала она за карьерой, за судьбой, а бабка с матерью пусть тут гниют. - все не унималась мать.

Трясущимися от злости руками, Аня завариваетдешевый кофе, перемешивая звонкой ложкой сахар.

- Конечно, ведь никто не нужен кроме себя самой, нет чтоб сходить матери за сигаретами, помочь по хозяйству. Ну нет, что вы, у нас выросла карьеристка, карьеристка с одним огромным Я.

Мать хотела было продолжить, но стакан полетел с высоты стола и разбился вдребезги. Капли горячего растворимого попали на ноги, ловкий ручей потек собираясь в светло коричневую лужу под кухонным сервантом.

— Это я-то карьеристка, думающая только о себе? - протяжным тяжелым шепотом растянула Аня. -Может ты лучше напомнишь мне, кто в детстве мужиков таскал одного за другим? Или кто п***ил меня за не купленную бутылочку беленькой? Расскажи лучше, как жрать было нечего, как шмотки я штопала сама себе в пять лет, нет? Не помнишь? А я все помню. А ещё помню, как бабушка пригрела. Как купала меня в бане. Как читать научила, кормила вкусной едой. А где ты была в этот момент? Тр***лась с очередным хахалем, или быть может, водку попивала в пригородном вокзале?

Мать упала и начала громко смеяться, а потом рыдать. Грязная, с сухой кожей, состоявшей наполовину из ссадин и синяков, в майке-алкоголичке и растянутых синих трениках. Ее безобразная грудь вышла за пределы серой (некогда белой), застиранной майки. Она качалась из стороны в сторону, снося все на своем пути. 

Аня вылетела на крыльцо, достала растрепанную сигарету, и закурила впервые за пять лет. «Почему лучшие люди уходят, а непонятно что остаётся?» - звучало у неё в голове.

***

Собрались даже самые дальние родственники, о которых бывает слышно только на свадьбе или похоронах. Уж непонятно, зачем они приезжают, лишний раз поесть или вспомнить и отдать дань ушедшему.

Мать продолжала пить. Родственники жрать. А Аня сидела в углу совершенно обезглавленная иобездушенная.

Проходя сквозь десяток людей, она вышла на крыльцо. Гришка лежал в ногах и смотрел большими грустными глазами протяжный вздох донесся из его пасти, он словно понимал и чувствовал гораздо больше, чем все те люди, собравшиеся в доме. «Надо тебя как-то перевозить»- прошептала Аня.

Аня взяла сигарету, но от чего-то так и не смогла закурить.