С ангелом, отставшим от своих. О поэте Сергее Королёве (1980 – 2006)

С ангелом, отставшим от своих. О поэте Сергее Королёве (1980 – 2006)

Большое видится на расстоянье», как написал безвременно ушедший поэт. И вот ради сохранения хрупкой, стирающейся памяти в 2012 году были задуманы ежегодные чтения памяти поэтов, ушедших молодыми в 1990-е — 2000-е (позже расширили диапазон: «в конце XX — начале XXI веков»).

Ёмкое и поэтичное название чтениям «Они ушли. Они остались» подарил поэт и писатель Евгений Степанов: так называлась выпущенная им ранее антология ушедших поэтов. Организаторами стали Борис Кутенков и Ирина Медведева, испытавшая смерть поэта в собственной судьбе: её сын Илья Тюрин погиб в 19. Несмотря на «похоронную» тематику, чтения получили неожиданно широкий резонанс: как выяснилось, многие жаждали вспомнить о друзьях или о любимых поэтах. Стоило написать сообщение в Живом журнале, как на организаторов обрушился поток предложений. «Даже удивительно, сколько молодых людей ушло в это время из жизни», — грустно удивлялась Ирина Медведева. Сразу сложился формат: мероприятие длится три дня, в каждый из которых звучит около десяти рассказов о поэтах, а также доклады известных филологов на тему поэзии и ранней смерти. В издательстве «ЛитГОСТ» в 2016 году вышел первый том антологии «Уйти. Остаться. Жить», включивший множество подборок рано ушедших поэтов постсоветского времени, воспоминания о них и литературоведческие тексты; чтения «Они ушли. Они остались» стали традицией и продолжились в 2019 году вторым томом — посвящённым героям позднесоветской эпохи. Редколлегия второго тома: поэт, культуртрегер, куратор литературного клуба «Стихотворный Бегемот» Николай Милешкин; поэт, литературный обозреватель, сотрудник книжного приложения к «Независимой газете» НГ-Ex Libris Елена Семëнова; поэт, культуртрегер, редактор отдела культуры «Учительской газеты» Борис Кутенков.

В настоящее время ведётся работа над третьим томом антологии, посвящённом поэтам, ушедшим молодыми в 90-е годы XX века, а в книжной серии проекта вышли отдельные сборники Владимира Полетаева (1951 — 1970), Михаила Фельдмана (1952 — 1988), готовится книга Алексея Сомова (1976 — 2013).

Теперь проект «Они ушли. Они остались» будет представлен постоянной рубрикой на Pechorin.net. Статьи будут выходить два раза в месяц вместе с предисловием одного из кураторов проекта и подборками ушедших поэтов, стихи которых очень нужно помнить и прочитать в наше время.

Вся антология «Уйти. Остаться. Жить» предлагает своему читателю отрефлексировать самые неудобные темы, ставит перед ним неэтичные и оттого не проговорённые, молчаливые вопросы. Вопросы о смерти, случае, одиночестве и выборе. Вопросы хоть и страшные, но странно притягательные, погружённые в тёмную магнитящую тишину. Выпускнику Литературного института, не по годам умудрённому опытом, Сергею Королёву не исполнилось и 26 лет, когда он решил покинуть этот мир. Вот я читаю стихи своего ровесника Сергея Королёва, смотрю его фотографии и слушаю воспоминания его родных, друзей и учителей – всё это, казалось бы, должно только способствовать нарастанию собственных внутренних конфликтов, но напротив – действует скорее спасительно, снимая невербальное онтологическое напряжение. История его жизни переводит эгоцентричный юношеский взгляд с себя на похожего, подобного, но уже имеющего опыт смерти человека:

Я боялся, что будет «потом», –
А теперь ничего не боюсь.

Стихи последних лет теперь кажутся очевидно указующими на неминуемый исход. Автору в них тесно («свободу некуда девать / она не влазиет в ворота»), ткань текстов предельно натянута и вот-вот прорвётся в запредельное. Вероятно, этот прорыв и происходит – для поэта, но текст за ним захлопывается и холодящий звон последних строк повисает в воздухе:

И после жизни мы в своё окно
Из смерти в жизнь заглядываем сами.

В документальном фильме памяти Сергея Королёва «Повторите небо» многие его друзья отмечают, что он не был «похож на поэта». При всей своей мягкой картавости, он был фантастически силён, необузданно крепок, одевался в милитаристскую одежду (вместо Литинститута даже думал пойти в школу милиции) и, вопреки мрачности, трагизму своих стихов, был восторженно жизнелюбив. Но из стихов отчётливо видно, что поэзия стала для Сергея собеседником, инструментом познания действительности, средством достижения метафизических прозрений. Растущие из вполне объяснимых, даже очевидных мыслей или нарратива – они неизменно попадают в поле гравитации страшных и манящих тем смерти, забвения, перерождения:

...Ползали на джипах злые твари
И не замечали нас двоих:
Мы сидели на Тверском бульваре
С ангелом, отставшим от своих.

<...>
...Свет над зеленеющим поэтом,
Роскошь ни о чём не вспоминать –
Время прорастёт всему ответом,
Время даст другие семена.

Это о памятнике А. С. Пушкину на Тверском бульваре. Через поэзию смерть открывается автору как роскошь забвения земных тягот. И, конечно же, в этом проявляется неутолимый духовный голод того времени, теперь вполне объяснимая, но неоформленная тяга к блаженству. Тот же мотив есть и в другом стихотворении, но уже не о памятнике, заведомо неживом, а о беззаботной жизни «одинаковых красавиц и красавцев», ступающих «над чужой бедой неутолимой» с «журнальной улыбкой»:

Повезло иметь глаза пустые
Цвета бледного спитого чая –
И прожить как птицы и святые,
Не касаясь зла, не замечая.

А поэт так жить не может по определению – всё зло мира сходится клином лично на нём, чужие тяготы он ощущает как свои собственные и несёт ответственность за них, еле успевая латать эти пробоины в спокойствии мира своими стихами. Отсюда и его внимание к сюжетам с конкретными героями – внешне обыкновенными, но гениальными в своём внутреннем устройстве:

Побежала метла по плевкам,
По окуркам да по листве.
Вася – гений. Значит, пока
Вася дворничает в Москве...

<...>
Стой же, гений, с метлой в руках
Или с пивом в тени ларька –
А не памятником в Москве!

Если и вовсе не божественными – вот, например, в этом стихотворении с блеском выдержан метасюжет, в котором срастаются две картины. С одной стороны, бытописание дворника Юры Серебрянника, а параллельно ему – древнегреческий миф о Хароне, попечителе душ умерших. В таком разрезе обыкновенный дворник (а ведь сам Сергей успел поработать дворником) предстаёт перед читателем демиургом – знаком вечного, не имеющего начала и конца:

И берётся Юра Серебряник
За свою верижную метлу...
Глаз его блестит, как подстаканник,
На аршин рассеивая мглу
Злого дыма от лесных пожаров,
Что клубится над добром и злом,
Над земным дурацки-круглым шаром...
Юра тоже машет, как веслом!
Как скинхед на дизельной пироге,
Он плывёт в окутавшем дыму
По бычкам и листьям на дороге...
Сигарету Юре моему!
В сигаретной синей струйке дыма
Видит Юра контуры лица
Своего начальника Ефима:
- Хорошо работаешь, пацан! -
Говорит лицо из струйки дыма
И, качаясь, тает до конца,-
Так что скоро рядом ни Ефима,
Ни его блаженного лица!

Так во многих сюжетных стихах – и это, определённо та черта поэтики, которая особенно выделяет автора из всего эстетического ряда трагических героев антологии – от Бориса Рыжего до Леонида Шевченко. В какой-то момент подобные сюжеты даже обретают общий, размытый характер: «он бредёт как та-ра-рам хозяин / необъятной та-та-та своей». Но есть и ещё один характерный мотив – это мотив горького опоздания, несвоевременности понимания или помощи извне:

Вот допьём свои бутылки
И, ненужный бросив труд,
Заберёмся под могилки –
И тогда нас позовут.

Особенно отчётливо он звучит в стихотворении про рыцаря Хроудланда – героя, попавшего в засаду многочисленных врагов в Россенвальском ущелье, который не справился с таким натиском, но успел позвать подмогу, затрубив в боевой рог. Подмога подоспела, но рыцаря спасти уже не удалось.

Холодно в твоем средневековье.
Я здесь не останусь навсегда.
Не согреться ни огнём, ни кровью,
Хоть бы все сгорели города,
Хоть бы все изведало сраженья
Сердце алчное и злая длань...
Всё одно: ущелье, окруженье,
Без дыханья рыцарь Хруодланд.
Суть не важно, на каком ты свете
Предан другом, поражён мечом...
Стоит лишь живому умереть, и
Снится жизнь.
Недолго.
Ни о чём.

Так, тёмные полчища внутренних врагов – как и рыцаря Хроудланда – одолели поэта, но тот перед поражением успел затрубить в свой боевой рожок. Да так, что тревожный клич его стихов до сих пор носится меж нами и теперь он может значить только одно – не сдаваться, бороться, жить.

Сергей Королёв. Родился в Бабаево Вологодской области. Служил в армии, работал на лесозаготовках. Учился в Литературном институте им. А. М. Горького (семинар поэзии Галины Седых). Публиковался в местных изданиях, журналах «Литературная учёба», «Дети Ра», альманахе «Братина», антологии «Возвращение» (Москва). Добровольно ушёл из жизни. Посмертно вышла книга «Повторите небо» (М.: «Воймега», 2011) и подборка в журнале «Арион» с предисловием Александра Переверзина.

Стихи Сергея Королёва:

* * *

«Дядя Коля был тоже чудак:
Слишком рано убрался со свету...»
Я подумал о нём просто так,
Фотографии тех, кого нету,
Из родни, кого нету в живых,
В деревенском альбоме листая,
Элегантно грустя: – Что же вы,
Как по саду листва золотая,
Улетели – не знаю куда?
Растворился и запах домашний,
И без вас замерзает вода,
И без вас согревается пашня...
Две «на память» поблеклых строки,
Мертвецов залихватские позы –
Скоморохи мои, дураки!
Ничего не пошло вам на пользу:
Пили водку, любили девиц,
По волкам заряжали картечью...
Ваши фото похожи на птиц
Непонятною музыкой-речью.
Вспоминаю вас издалека,
ваши руки, размытые лица –
Память вечна, земля глубока,
Жизнелюбцы и самоубийцы.

 * * *

Время гниёт в старых часах.
Нет ни минуты на ерунду.
Мне – исчезать, тебе – исчезать,
Повремени – и я обожду.

 Надо забыть про земное гнильё,
Чем-то заняться на целую жизнь.
Мается маятник, колокол бьёт,
За паутиною стрелка дрожит.

 – Если разбиты твои корабли
Там, на зубастых камнях, на мелях...
– Значит, я шагом пойду до земли!
– Если когда-нибудь будет земля.

 Колокол, колокол! бьёт ни по ком!
Всех утонувших разбудит на дне.
По морю, по морю – только пешком!
– Как маловеры пройдут по воде?

 * * *

Свободу некуда девать:
она не влазиет в ворота;
она желает убивать –
и не приучена работать.

У ней особенная стать,
не поминай Свободу всуе,
ей лучше не существовать –

и вот она не существует.

 * * *

Я твою землю проходил плугом,
Я пробирался в твою ночь – вором:
Мы коротаем вечность друг с другом,
Сейчас мне двадцать, через день – сорок:
Взведён не медлящий боёк – время,
Ты затаился и прицел движешь,
Ты – бережлив и не даёшь премий,
Я – шаг за шагом становлюсь ближе
К берлогам тех, кто не имут сраму...
Ты остаёшься – свежевать славу,
А мне утеха: я не весь – в яму,
И нам с тобой в одной воде плавать.

 * * *

Кому – в унылом карауле
влачить служилую тоску
и ждать, когда родная пуля
перебежит через реку:
закроет очи, поцелует,
повалит и прижмет к траве –
и запоет и заворкует
в пробитой настежь голове.
Веди усталого солдата
в замысловатые края,
где ни тоски, ни автомата,
ни потной сбруи бытия.

 * * *

Хорошо, если вместе умрем.
Не хочу без тебя доживать.
Поседевшие стол и кровать –
Даже пыль нас запомнит вдвоем.
Берег неба зажег маяки,
А по берегу – он и она, –
Как улитки, бредут старики,
И вот-вот их подхватит волна.
Что на память тебе подарю?
Что имею – давно не мое.
Не о смерти с тобой говорю,
Но о чем-то важнее ее.
Если всех растворяет поток,
Я с тобой непременно сольюсь.
Я боялся, что будет «потом», –
А теперь ничего не боюсь.

 * * *

Обнимая в ночи нелюбимых своих –
вспоминаем любимых своих:
далеко за морями огней городских
мы оставили их.

 И теперь не учи меня жить по уму –
лучше мне навсегда одному.
Но, позволь, напоследок тебя обниму –
перед тем как во тьму.

 * * *

Я стал прозрачней и грустней:
Пустое зеркало не врет.
Я начал думать по весне:
Когда же осени черед.
Ходить-бродить незнамо где,
Ногами листья ворошить,
Прощаться с миром всякий день
И лишь с деревьями дружить.
Деревья нищие, как я, –
Но перебьемся, ничего!
Такая славная семья:
Они не любят никого.
Они живут безвестный век,
Качают лапами внучат
И терпят дождь, жару и снег,
Живут – и боль свою молчат.

 * * *

За тобой и за мною придут:
Я уже напрягаюсь и жду.
Наверху вычисляют маршрут,
И звезда вызывает звезду:
– Не бросай меня. Слышишь? Ответь!
Но широк пустоты мавзолей
И высок одиночества мост;
Но теряются звезды в траве,
Но теряются травы корнями в земле,
А Земля затерялась меж звёзд.