«Внутри коня горят библиотеки!». О поэте Романе Тягунове (1962-2000)

«Внутри коня горят библиотеки!» 

О поэте Романе Тягунове (1962-2000)

«Большое видится на расстоянье», как написал безвременно ушедший поэт. И вот ради сохранения хрупкой, стирающейся памяти в 2012 году были задуманы ежегодные чтения памяти поэтов, ушедших молодыми в 1990-е — 2000-е (позже расширили диапазон: «в конце XX — начале XXI веков»). 

Название чтениям «Они ушли. Они остались» подарил поэт и писатель Евгений Степанов: так называлась выпущенная им ранее антология ушедших поэтов. Организаторами стали Борис Кутенков и Ирина Медведева, испытавшая смерть поэта в собственной судьбе: её сын Илья Тюрин погиб в 19. Сразу сложился формат: мероприятие длится три дня, в каждый из которых звучит около десяти рассказов о поэтах, а также доклады известных филологов на тему поэзии и ранней смерти. В издательстве «ЛитГОСТ» в 2016 году вышел первый том антологии «Уйти. Остаться. Жить», включивший множество подборок рано ушедших поэтов постсоветского времени, воспоминания о них и литературоведческие тексты; чтения «Они ушли. Они остались» стали традицией и продолжились в 2019 году вторым томом — посвящённым героям позднесоветской эпохи.

В настоящее время ведётся работа над третьим томом антологии, посвящённом поэтам, ушедшим молодыми в 90-е годы XX века, и продолжается работа над книжной серией авторских сборников.

Теперь проект «Они ушли. Они остались» представлен постоянной рубрикой на Pechorin.net. Статьи выходят вместе с предисловием одного из кураторов проекта и подборками ушедших поэтов, стихи которых очень нужно помнить и прочитать в наше время.

Роман Тягунов наряду с Борисом Рыжим и Олегом Дозморовым относится к особому кругу поэтов, чья судьба связана с Уралом. Уральский патриотизм Тягунова проявляется не только в показе соответствующих реалий или этнографических примет, но также в воссоздании духа уральской жизни, который не сводим к совокупности её внешних признаков. В статье «О народности в литературе» Пушкин писал: «Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу». В стихах Романа Тягунова угадывается уральский тип языка, образ мышления, а не только «тьма обычаев».

Не только совокупность внешних черт уральской жизни, но также нечто невидимое, неуловимое, но оттого не менее реальное связывает Тягунова с Уралом. Его причастность к особой школе поэзии, порождённой упомянутым краем, имеет прямое отношение к тайне языка, которая, разумеется, не нуждается для своего существования в тематических подпорках.

Прежде всего, в распоряжение Тягунова дан классически правильный и немного чопорный язык общеизвестной русской классики, которая складывалась в обеих столицах – в Москве и Петербурге – если не территориально, то культурно. Разумеется, тот или иной классик не был обязан постоянно находиться в одной из столиц, чтобы засвидетельствовать свой высокий статус, однако обе столицы в совокупности были средоточием русской литературной жизни.

Обаятельно дикий, горделиво отчуждённый от двух столиц необъятный Урал по-своему располагает к ощущению истинных масштабов русской классики – едва ли не в том есенинском смысле, в котором «большое видится на расстоянье». И сверх того, гениальный пример гениального рязанца Есенина показывает, как «степное пенье» подчас соревнуется с пушкинской «бронзой».

И Тягунов, один из современных уральских поэтов, чуждаясь «бытописания земли», не занимаясь исключительно литературной этнографией Урала, вослед Есенину, певцу «рязанских раздолий», живописует уральские просторы при свете русской классики, одновременно привнося в её языковое поле долю поэтически обаятельной дикости. «Вы слышали голос Тягунова? Он похож на молодой лёд хрустящий. Этот лёд, пожалуй, сам удивлён своему хрусту – почти на краях формы»[1], – пишет Руслан Комадей. Вот это блуждание поэта едва не «на краях формы» свидетельствует о его тенденции не столько обрисовать Урал наивно оптически (создать картинку или наглядное пособие), сколько придать правильному литературному языку двух столиц гибкость, динамику, живое очарование.

Не потому ли Тягунов подчас стремится реорганизовать и почти преодолеть язык в его словарной отвлечённости от жизни? Он пишет:

Мне в детстве крикнули: «Смотри! –
Над Волгой иволга горит!»

В данном случае, явление живой природы, казалось бы, родственное мироощущению уральца, явлено в некоем умственном – дедуктивном – качестве.

И поэт заключает:

С тех пор я ненавижу слово.

Несколько парадоксальная для поэта манифестация отказа от языка по антитезе предполагает преображённое слово, скрещение слова с жизнью, которое рождает речь. Тягунов пишет:

Мы пришли, как письма с фронта:
Долгожданны и страшны.

Уподобление человека письму предваряет неожиданный и в то же время творчески органичный финал произведения:

Получая письма с фронта,
Вы запомнить их должны:
Нас читали так подробно,
Что мы все пришли с войны.

Напрашивается сюжетная параллель с хрестоматийно известным стихотворением Симонова «Жди меня, и я вернусь...». И всё же если у Симонова речь идёт о парне и девушке, которых разлучила война, то у Тягунова собственно любовная коллизия отсутствует. Говорится лишь о тех, кто остался в тылу, и о тех, кто ушёл воевать. Война, разлука преодолевается словом как таковым. Оно оживает и оживляет.

Слово живое сияет и в другом стихотворении Тягунова.

На злобу дня: по улицам Свердловска
Гомер ведёт Троянского коня
В библиотеку имени меня,

– пишет Тягунов, живописуя Свердловск и в то же время стремясь увидеть из Свердловска некий античный Универсум, без сомнения ведомый русской поэзии.

В библиотеку имени меня
Записывают только сумасшедших,

– пишет Тягунов, косвенно адресуясь к гоголевским «Запискам сумасшедшего», вообще к столичной классике, и придавая эллинской музе, спутнице некогда воспетого Мандельштамом кудрявого порядка, признаки живой современности, яркой динамики. Современный поэт с Гомером на «ты».

И вот – поразительные по дерзновению строки!

Библиотека имени Тебя
Стоит внутри моей библиотеки,

– творческий пожар как бы охватывает, таинственно переиначивает и некую изначальную правильность бытия.

Стихотворение завершается празднично и одновременно трагически:

Внутри коня горят библиотеки!

Вводя в текст элементы потенциального рефрена, заново обыгрывая единый мотив коня, возникший было в начале, Тягунов в итоге создаёт некий свой иррациональный порядок, которому родственна зиждительная сила огня.

Подобно тому, как письма с фронта становятся живой силой (а не просто совокупностью чёрных знаков на белом), библиотека – нечто исходно академическое – становится в поэзии Романа Тягунова средоточием творческого горения. Ненавистное поэту слово преодолевается и оживает.

Не потому ли и Абсолют в стихах Тягунова – живой собеседник поэта, а не просто надмирный арбитр всего происходящего? Поэт исступлённо вопрошает и сетует:

Горе мне, звёздная оспа мне –
Скатерть моя нечиста...
Господи, Господи, Господи,
Где же Твоя Пустота?

Пустота, неожиданно написанная с большой буквы, знаменует свободу бытия от всего житейски случайного, мелочно суетливого. Например, вселенная в своей величественной огромности по-своему пуста (учитывая огромные расстояния между звёздами и многое другое).

Поэтическому воскрешению слова, его восприятию в качестве живого существа у Романа Тягунова сопутствует и нечто внешне противоположное: переход сокровенного – и значит, немого, тайного события в речь. Слово у Тягунова становится своего рода паролем идеального – и значит, бессюжетного! – события (каковым являются и живые люди-письма, и пожар библиотек).

Эстетическую природу такого события-слова проясняет сторонний психолингвистический пример. Зададимся вопросом: признание в любви – это факт речи или факт поведения? С одной стороны, это факт поведения, поскольку речь в данном случае носит прикладной и второстепенный характер. С другой стороны, это факт речи хотя бы потому, что произнесённые слова автоматически не приводят к конкретным действиям – например, к подаркам любимому существу и т.п. У Тягунова внутреннее соответствие слова идеальному событию сопровождается их внешним несовпадением. На математическом языке такое соответствие при несовпадении может быть названо самотождественным различием.

Так, в любовной лирике Тягунова личная встреча оборачивается обретением таинственного двойника. Слово предстаёт как инобытие сокровенного события-впечатления:

Ты снишься мне каждую ночь,
Сбываясь и не забываясь,
Водой после сна умываясь,
Я с ней совпадаю точь в точь.

Помимо сна и яви у Тягунова является нечто третье – идеальное совпадение двух существ, которое не есть сон, и не есть житейская реальность. Во сне лирический субъект не столько уходит от впечатлений жизни, сколько прозревает подлинную реальность:

Я сон свой забыть не могу:
Ты мчишься по звёздному кругу,
Когда мы примчимся друг к другу?
Проснись на моём берегу.

Вопросительное предложение придаёт, казалось бы, отвлечённому диалогу и отвлечённому – предполагаемому – событию остроту реально переживаемого события. И в то же время любовь космически зиждительна: благодаря силе слова вечные он и она одновременно становятся космическими двойниками друг друга, ищущими друг друга в потёмках глухонемой вселенной.

Примечательны любовные стихи Тягунова, где некие естественные фактуры или ощутимые материи – например, дерево, камень или стекло знаменуют не быт, а поэтическую вольность в противовес отвлечённым умствованиям. Воссоздавая уральскую избу, поэт как бы взрывает однообразную симметрию:

У всех зеркал твое лицо
и помыслы твои.
Но я нашёл в конце концов
Осколок на двоих.
Он врезан в каменную дверь
Бревенчатой избы.

Осколок в конечном счёте означает не столько предметную фактуру, сколько беспокойную динамику сердца и творческую угловатость...

Таинственное воссоединение двух разрозненных начал у Романа Тягунова совершается с болью. Ему соответствует творческое преодоление смерти.

Стихи, что письма с того света,

– пишет Тягунов, вторя своим стихам о письмах с фронта и предугадывая издательскую судьбу своих стихов.

Внутренняя сила в стихах Романа Тягунова сопровождается классической упорядоченностью, классической обтекаемостью. И в то же время, созвучно идеям Ницше, изложенным в его работе «Рождение трагедии из духа музыки», за Аполлоном кроется Дионис. За выверенными текстами Романа Тягунова угадывается горячая стихия бытия.

«Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии», – писал Пушкин в «Отрывках из писем, мыслях и замечаниях». Впечатления бытия, которые нередко диффузны, житейски хаотичны, переплавляются у Романа Тягунова в стройные художественные конструкции, исполненные лирической прозрачности. И сквозь них как сквозь некий прекрасный лёд мы можем бесконечно 

Как по-иному, но смежному поводу однажды выразился С. Я. Маршак, стихи Романа Тягунова хранят весёлый жар черновика, а черновик, будучи качественно усовершенствованным, доведённым до белового состояния, позволяет Роману Тягунову увековечить и довести до нас живейшие и ярчайшие мгновения жизни.

Роман Тягунов родился в 1962 году и жил в Свердловске (Екатеринбурге). Окончил мехмат Уральского государственного университета. Печатался в журналах «Несовременные записки», «Урал», «Золотой век». Участник «Антологии современной уральской поэзии» (Челябинск, 1996). Погиб в 2000 году при невыясненных обстоятельствах. Посмертно вышли книги «Стихи» (изд-во Уральского университета, Екатеринбург, 2001); «Библиотека имени меня» (ИД «Автограф», Екатеринбург, 2011), «Роман Тягунов» (издательство Марины Волковой, серия «ГУЛ», 2014).

Стихи Романа Тягунова:

* * *

Мы пришли, как письма с фронта:
Долгожданны и страшны.
Нас читали так подробно,
Что не вспомнить не должны.

Фотокарточка в конверте
Прямо с линии огня –
Это все, что есть на свете
У тебя и у меня.

Получая письма с фронта,
Вы запомнить их должны:
Нас читали так подробно,
Что мы все пришли с войны.

* * *

Мне в детстве крикнули: «Смотри! –
Над Волгой иволга горит!»

С тех пор я ненавижу слово,
Растёкшееся по длине,
По вертикали, по спине
Того, кто выпятил при мне
Трёхмерную первооснову.

Но человек не виноват,
Употребляя все слова,
Которые пришли к нему
И, выйдя через задний ум,
Образовали атмосферу,

Включающую птичий крик,
Новорождённый, суеверный...
Я выключаю их – и дверью
Прихлопываю свой язык.
С тех пор я ненавижу слово.

* * *

В библиотеке имени меня
Несовершенство прогибает доски.
Кариатиды города Свердловска
Свободным членом делают наброски
На злобу дня: по улицам Свердловска
Гомер ведет Троянского коня
В библиотеку имени меня.

В библиотеку имени меня
Записывают только сумасшедших.
Они горды своим несовершенством:
Читая снизу вверх и против шерсти,
Жгут мои книги, греясь у огня
Библиотеки имени меня.

Библиотека имени Тебя
Стоит внутри моей библиотеки.
Здесь выступают правильные греки:
Круги, квадраты, алефы, омеги
Внутри себя вычерчивают греки
И за руки ведут своих ребят
В библиотеку имени Тебя...

Внутри коня горят библиотеки!

* * *

Господи, Господи, Господи,
Где же Твоя Доброта?
Гости мы или не гости мы?
Кто нам откроет Врата?

Господи, Господи, Господи,
Кто мы, куда мы идем?
Кутаясь в белые простыни,
Стол и постель не найдем.

Горе мне, звездная оспа мне –
Скатерть моя нечиста...
Господи, господи, Господи,
Где же Твоя Пустота?

* * *

Виноградники Господа Бога
И в конце, и в начале Пути.
И в конце, и в начале Дорога
К Виноградарю может прийти.

Путь-дорога от Слова до Слова
Избежит телеграфной сети:
В сердце Плотника – кровь Рыболова.
И в конце, и в начале Пути.

* * *

Уснувший вечным сном
Уверен, что проснется,
Когда его коснется
Наш разговор о нем.

Из года в год все краше
Воспоминанья наши.

* * *

Ты снишься мне каждую ночь,
сбываясь и не забываясь.
Водой после сна умываясь,
я с ней совпадаю точь-в-точь.
Я днём совпадаю с рекой,
которую ты переходишь.
Когда ты в ней сон свой находишь,
то с берега машешь рукой.
Я сон свой забыть не могу:
ты мчишься по звёздному кругу.
Когда мы приснимся друг другу?
Проснись на моём берегу.

* * *

У всех зеркал твоё лицо
и помыслы твои.
Но я нашел в конце концов
осколок на двоих.
Он врезан в каменную дверь
бревенчатой избы.
Пустяк, частица – но теперь
его нельзя разбить.
Со всех сторон он взят в кольцо
железного скопца –
жестокий век, в конце концов,
жестокие сердца.
Кто глас, кто обруч обронил
на полпути к себе –
век подобрал и схоронил
в бревенчатой избе.
У всех зеркал тяжелый хлеб –
у этого вдвойне.
Кто отразился – тот ослеп,
но на стекле оставил след
родимой стороне.
Что белый хлеб, что чёрный хлеб, –
всё на одно лицо.
Соединение судеб
не вяжется с кольцом.
В конце концов, жестокий век –
начало всех начал...
Я дверь взорвал, – их стало две,
взорвал вторую, третья дверь...
В окошко постучать.

* * *

Стихи, что письма с того света:
Кто распечатает конверт,
Поймет, что значит для поэта
Надежда получить ответ.