Сердечный шёпот на фоне сумрачной эпохи. О поэзии Ефима Зубкова (1947 – 1976)

Сердечный шёпот на фоне сумрачной эпохи 

О поэзии Ефима Зубкова (1947 – 1976)

«Большое видится на расстоянье», как написал безвременно ушедший поэт. И вот ради сохранения хрупкой, стирающейся памяти в 2012 году были задуманы ежегодные чтения памяти поэтов, ушедших молодыми в 1990-е — 2000-е (позже расширили диапазон: «в конце XX — начале XXI веков»). 

Название чтениям «Они ушли. Они остались» подарил поэт и писатель Евгений Степанов: так называлась выпущенная им ранее антология ушедших поэтов. Организаторами стали Борис Кутенков и Ирина Медведева, испытавшая смерть поэта в собственной судьбе: её сын Илья Тюрин погиб в 19. Сразу сложился формат: мероприятие длится три дня, в каждый из которых звучит около десяти рассказов о поэтах, а также доклады известных филологов на тему поэзии и ранней смерти. В издательстве «ЛитГОСТ» в 2016 году вышел первый том антологии «Уйти. Остаться. Жить», включивший множество подборок рано ушедших поэтов постсоветского времени, воспоминания о них и литературоведческие тексты; чтения «Они ушли. Они остались» стали традицией и продолжились в 2019 году вторым томом — посвящённым героям позднесоветской эпохи.

В настоящее время ведётся работа над третьим томом антологии, посвящённом поэтам, ушедшим молодыми в 90-е годы XX века, и продолжается работа над книжной серией авторских сборников.

Теперь проект «Они ушли. Они остались» представлен постоянной рубрикой на Pechorin.net. Статьи выходят вместе с предисловием одного из кураторов проекта и подборками ушедших поэтов, стихи которых очень нужно помнить и прочитать в наше время.

Поэзия Ефима Зубкова связана с его театральными занятиями. В своё время поэт руководил театральной студией, что со временем отложило отпечаток на его произведения, написанные в слове.

Как бы ни был эстетически привлекателен абсолютный текст, позволяющий нам абстрагироваться от житейского сора, владение словом в узком смысле – это дело ритора или писца. Если же мы говорим о жизненном сценарии поэта, о его способности, как выразился бы Маяковский, сделать жизнь, превратить её в легенду, мы имеем дело с авторской само-режиссурой. И она таинственно коренится в собственно театральных занятиях поэта, в его сценическом опыте.

Ефим Зубков не только знал толк в искусстве перевоплощения, но также был вхож на социальную сцену, поэт был отнюдь не аутичен и всегда мог взаимодействовать с публикой. Как свидетельствуют скупые биографические данные, Зубков проявлял себя в профессиях слесаря, монтажника, мастера производственного оборудования.

Удивительно, что Зубков – человек, казалось бы, адаптированный к внешнему миру, создавал интимно-психологическую, тихую и как бы замкнутую в себе лирику. Ещё меньше поддаётся объяснению тот факт, что Ефим Зубков покончил с собой, едва достигнув тридцатилетия. Он родился в 1947 году, а ушёл в 1976, оставив нам трагический ребус.

Советская эпоха, когда творил Зубков, была пронизана некоторой театральностью. Официальная риторика, официальная пропаганда неизбежно обнаруживали признаки театральной условности на фоне частного бытия. И само частное бытие, как это видно по стихам Зубкова, контрастно указывало на лозунги, парады и демонстрации – на всё, чем была жива тогдашняя государственность. В означенном смысле и частный мир человека не равнялся себе, а значит, был причастен ко всё той же театральности.

Она по-особому присутствует и в задушевных стихах Зубкова. Поэт пишет, бережно укладывая слова в столбик:

песню
ласковую
хотелось
очень
ласковую
только
ласковую
просто
ласковую песню
написать

За принципиальным отсутствием знаков препинания и в паузах между словами у Зубкова угадывается немой смысл. Ему способствует статика белого листа, с которой связывается почти безглагольная – почти свободная от признаков действия – природа авторского текста. Едва ли не на один глагол – написать – приходится многократно повторяемый эпитет – ласковая (о песне). Слово хотеть, хотеться формально является глаголом, но не сообщает о действии, что творчески симптоматично.

Благородная статика Ефима Зубкова сближает его стихи со стихами Геннадия Айги. Но если Айги, чувашский поэт, в той или иной степени противостоит европейской динамике, мыслит себя порою изолированно от европейской цивилизации, то Зубков позиционирует себя по-иному – выстраивает слова так, что за ними контрастно угадывается роение социума, шум жизни.

Не чуждаясь принципа палиндрома, Ефим Зубков мотивирует свою тягу к ласке в начале произведения. Оно проясняет то, что говорится в конце. Проясняя собственный лирический финал, Зубков пишет:

Человек
наверное, я не ласковый

А как же! Кому как не человеку, живущему в суровых условиях, испытывать потребность в ласке! Однако робкое, не категоричное уточняющее слово – наверное – указывает на то, что Зубков, будучи подобно Маяковскому неприкаянным гигантом, втайне ищет нежности и тепла. С Маяковским в мире произведения, принадлежащего Зубкову, ретроспективно связывается склонность автора к некоему тайному уходу от советской действительности – например, к уходу в мир любви от фабрик и заводов.

Сравнивать стихотворные столбики Ефима Зубкова с лесенкой Маяковского – занятие, которое само собой напрашивается.

И всё же истинные поэты, не только Зубков, которые прямо или косвенно наследуют футуризм Маяковского, понимают, что единственному в своём роде гиганту не следует подражать, дабы не впасть в эпигонство. Так, ещё один герой антологии «Уйти. Остаться. Жить», Руслан Элинин, поэт который родился и расцвёл более чем на десятилетие позже Зубкова, практиковал осколочную эстетику и (едва ли не буквально!) словам-кирпичам Маяковского противопоставлял бесценные осколки далёких звёзд – нечто малое и, как сейчас говорят, эксклюзивное. Современный футурист Константин Кедров уходит от поэтики поступка, присущей Маяковскому, в сферу насмешливо умудрённой созерцательности. Крик Маяковского превращается в историческое прошлое.

Ефим Зубков избирает некую третью возможность самостоятельных художественных поисков в параметрах футуризма, завещанного последующим поэтам Маяковским. Авторская стратегия Зубкова описывается любопытными выкладками режиссёра Станиславского, которые приводит Л.С. Выготский в книге «Мышление и речь». Процитировав реплику Софьи из «Горя от ума» Грибоедова: «Ах, Чацкий, я вам очень рада!», Выготский приводит и любопытную сценическую ремарку Станиславского: «Хочет скрыть замешательство». В самом деле, нарочито шаблонное ликование Софьи по поводу приезда Чацкого таит в себе и нечто противоположное.

Сходным путём идёт и Зубков, режиссёр по одной из своих профессий: за обликом неласкового человека у Зубкова угадывается устремление к нежности, а за устремлением к ласковой песне угадывается неласковый человек. Любопытно, что этот литературно-сценический ребус прочитывается с двух сторон (от человека к песне и, наоборот, от песни к человеку).

Выстраивая свои столбики слов, поэт фактически уходит от текста как такового к некоей графической композиции из слов (не всякая осмысленная комбинация слов есть текст, читаемый слева направо и сверху вниз). Смысл возможен вне текста и даже сбоку от слова – в мандельштамовской дырке от бублика. Группируя слова в столбики, Ефим Зубков отдалённо упреждает каталогизацию мира, знакомую нам по творчеству Льва Рубинштейна. Но если Рубинштейн работает с социокультурным материалом, то Зубков, явившийся до Рубинштейна, до Пригова, до эпохи русского концептуализма, остаётся собственно лириком и взаимодействует с сердечными началами. Зубков романтичней Пригова и Рубинштейна.

Произведения Ефима Зубкова родственны так называемым листовертням Дмитрия Авалиани, другого поэта минувшего века. (Термин листовертни появился не без участия Германа Лукомникова). Однако если Авалиани, ища таинственных соответствий между различными явлениями, движется всё-таки путём авторской синонимии, например: «Овощ фрукт буржуй я», то Зубков дружит с пленительными эвфемизмами, говорит одно и прозрачно подразумевает иное. Однако и Авалиани, и Зубков ведут свои художественные поиски в композиционно-ритмическом поле палиндрома. При всей своей режиссёрской закваске и устремлению к сценической игре Зубков умудрённо пассивен. Например, он далёк от той критики советской действительности, которой мы в принципе могли бы ожидать от поэта, поскольку он творил в советский период и не чуждался внутренней эмиграции или, говоря языком той далёкой эпохи, социального изоляционизма. При всём том Зубков обнаруживает тот общественный пофигизм, который позже Ефима Зубкова последовательно является в работе группы «Коллективные действия», возглавляемой Андреем Монастырским. Один из перформансов группы запечатлён на эпохальной фотографии – в лесу висит лозунг: «Я ни на что не жалуюсь и мне всё нравится, несмотря на то, что я здесь никогда не был и ничего не знаю об этих местах».

В отличие от участников группы «Коллективные действия» Зубков ещё не вышел за пределы слова в область социального поведения, дословно действия, но уже пришёл к созданию текстов, не равных себе. И Зубков относится к советской среде обитания едва ли не так же, как участники группы «Коллективные действия» относятся к лесу или к любому другому нейтральному пространственному объекту.

Пофигизм Зубкова имеет и свою глубокую эпохальную мотивацию. С советскими лозунгами, которые составляли фон частной жизни в 60-е годы и позже, вплоть до 70-х годов было невозможно соглашаться отнюдь не потому, что они были ошибочны. В каком смысле и по какой оценочной шкале они были ошибочны? Однако они обнаруживали некоторую свою театральную условность на фоне посторонней им среды обитания, состоящей, например, из природных объектов. Было бессмысленно напрямую следовать тому, что заведомо исключало буквальное понимание и было неприложимо к действительности как таковой. Но и спорить с лозунгами было невозможно, потому что они существовали в депрессивной обстановке имперских потёмок. Возможна ли полемика там, где по сути нет положительного утверждения?

Мудрое молчание, лирически окрашенная депрессия, насмешливая пассивность – вот что присуще Зубкову как человеку своей эпохи. В стихах Ефима Зубкова то, что не сказано, подчас глубже и сокровеннее того, что сказано.

Поэт пишет:

какая
длинная зима
какие в городе метели

Стихотворение заканчивается едва ли не на депрессивной ноте:

отдать полжизни
задарма
рискуя насмерть
простудиться
согреть за пазухой
синицу
какая скверная зима

Симметрия, а отчасти и дословная перекличка начальных строк с финальной строкой, спутница палиндрома, как бы задаёт контуры зеркала, где важен не линейно читаемый текст, а таинственные соответствия слова не-слову, слова – межстрочной паузе. Так, между строк мы узнаём, угадываем то, что противоположно нескончаемой зиме, и эта затаённая меж строк надежда на прорыв, быть может, сокровеннее текста как такового.

В другом стихотворении поэт как бы недоумевает:

Почему так странно
складываются судьбы
задумайтесь
это относится
к любой судьбе

Самое главное в произведении – таинственные слагаемые, из которых складываются человеческие судьбы, – находится за пределами текста. И сам текст предстаёт не как самодостаточный феномен, а как повод задуматься о чём-то сокровенно значимом, к чему текст лишь отсылает.

В другом стихотворении поэт повествует:

Когда-то меня впервые предали.
Сделал это друг.
Потом предавали ещё,
но было
уже не так интересно.

В этих стихах угадывается закадровая авторская режиссура. Речь идёт не просто о том, что друг преступил нравственную норму – речь идёт о том, что он разрушил некий совершенный конструкт: сделал это. Авторская ремарка – то, что сделал друг, по-своему интересно – подразумевает, что дружба не просто взаимоотношение двух людей и более, но также – ценностная структура, не сводимая к отдельно взятым людям.

Друг разрушил всю ценностную структуру, а не только взаимоотношения двух людей – и автор в состоянии несколько парадоксально заметить, что это интересно как особая жизненная комбинация явлений. Она-то и сквозит между строк или и вовсе существует за пределами текста – в зеркальном соответствии сказанному в тексте. Из него мы не узнаём, что связывало двух друзей; главное в тексте скрывается между строк.

В другом стихотворении Зубков вновь говорит о человеческих взаимоотношениях:

Если встретишь
улыбающегося прохожего
ответь
возможно
это
хороший человек

Едва ли не главное в стихотворении – это причинно-следственная или скорее алогичная связь между улыбкой прохожего и возможностью встретить в его лице хорошего человека. Путь от прохожего к человеку вновь пролегает в немом поле смысла, окружающем текст.

В противоположность Ефиму Зубкову с его тихим умозрением другой поэт, Олег Григорьев, идёт путём социального эпатажа: «Я шёл и рассказывал всем прохожим, / как вчера ни за что получил по роже». И всё-таки параллель с Григорьевым кое-что проясняет в тексте Зубкова. И у Зубкова, как у Григорьева, социальный фон, где мыслимы прохожие, контрастно соположен человеку, который впечатлителен и раним.

У Олега Григорьева и у Ефима Зубкова по-разному реализованы художественные программы некоего социального эскапизма, программы противопоставления людской множественности малому сообществу. Из контекста стихов Зубкова следует, что хороший человек – это скорее исключение, к которому надо осторожно приглядываться, нежели правило. В сходном ключе работает Григорьев.

Оба поэта (порой тщетно) ищут немногочисленных людей среди многочисленных нелюдей. Однако если авторский взгляд Григорьева направлен преимущественно изнутри вовне, то авторский взгляд Зубкова направлен, прежде всего, извне вовнутрь.

Отдалённо предваряя Дмитрия Пригова, сказавшего в стихах «Евгению Анатольевичу Попову» «Женись, Попов! а мы посмотрим...», Ефим Зубков пишет:

мой друг сказал
«охота обзавестись женой»

поскольку осень
длится
поскольку дождь
идёт
желаю убедиться
что другу
повезёт

Как позднее у Пригова, у Зубкова присутствует презумпция того, что поэт неприкаян, не домовит – и потому женится не сам поэт, но его друг или знакомый. Однако если у Пригова преобладает дружелюбная ирония – буквально, дистанция между Поповым и Приговым, – то у Зубкова доминирует представление о некоей жизненной осени, на фоне которой всё сомнительно и спорно, однако надежда на счастливую женитьбу друга сохраняется.

В поэзии Ефима Зубкова интимно-психологический настрой несколько парадоксально сопровождается направленностью автора на диалог с окружающим миром. Одно из трагичнейших стихотворений Зубкова построено как разговор Зубкова с самим собой. В одноимённом стихотворении поэт пишет:

любимый
Ефим Григорьевич
не проще ли
застрелиться
уж если
в шутку не тянет
валяйте себе
всерьёз

Сохраняя театральную ноту – фигуру диалога – поэт являет читателю свои страшные размышления. Не вторгаясь в тайну трагического ухода поэта со сцены, а также из жизни, остаётся осторожно заметить, что поэт (при всей своей, казалось бы, адаптации к внешнему миру) был наделён ранимым сердцем. И вся поэзия Ефима Зубкова живёт контрастной соотносительностью человека и окружающего человека социального поля.

Вот почему Ефим Зубков, творец интимно-психологической лирики, выразил свою эпоху – пору проникнутого мрачной статикой, прочно сложившегося, достигшего пугающего апогея и постепенно вымирающего имперского организма.

Ныне времена, казалось бы, иные. Однако некоторые параметры современности свидетельствует о том, что поэзия Ефима Зубкова сегодня внутренне востребована. Мы живём в ту эпоху, когда поэзия (в силу разных культурно-исторических причин) не собирает стадионов, но уходит на интеллигентские кухни или в уютные библиотеки, где собираются немногие. И быть может, душевным идеалом этих немногих является, в самую первую очередь, не красота, но истина, которая, как известно, непопулярна.

Вот это свойство поэзии Ефима Зубкова быть камерной, тихой, но соответствовать объективному ходу вещей, не замыкаться в самой себе удивительно соответствует тем читательским запросам, которые могут быть обращены из нынешнего дня вспять – к поэзии Ефима Зубкова и его эпохе.

Ефим Зубков родился в 1947 году в Симферополе. Первые стихи написал 12 апреля 1961 года. Они были посвящены полёту Юрия Гагарина и в тот же день напечатаны в газете «Крымский комсомолец». Затем публиковался в коллективном сборнике «Моя Светлана», выпущенном «Лениздатом» в 1965 году. Выступал по центральному телевидению. Окончил техникум. Затем служил в армии. Работал слесарем, строителем-электромонтажником, был руководителем театральной студии, руководителем группы регулировщиков радиоаппаратуры в техникуме. Печатался под псевдонимом Иван Зимин. В 1973-1975 годах занимался в Московской литературной студии при Союзе писателей.

Стихи Ефима Зубкова:

ПОПЫТКА АВТОПОРТРЕТА

Читать снизу вверх (если серьезно)
 сверху вниз (назло автору)

Человек
наверное, я не ласковый
песню
ласковую
хотелось
очень
ласковую
только
ласковую
просто
ласковую песню
написать
как мне захотелось
хорошо помню.

* * *

какая
длинная зима
какие в городе
метели
как отощали
оскудели
тепла и ласки закрома

отдать полжизни
задарма
рискуя насмерть
простудиться
согреть за пазухой
синицу
какая скверная зима

* * *

Никто уже не скажет
«подожди»
сегодня мы
ни в чём
не виноваты
но в памяти
опять
идут дожди
колонной
равномерно
как солдаты
воспринимаю
капли на лице
как ласку
раздражительной Пальмиры
там
под дождями
пушкинский лицей
как старая
забытая квартира

* * *

Почему так странно
складываются судьбы
задумайтесь
это относится
к любой судьбе

* * *

Наверное
напрасно
а всё-таки
не зря
по-прежнему прекрасно
прибытие дождя.

Осенние заботы
толпятся за спиной
мой друг сказал
«охота
обзавестись женой»

поскольку осень
длится
поскольку дождь
идёт
желаю убедиться
что другу
повезёт

* * *

когда на свадебном
пиру
наступит общее
похмелье
решат супруги
что
веселье
убого и

не ко двору

когда
закончится бедлам
узнав
что лавочка
закрыта
под мудрым взглядом
общепита
все разбредутся
по домам
 потом поправят
 голоса
 проверят линию
 рассвета
 решат
 что выдумали
 это
 бездарно и
 за полчаса

и
 не спеша
 и ко
 двору
 и в
 ясный день
 и
 воскресенье
 сказав
 что кончены
 мученья
 затеют
 заново игру

* * *

Когда-то меня впервые предали. 
Сделал это друг. 
Потом предавали ещё, 
но было
уже не так интересно.

ВОКАЛИЗ

1. Почитаю факты
по Канту ли
Гегелю
Жизнь
де-фактум
и следовательно
уважение к факту
засчитаться должно
богом
кем-нибудь
всё равно

2. воспринима
емы едва ли
зимы
смешные пасто
рали
как принима
ема едва ль 
судьбы
убогая мораль

3. но
предлагается выбор
между
строфой и верлибром
между
забавой и ленью
с привкусом
снегохотенья

4. какая скука
хвастать мужиками
безнравственность
растили под замками
а если говорить
о добродетели
как получилось
сами
не заметили

5. зачем
Господь
дозволил
бабе петь
не проще ли
оставить без
голосой
наличие
конкретного вопроса
предполагает ясности
на треть

6. зато
не ведаю когда
поняв
что боли
нету боле
опять увижу
жизнь
как поле
не
помещается в глазах
решив
что подобрел господь
забыв
кручину Магдалины
колени
торопясь раздвину
авось

* * *

Если встретишь
улыбающегося прохожего
ответь
возможно
это
хороший человек

* * *

девушка
давайте погуляем
времени
немного потеряем
поболтаем
разного насчёт

мальчики
давайте бить посуду
время
максимального абсурда
нехотя
а всё же настаёт

девушка
давайте погуляем
времени
немного потеряем
поболтаем
личного насчёт

мальчики
давайте мыть посуду
не бывать в отечестве
абсурду
этот фокус
с нами не пройдёт

девушка
давайте погуляем
ничего совсем
не потеряем
помолчим
добытого насчёт

мальчики
не трогайте посуду
повернитесь задницей
к абсурду
нечего
заглядывать вперёд.

* * *

не стоит горевать
по мелочам
судьба и так
убога
но прекрасна
решительна
медлительна
напрасна
и каждому
чуть-чуть по мелочам

тем более
пора не замечать
идущего
грядущего отлива
беспечно
милосердно
терпеливо
не стоит
горевать по мелочам

* * *

дождь
активен
как хоккеист
если
в
ы
л
о
ж
е
н пас
на
к
л
ю
ш
к
у
где
промазавшего
рас-
плющит
свист
ливень в городе
водопад
ок-
купированы
парадные
неужели вас
не обрадовал
дождь
случившийся невпопад

а я иду
чего глазеть
на проходящие трамваи 
и только спутницу
к себе
как шайбу к борту
прижимаю

* * *

кумира
как будто бы нет
и всё же
и всё же и всё же
морозом
морозом пройдётся по коже
какой-то забытый поэт

наверно
он ведал секрет
и всё же
и всё же и всё же
мы тоже секретом владеем
мы тоже
себе
раздобыли секрет

не зря
мы явились на свет
и всё же
и всё же и всё же
добавил бы боже
чего ему гоже
да видно
в наличии нет

СЧИТАЛОЧКА

Отношений наших
суть
переменчива,
как ртуть.

Раз,
два,
три,
четыре,
пять:
будем счастливы опять.

двадцать пять
и тридцать восемь:
лето
сменится на осень.

зонтик купим,
дождь пойдёт,
что ещё произойдёт?

* * *

хочу
определённости
как в гавани корабль
чтобы во мне
как в доме
поставили кровать
и затопили печку
и горькую
на стол
чтоб
собутыльник вечер
постукивал перстом

неторопливо ужинать
затем зажечь
свечу
и долго-долго
думать
о том
о чём хочу

* * *

Гале

весна
прорастают
женские ноги
у толпы

РАЗГОВОР С САМИМ СОБОЙ

любимый
Ефим Григорьевич
не проще ли
застрелиться
уж если
в шутку не тянет
валяйте себе
всерьёз

всё равно
попрошу повтори
не согласен
что прожил
подпольно
колокольня стоит
на крови
разворованная колокольня

давно
про это
подумываю
можно сказать
собираюсь
никто из ваших
знакомых
обреза
не продаёт

начинается звук
изнутри
продолжается
сколько угодно
колокольня стоит
на крови
изумительная колокольня

любезный
Ефим Григорьевич
повеситься тоже
выход
строкою закончить
вдох

чем дожить
до чужого
«взорви»
лучше
шнур запалить
добровольно
колокольня стоит
на крови
приезжайте смотреть
колокольню

да вот
всё места
не выберу
и времени
не хватает
народ меня
беспокоит
подумает
что подвох

лечь под утро
а встать
до зари
жить нуждой
умереть добровольно
пол
действительности
на крови
а второй половине
не больно