«Смерть висит на волоске...». О поэте Денисе Бесогонове (1973-2003)

«Смерть висит на волоске...» 

О поэте Денисе Бесогонове (1973-2003)

«Большое видится на расстоянье», как написал безвременно ушедший поэт. И вот ради сохранения хрупкой, стирающейся памяти в 2012 году были задуманы ежегодные чтения памяти поэтов, ушедших молодыми в 1990-е — 2000-е (позже расширили диапазон: «в конце XX — начале XXI веков»). 

Название чтениям «Они ушли. Они остались» подарил поэт и писатель Евгений Степанов: так называлась выпущенная им ранее антология ушедших поэтов. Организаторами стали Борис Кутенков и Ирина Медведева, испытавшая смерть поэта в собственной судьбе: её сын Илья Тюрин погиб в 19. Сразу сложился формат: мероприятие длится три дня, в каждый из которых звучит около десяти рассказов о поэтах, а также доклады известных филологов на тему поэзии и ранней смерти. В издательстве «ЛитГОСТ» в 2016 году вышел первый том антологии «Уйти. Остаться. Жить», включивший множество подборок рано ушедших поэтов постсоветского времени, воспоминания о них и литературоведческие тексты; чтения «Они ушли. Они остались» стали традицией и продолжились в 2019 году вторым томом — посвящённым героям позднесоветской эпохи.

В настоящее время ведётся работа над третьим томом антологии, посвящённом поэтам, ушедшим молодыми в 90-е годы XX века, и продолжается работа над книжной серией авторских сборников.

Теперь проект «Они ушли. Они остались» представлен постоянной рубрикой на Pechorin.net. Статьи выходят вместе с предисловием одного из кураторов проекта и подборками ушедших поэтов, стихи которых очень нужно помнить и прочитать в наше время.

Поэт Денис Бесогонов прожил всего тридцать лет. Он родился в 1973 году и ушёл из жизни в 2003-м, покончив с собой.

Друзья, почитатели, родственники поэта оплакивают Дениса, взывают к нему с земли и порой испытывают иррациональное чувство вины. Оно возникает у иных и тогда, когда они напрямую (или даже косвенно) не причастны к смерти поэта. А всё-таки его уход заставляет близких задуматься: всё ли они сделали для того, чтобы удержать поэта на страшной грани здешнего и нездешнего бытия, до конца ли они поняли все его сердечные муки и радости, до конца ли они прошли с поэтом его непростые пути? Как знать, может быть, возможность упредить страшное событие была упущена – невольно терзаются те, кто был причастен к жизни Дениса Бесогонова.

Досадная ирония обстоятельств подчас заключается в том, что истинная величина поэта видится нам после его смерти, тогда как при жизни личность поэта заслонена бесчисленными житейскими мелочами. Не из них ли складывается житейская колея и не они ли, в конце концов, ведут к трагедии?

Между тем, страшное решение добровольно покинуть этот мир принимается только одним человеком и остаётся неприкосновенной тайной, ведомой и вверенной только Богу. И даже тексты Бесогонова – его внешние проявления – едва ли исчерпывающе определяют его как человека, решившегося совершить необратимый шаг.

В то же время сокровенные глубины, которые обретаются и обитают в сердце поэта, выражаются непосредственно в его текстах, и всевидящий Бог внемлет не только тому, что совершил Бесогонов по зову минуты, но также тому, что он создал на протяжении жизни... Вот почему мы пусть косвенно, но всё же причастны к тайне беспримерной личности Бесогонова. Разумеется, к ней следует подходить осторожно, однако, едва ли мы можем её просто вычеркнуть из бытия как нечто, к нам не относящееся.

Поэт написал о себе, темно и в то же время различимо напророчив свой уход:

Я умер.
Смерть висит на волоске...

Смиренно приняв смерть, согласившись на неё подобно Сократу, испившему свою цикуту, поэт одновременно восторжествовал над смертью. И вот она покидает поэта, видится ему извне – дословно – висит... С античным трагизмом у Бесогонова несколько парадоксально сочетается христианская нота.

Средневековые по своим истокам прения живота со смертью, в которых участвует Денис Бесогонов, сближают поэта с его неочевидным, но узнаваемым предшественником в поэзии – Леонидом Аронзоном. В центре поэтического мироощущения Аронзона был искомый и чаемый Рай... И вот он трагически ушёл, выстрелив в себя из ружья во время путешествия по холмам под Ташкентом. Обстоятельства ухода Аронзона до сих пор не вполне ясны. Возможно, имел место несчастный случай. Об этом говорит не только отсутствие окончательно ясных свидетельств о случившемся, но и общий характер кончины Аронзона. Вдова поэта утверждала, что он окончил свой земной путь вблизи от Рая.

Леонид Аронзон ушёл в 1970 году, за три года до рождения Дениса Бесогонова... Бесогонов стал отдалённым поэтическим преемником, но ни в коем случае не двойником Аронзона. Если Аронзон неустанно искал некоей светлой юдоли, то Бесогонов, напротив, предавал мрачному заклятию всемирную пошлость, отрекался от многого, если не от всего, что его житейски окружало. Косвенно продолжая Аронзона, Бесогонов не повторял его путей, но шёл своим путём, на современном этапе бытия возрождая опыт так называемых проклятых поэтов – не в последнюю очередь Верлена и Рембо, рождённых во Франции.

Если Аронзону свойственна тихая религиозность иногда на грани особой поэтики молчания, намеренного отказа от высказывания, то Бесогонову присущ взыскательный эстетизм, сопряжённый с неким конфликтным началом.

Интенсивность тех внутренних поисков, которые вёл Бесогонов, и трагических разочарований, которые он испытывал, смело сходя в Аид, подобно древнему Орфею, – всё это свидетельствует о том, насколько же личность и уклад поэта противоположны профессии ритора, делу ритора. Если последний просто правильно выстраивает тексты, то первый делает свою биографию, которая подобно всякому факту бытия способна по-своему преодолеть язык или хотя бы выйти за его пределы. Недаром поэт сказал о себе:

То, что я делаю – никакая не литература.
Это – волосы, после того, как дыбом.

Контрастное взаимодействие поэта с языком, его готовность создавать никакую не литературу может осуществляться по-разному.

Денису Бесогонову как творческой личности хочется противопоставить Олега Григорьева, поэта питерского андеграунда, трагика-ёрника, ушедшего практически на десять лет ранее Бесогонова, в 1992 году... Григорьев стал своего рода Байроном питерских подворотен, оставив нам в наследие свой личный автобиографический манифест: «Везде под небом дом, / Но нет ни стен, ни крова».

По-своему компактное построение строф и построение жизни у Григорьева подразумевает авторскую организацию некоего внелитературного материала. Бесогонов, напротив, творчески реорганизует готовый литературный материал, хотя бы и поэзию Пушкина. Если Григорьев поэтически упорядочивает житейский хаос, то Бесогонов, напротив, намеренно вносит долю хаоса в организованную материю звуков. В стихотворении «Почерк Пушкина» Бесогонов пишет:

Никак он не сложится в линию –
Тут росчерк, там овал,
Как Пушкин, он кончается обрывом.
Тут клякса вместо тесноты: писал,
Пишу и буду – Дай вам Бог любимой
Быть... Заново бы все перемарал.

Денис Бесогонов предстаёт перед читателем как своего рода анти-Пушкин или Пушкин наоборот. Классической ясности, классической завершённости авторского почерка Пушкина и литературной галерее созданных им изящных женских портретов Бесогонов противопоставляет изломанный почерк, которому соответствуют внутренний мир той или иной женщины. Он динамичен, переменчив и в этом смысле заведомо не завершён. Вот почему сиянию Пушкинского Аполлона, бога правильных пропорций, эстетических мер, у Бесогонова противостоит сладостный мрак Диониса. Ему вполне дословно вторит эстетически обаятельная чернильная клякса. И в результате является тот непрерывный поиск истинного совершенства, который Бесогонову по-своему дороже классической завершённости. Бесогонов отрицает саму её возможность там, где являются неисчерпаемые глубины сердечного опыта. И за Пушкина вечно переписывает некий заведомо невозможный текст.

Денис Бесогонов родился в Ижевске, окончил филфак Удмуртского государственного университета и аспирантуру по специальности «социальная философия». Однако, при всей своей интеллектуальной искушённости, Бесогонов обладал той художественной интуицией, которая побуждала его к небывалой свободе и более того, к намеренной хаотичности в обращении с классическими образцами.

В результате Денис Бесогонов создаёт особый тип женского портрета в поэзии. В его стихотворении с посвящением «И. Б.» читаем:

Длинные худые
На твоих коленях
Руки отдыхают.
Опущены ресницы,
Как сети рыбака,
Увлекшегося отливом.

Ресницы в их эротическом мраке эстетически соответствуют вольным росчеркам, капризным движениям чернил из стихотворения «Почерк Пушкина». Не случайны сети, которым присуща широта охвата тех или иных одушевлённых явлений. Не случайна и широта подразумеваемого океана.

Её контрастно уравновешивают эстетически миниатюрные составляющие женского портрета, например, худые руки. И главное, сами ресницы, уподобленные сетям и соотнесённые с мировым океаном, одновременно миниатюрны.

Авторский почерк Дениса Бесогонова неожиданно напоминает эстетическую иконографию художника Анатолия Зверева. На женских портретах Зверева широкие росчерки, являющие, например, свободную причёску, контрастно соседствуют с миниатюрными составляющими – будь то глаза или губы.

Зверев ушёл из жизни в 1986 году, когда Бесогонову было тринадцать. Не можем ничего утверждать о большем или меньшем знакомстве поэта с живописью Зверева. Однако можем засвидетельствовать следующее: сходные эстетические озарения могли едва ли ни одновременно или в смежные эпохи посещать разных выдающихся людей. Независимо от того, знал ли он Зверева лично и творчески, Бесогонов по-своему продолжает присущие Анатолию Звереву начала художественного жизнестроительства. Намеренно беспорядочные росчерки Зверева соответствуют его намеренно беспорядочной жизни, сложившемуся имиджу скандалиста и алкоголика. Бесогонов идёт сходными путями, преодолевая литературность и обращаясь к жизни как таковой, к жизни, где коренятся, быть может, не столько слова как риторические единицы, сколько таинственные истоки эротического поведения поэта. Вот почему в данном случае к поэзии Бесогонова напрашивается своего рода живописная параллель! Случайно ли и то, что Зверев, занятый подчас не собственно живописью, в своё время писал псевдофутуристические стихи? И если Зверев в живописи был немножко поэтом, то Бесогонов в поэзии был одновременно живописцем – противником литературности. Мельком заметим, что создавая женский портрет посредством речи, Бесогонов почти не использует глаголов, сохраняя благородную статику, присущую миру холста или бумаги.

Однако Бесогонов идёт по-своему дальше Зверева. Если портретная живопись – занятие Зверева – это всё-таки пластическое искусство, то поэзия – дело Бесогонова – направлена на вербально-смысловую природу пластических явлений. Так женщина в глазах Бесогонова становится средоточием бытия вообще. Стихотворение с посвящением «И. Б.» завершается следующими строками:

Так скажи, кому
Трепетно молятся твои руки?
Скажи, зачем
Городские огни и время
Текут в тебе?

Там, где у Зверева, при всей его намеренной хаотичности, неизбежно присутствует портретная статика, у Бесогонова преобладает вопросно-ответная динамика и главное, безмерность соответствия женской личности мировому океану, который включает в себя и городские огни, своего рода внутренние маяки.

Разумеется, Анатолий Зверев – не единственный и, быть может, не главный, кому сознательно или бессознательно вторил Денис Бесогонов в своём противостоянии литературности. И, например, назвать Бесогонова «Зверевым в поэзии» было бы неточно. При всём своём родстве с авангардным изобразительным искусством, Денис Бесогонов устремлён преимущественно не к поэтике поведения, а к выработке современного художественного языка.

В качестве словесника Бесогонов идёт путём минимализма и отказа от книжной риторики. Он является отдалённым литературным наследником поэтов Лианозовской школы, таких как Лев Кропивницкий или Игорь Холин. В качестве поэтов, уходивших от книги к жизни, лианозовцы успешно взаимодействовали с художниками – например, с Оскаром Рабиным. Вторя Рабину, прямо или косвенно связанному с соцартом, Холин пишет не о том, что сообщается в умных книгах, а о том, что его непосредственно окружает: «У Макаровых пьянка. / У Барановых драка».

Прибегая к поэтике минимализма, Холин воссоздаёт романтику и неприкаянность советских коммуналок. Бесогонов, прибегая к поэтике минимализма, говорит не столько о человеке как о части социума, сколько о человеке вообще. В стихотворении «Обыкновенный человек» (вошедшем в одноимённый сборник) он пишет:

Символическое устройство мгновенно переходит в прозу
Стойкой привычкой: налаженный быт чудовищно зарифмован –
Из каждой кастрюли воняет словоговореньем как слюновареньем –
Они не сознаются, мелкие стихописцы, но
Даже супружеская постель как нельзя лучше консолидирует графоманов...

От налаженного быта поэт уходит в иное. Стихотворение завершается более чем скандальным лозунгом:

Милосердие – позволять крошечные мутации, чтоб сохранить лицо,
И теперь привлекательные лица можно встретить повсюду: идеология сдохла –
Да здравствует эстетический фашизм! Внутренности прекрасны!

В контексте Бесогонова эстетический фашизм – это разновидность иногда жёсткой, даже безумной деконструкции внешнего мира во имя выявления мира внутреннего или дословно – внутренностей.

Компонента эпатажа в поэзии Дениса Бесогонова согласуется с миром шахмат, посредством которых человек подчас стремится переиграть деструктивные силы. В стихотворении «Шахматы» Бесогонов пишет:

И обручем сжимается кольцо, и волосы им ветер обвевает – все так бывает вдруг неполноправно
и дерзостно – совсем не чуя, ждешь
Отсрочки завершения сеанса одновременной патовой игры. А, впрочем, нет – заметил я – зрачок
как раз венчает шахматную доску,
по оболочке радужной кружа.
Но я не раб, не мена обобщений на ноздреватый от угара снег – мол, молока я не прошу ни капли.
Мой разум выкипает, ставя мат. Разламывает сумерки и скрепки карающей диагональю.

В стихах Дениса Бесогонова мы по-прежнему угадываем трагическую логику противостояния поэта едва ли не всему, что его окружает.

Мне доводилось бывать на семинарах поэзии, которые проводила Олеся Николаева в Литературном институте имени Горького. Изъясняя своё преподавательское кредо, поэтесса говаривала: «Если ты не умираешь над строкой, то к чему твои стихи?». Денис Бесогонов умирал над строкой, тем самым несколько парадоксально явив нам практически недостижимый пример поэтического преодоления смерти.

И сегодня нам подчас до головокружения хочется всё более и более вглядываться в пугающе бездонный мир поэзии Дениса Бесогонова. Вникая в него, мы в состоянии понять и почувствовать нынешнюю эпоху, ибо истинная поэзия, как шекспировский Гамлет, устремлена к сохранению связи времён. Быть может, не общественные коллизии, но тайна, присущая человеческой душе, – есть то единственное, что по-настоящему нужно в нашем постимперском сегодняшнем дне. И поэзия Дениса Бесогонова проливает на него свой целительный свет.

Денис Бесогонов родился в Свердловске 7 августа 1973 года, жил в Ижевске. Окончил филологический факультет Удмуртского государственного университета и аспирантуру по специальности «социальная философия». Работал в республиканских СМИ журналистом. Из публикаций: альманах «Аквилон» (Ижевск, издательство УдГУ, 2001, 2003), журнале «Луч» (Ижевск) и др. Покончил с собой 13 сентября 2003 года.

Стихи Дениса Бесогонова:

ПОЧЕРК ПУШКИНА

Никак он не сложится в линию –
Тут росчерк, там овал,
Как Пушкин, он кончается обрывом.
Тут клякса вместо тесноты: писал,
Пишу и буду – Дай вам Бог любимой
Быть... Заново бы все перемарал.

***

Я умер.
Смерть висит на волоске.

1997

* * *

Поймаешь на удочку целый мир –
Гляди, как задергается блесна
Средь бликов и преломлений пустынных волн.

Поймай наше ломкое солнце –
Сказали мне мудрые рыбы.
Разинув рты на песке – премудрые рыбы.

2002

* * *

Точные иллюзии всегда в моде
Этого города, описанного прозрачными
Газетными штампами: журналисты жуют объедки
Съедобных переживаний,
Давясь волосами Офелии, запутавшими их текст.

Также плохо усваиваются представителями массовой культуры
Слова, не слетавшие со взмыленных губ,
Поэтому описанная действительность
Повествует о событиях неполных,
О торжестве вкуса над туманным содержанием.

Прояснить реальность, однако,
Невыносимо хочется –
Самый древний инстинкт влечет нас
К тенистой реке,
Утешившей невесту серьезного мальчика – датского принца.

ТРАНСВААЛЬ

В пылу маленькой битвы
Легче увидеть смерть человека.

2002

* * *

И эти темницы милее, чем жизнь, – из них видно Бога.
Возьми свой мобильник, набери его номер,
Перепихнись с ним парой соленых с чата на чат.
Эй, парень, эй, он класный ди-джей,
И это класный мьюзик,
И это класный пипл,
И это класная герла, – моя девочка в красном, я не вижу с тобой берегов.
Только жареных фактов кипящая свора,
Только бледная кожа, горящий рот,
Только ржавый ЛиАЗ, увозящий прочь,
Ты мне не свисти, а то выйдешь вон.
Вензеля на стекле прихватил мороз.
Тащит саночки прошлогодний снег.
И знакомая улица залегла
В полыхании призрачных фонарей.

Заснежена вишневым цветом
Во второй половине мая,
В форме, правомерной для января,
Скрипучей шарманки
За погибших под Ляояном
Синяя сценография
Романтического балета:
Балерина чернеет на сопках Манчжурии –
Ромб скрученных мускулов,
В который несется конница.

2001

* * *

И. Б.

Длинные худые
На твоих коленях
Руки отдыхают.
Опущены ресницы,
Как сети рыбака,
Увлекшегося отливом.
В тебе нет ничего простого,
Чтоб не сулило прохладу
Для утонувшей лодки –
Ее громкое сердце
Купается в прозрачной крови.
Так скажи, кому
Трепетно молятся твои руки?
Скажи, зачем
Городские огни и время
Текут в тебе?

Г. ТРАКЛЮ

Бьется шторм о скалу – лист дрожит,
Акварельное тело покинув.
Между Сциллой и Харибдой лежит его путь.
Он взмывает, он падает
В мощном тигрином прыжке.
Равновесие не стережет его,
Вечно под утомленной водой
Мчится солнца рассеянный свет –
Поезд идущий в другом направлении.
Что ему стоит вспомнить вальсирующую дрожь,
Зависнуть над рябиновым алтарем?
Но окраины света ждут его появленья:
Царя ожидает двор, кирасиры, гусары –
Недремлющий строй.
О, крадущиеся деревья, весело снимающие шапки,
Заламывающие котелки, выворачивающие суставы
Узловатые к неподвижному небу,
В котором порхает царь.
О, кочующие бесприютные тени –
Нищий в золотой короне скачет меж вами
На серебряном скакуне.
Летейский мрак глядится в зеркальные окна,
Благородный конь цокает по пустынным улицам.
Его всадник горяч, как солнечный луч.
Натруженный выпуклый лоб ребенка
Еще не знает, что это его первый миг,
Отвергнутое сияние – начало сражений.
Музы хранят тебя в своем хороводе,
Без колеи ты смеешься волне,
Которая держит весь страх на плаву.
Глубокий сентябрьский сад
Бледнея, бежит под водой.

ВИДЕНИЕ ЗАКАТА

Непрестанный снег
Под солнечным озером Яра-вира –
Вот и я стал звездою,
На самом деле
Доплыв до заката.

2002