Одиночество человека во вселенной. О поэте Геннадии Чернецком (1984 – 2021)

Одиночество человека во вселенной

О поэте Геннадии Чернецком (1984 – 2021)

«Большое видится на расстоянье», как написал безвременно ушедший поэт. И вот ради сохранения хрупкой, стирающейся памяти в 2012 году были задуманы ежегодные чтения памяти поэтов, ушедших молодыми в 1990-е — 2000-е (позже расширили диапазон: «в конце XX — начале XXI веков»). 

Название чтениям «Они ушли. Они остались» подарил поэт и писатель Евгений Степанов: так называлась выпущенная им ранее антология ушедших поэтов. Организаторами стали Борис Кутенков и Ирина Медведева, испытавшая смерть поэта в собственной судьбе: её сын Илья Тюрин погиб в 19. Сразу сложился формат: мероприятие длится три дня, в каждый из которых звучит около десяти рассказов о поэтах, а также доклады известных филологов на тему поэзии и ранней смерти. В издательстве «ЛитГОСТ» в 2016 году вышел первый том антологии «Уйти. Остаться. Жить», включивший множество подборок рано ушедших поэтов постсоветского времени, воспоминания о них и литературоведческие тексты; чтения «Они ушли. Они остались» стали традицией и продолжились в 2019 году вторым томом — посвящённым героям позднесоветской эпохи.

В настоящее время ведётся работа над третьим томом антологии, посвящённом поэтам, ушедшим молодыми в 90-е годы XX века, и продолжается работа над книжной серией авторских сборников.

Теперь проект «Они ушли. Они остались» представлен постоянной рубрикой на Pechorin.net. Статьи выходят вместе с предисловием одного из кураторов проекта и подборками ушедших поэтов, стихи которых очень нужно помнить и прочитать в наше время.

Истинная поэзия подчас неузнаваемо видоизменяет или вовсе опрокидывает наши априорные представления о природе поэзии вообще. Так, простейшая фраза «Поэт отображает мир с помощью слов» может быть поставлена под сомнение в свете хрестоматийных примеров из классики. Когда Тютчев внушает читателю «Не рассуждай, не хлопочи», перед нами является мир в тексте. Лирический жест Тютчева направлен к миру, к которому принадлежит читатель. Адресат авторского высказывания – «Не рассуждай» – не является исключительно частью авторского высказывания. Ведь оно строится по типу поговорки, направленной вовне. (Тютчев как бы вырывается из языка). И напротив, когда Пушкин в стихотворении «Осень» пишет «И забываю мир – и в сладкой тишине // Я сладко усыплен моим воображеньем», лирическое движение направлено от мира к тексту. Не нужно даже быть интеллектуально искушённым, чтобы убедиться: поэт абстрагируется от окружающего мира, как бы уходит в мир текста от совокупности внешних впечатлений, красок дня. У Тютчева в противоположность миру текста является мир в тексте. Разница принципиальная! (Пушкин в данном случае логоцентричен, а Тютчев – антропоцентричен).

Наш современник Геннадий Чернецкий, много работавший с цитатами – классическими и неклассическими, поставлен компьютерной эпохой в поле постмодернистского гипертекста – своего рода каталога всего, что было некогда высказано. Наше время – время эклектики и глобализма – определяет сосуществование фрагментов классики и явлений массовой культуры в едином информационном поле. Не говорим сейчас, «хорошо» это или «плохо». Поэт Чернецкий – заложник компьютерной эпохи – исходит из своего рода презумпции, что и классическая цитата, если она чрезмерно заезжена, становится общим местом наряду с общеизвестным фрагментом популярной песни или расхожим выражением. Таким выражением является, например, своего рода общепринятый лозунг частного бытия: «мой дом – моя крепость». Чернецкий литературно обыгрывает и неузнаваемо переиначивает этот оборот, ставший общим местом:

моей душе покоя нет я знаю с малых лет
закат садится на дома
мой дом моя тюрьма

Любопытно, что с общеизвестной фигурой языка – «мой дом – моя крепость», видоизменённой до неузнаваемости, у Чернецкого соседствует пушкинская аллюзия, контрастная и едва ли не полемическая перифраза слов Пушкина «На свете счастья нет, но есть покой».

Кратко обрисовывая состояние человечества, дошедшего до ручки, Чернецкий обнаруживает тотальный скепсис: в доме душа заперта, а вовне она заведомо подвержена всяческим стрессам. И душе в трагическом мире не находится отрадного уголка, о котором грезили классики – начиная с Пушкина, а может быть, и ранее. У нашего современника всё иначе: поэту в доме тесно, а снаружи, по меньшей мере, неуютно.

Взрывной смех Чернецкого по поводу общих мест сопровождается особым типом высказывания, которое на удивление невозможно зачислить в сложившийся разряд – отнести к миру текста или миру в тексте (разницу между ними мы выяснили ранее). Автор фактически тяготеет к компьютерному слогану, который направлен вовне, но имеет свою собственную структуру. Именно так! С одной стороны, у Чернецкого присутствует логико-синтаксическая игра, в принципе родственная виртуальной реальности (где есть воображаемый дом, мысленная тюрьма). С другой стороны, условно сконструированный мир дома-души как бы разомкнут в окружающий мир, который – по Чернецкому – настолько трагичен и безумен, что он не оставляет поэту возможности по-пушкински пребывать в сладкой тишине. Или, говоря современным языком, окружать себя идеальными конструктами. Они существуют, но существует и нечто им противоположное...

Подобно русскому заклятию или восточной мантре, поэтические слоганы Чернецкого двуедины: они имеют собственную структуру, собственную игру (филологи сказали бы – имманентную природу) и одновременно – они направлены наружу. При своей самодостаточности, они активны. Чем же поэтический слоган отличается от просто синтаксической фигуры? Эпоха постмодернизма, эпоха интернета соответствует миру, где всё сказано, всё записано и не подлежит повтору. Уместно лишь выразить краткую суть того, что уже известно, – и по возможности переиначить в свете пугающей современности. Как бы взорвать.

Минимализм Геннадия Чернецкого выражается в его частотном отказе от прописных букв (даже там, где они синтаксически предписаны). Автор не тиражирует строчные буквы, возникающие в неожиданных местах, но активно использует их...

Стихи про дом-тюрьму содержат тематически неожиданный, но внутренне ожидаемый вызывающий финал гендерного характера:

ни шагу больше не пройду усну в твоём пруду
закроешь дверь сама

В сходном отрицательном ключе звучит и другое художественное высказывание Чернецкого, где гендерная тема ещё более отчётлива.

Это мерзкие девчонки
Люси, Лены, Светы, Нади
Взять меня в свои ручонки
Норовят.

Общий случай далее как бы проецируется на частную ситуацию.

Поймать и сцапать.
Знаю я, ты тоже хочешь
Гену сцапать, значит, лапа,
Уходи в четыре ночи.

Вослед общим местам классики и не-классики Чернецкий воспроизводит (и несколько пародирует) классическое донжуанство (показательно множественное число Люсь, Лен и пр.). ...В принципе онегинско-печоринское влечение к свободе и как следствие боязнь семейных уз человечеству давно известны. Однако Чернецкий переиначивает своего рода классические общие места, придавая им неповторимый скандальный колорит и особую творческую угловатость. Во-первых, – в противоположность хрестоматийной классике – у Чернецкого является ситуация, когда она внутренне является активной стороной: преследует его, надоедает ему (хищное «сцапать», жест кошки). Объект эротической охоты, галантного преследования – он, а не ожидаемая она. Во-вторых, едва ли не «рассудку вопреки наперекор стихиям» лирический субъект Чернецкого готов прервать отношения с очередной воздыхательницей в самое неожиданное время суток.

И всё же художественную новизну очередного скандального текста Чернецкого определяют не отдельно взятые признаки творческой угловатости или инфернальной театральности, а внутреннее отождествление своей личной свободы и свободы своего поэтического мира, поэтического континуума. В отличие от Чернецкого, ни Онегин, ни Печорин не являются собственно поэтами и не говорят собственно о свободе творчества как о мотивации своей гендерной самостоятельности.

Однако при всей готовности лирического субъекта Чернецкого ускользнуть от многочисленных Лен (которые всегда чего-то хотят), поэтический космос Чернецкого в его свободе от внешних воздействий, внешних помех всё равно трагичен. Уходя из мещанских норок, где по-своему уютно, поэт вынужден жить в глухонемой вселенной, где едва ли уютно, где нет логики и где заведомо расторгнуты звенья причинности. Горько осмеивая привычные цепи причин и следствий, поэт словно недоумевает:

почему осторожный прохожий
получает кирпич между глаз

Современный поэт стихийно вторит современному мыслителю Жилю Делёзу, продолжателю древней софистики и противнику позитивизма (учения о причинно-следственной природе бытия). В своём труде «Логика смысла» Жиль Делёз въедливо-риторически вопрошает: «Как примирить логический принцип, согласно которому ложное предложение имеет смысл (так что смысл как условие истины оказывается безразличен как к истине, так и ко лжи), с не менее определенным трансцендентальным принципом, согласно которому предложение всегда обладает истинностью, либо же ее частью или разновидностью, которой оно заслуживает и которая  принадлежит ему в соответствии со своим смыслом[1]»? В самом деле, смысл как таковой подразумевает, что осторожный прохожий защищён от кирпича, иначе нарушится причинно-следственная связь явлений, и огонь будет холодить тело, а лёд станет причиной пожара. Также непререкаемо, однако, то, что осторожность – свойство прохожего (а скажем, не свойство бытия). Ergo осторожность пешехода отнюдь не мешает агрессии того или тех, кто дал прохожему по лицу кирпичом. Или возможно, прохожий – жертва несчастной случайности (например, кирпич обрушился на него во время стройки). И если дела обстоят так, то очень может быть, что как раз на человека безалаберного – такого, которому море по колено, – деструктивные силы ополчаются гораздо меньше, чем на человека боязливого – и накликающего на себя неприятности своими же беспокойными страхами.

Разбивая цепи причин и следствий, жизнь у Чернецкого порой вообще становится непредсказуемой; в процитированном стихотворении (с прохожим) читаем далее:

и на десять нормальных девчонок
только двух все ребята хотят

Чернецкий перефразирует известные слова известной песни «Стоят девчонки», где «на десять девчонок по статистике девять ребят». Опрокидывая очередное общее место – фрагмент массовой песни – Геннадий Чернецкий свидетельствует: по статистике-то, может, и всё сходится, а вот по сердечному выбору нет – и с почти математической неизбежностью восемь девчонок остаются без внимания (хотя все они вроде бы нормальны по каким-то среднестатистическим меркам).

Поэт приемлет вселенную, где многое иррационально-деструктивно, и считает своим долгом воспевать в стихах наличный мир, каким бы он ни был неудобным. Увы, в измерении жестокой и бессмысленной современности подчас глохнет и муза. Поэт пишет с насмешливой горечью:

где-то в начале стихийный юнец
рифмы сосал как малыш леденец
песни звучали гитары вообще
уши скучали по свежей лапше

Литературно обыгрывая очередное общее место, очередной фразеологизм («вешать лапшу на уши»), Чернецкий с трезвой беспощадностью признаёт, что в нашей жизни подчас нет места сладким звукам, которые заповеданы нам Пушкиным. Следуя путём гастрономической метафоры, Чернецкий превращает их в леденец, и снова мы угадываем в современных стихах аллюзию на классику.

Однако, поэт считает возможным внутренне возродиться, пройдя через ужас современности, пройдя через смерть. Несколько парадоксально поэтическое возмужание юнца – и главное, возрождение музы:

голос пророс он болит и горит
целые мысли во мне говорит

В современном мире, где всё перевёрнуто, не мысли облекаются в слова, в звуки, но голос порождает из себя мысли. Голос болит, но всё-таки прорывается из-под спуда...

Трагически резко невозможность творчества (и в то же время его необходимость, его неизбежность) заявляет о себе в другом стихотворении.

Всё кончено. А это значит -
Ни музыки, ни волшебства,

– пишет Чернецкий, снова скептически обыгрывая возвышенные банальности, варьируя то, что он писал по поводу леденца. Далее следует жест мужества:

Большие мальчики не плачут,
А удивляются сперва.
Потом спокойно, терпеливо
Налив два пальца диджестива,
Садятся бездны на краю
И наблюдают смерть свою.

Бездны на краю – прозрачная цитата из пушкинского «Пира во время чумы». В данном случае она маркирует не столько эпикурейскую беспечность человека во время бедствия, сколько причастность Чернецкого к мировой поэзии. В страшной художественной вселенной Чернецкого нет волшебства, но при всём том есть универсально-поэтический критерий виденья мира, есть высший камертон – а значит, в принципе есть место и волшебству.

В поэзии Геннадия Чернецкого удивительно сочетаются два, казалось бы, взаимоисключающих начала: причастность к живой современности вплоть до создания поэтических слоганов, родственных эпохе компьютера, и тенденция бежать из мира во имя высшего служения. Ведь и в своих стихах о многочисленных Ленах Чернецкий позиционирует себя едва ли не на старинный лад; он предстаёт в качестве поэта-отшельника, который приносит жертвы Аполлону, служит прекрасному. И сама его творческая свобода – есть форма и разновидность высшего служения.

Не потому ли и биография поэта сложилась двояко? Поэт прошёл все дантовы круги современности и, наконец, удалился в ту творческую отрешённость от мира. В 2006 году закончив Финансовую Академию при Правительстве РФ, Геннадий Чернецкий до 30 лет работал финансистом, а затем, став инвалидом 1 группы, до последнего боролся с неизлечимым генетическим заболеванием.

Поэт находился в парализованном состоянии и в 2021 году окончательно покинул этот мир. Он ушёл туда – в область звуков сладких и молитв.

Геннадий Чернецкий родился в 1984 году в городе Крымск Краснодарского края в семье инженеров. В 2006 году окончил Финансовую Академию при Правительстве РФ по специальности мировая экономика. Пишет стихи с 19 лет. Учился в Литературном институте, а также, по его словам, у поэтов Сергея Гандлевского и Алексея Цветкова. Стихи публиковались в журналах «Луч», «Арион» и «Дружба народов». С 2006 по 2011 год руководил (совместно с Ольгой Ромашовой) детско-юношеской поэтической студией «Зимнее солнце» при библиотеке им. Горловского города Сергиева-Посада, где проживал. Скончался в июне 2021 г.

[1] Делёз Ж. Логика смысла. М.: Академический проект, 2015. С. 130.

Стихи Геннадия Чернецкого:

* * *

С промышленных озёр сошёл последний лёд.
Ленора видит сон три ночи напролёт,
как будто бы она в скафандре космонавта
читает наизусть из Валентина Гафта
о том, что жизнь мила, но не милее сна,
прозрачен горизонт и истина ясна,
что вся юдоль земли – короткий сон Творца.
Ленора смотрит в ночь, а ночи нет конца.
И только всё ясней, что включен телевизор,
А в нём опять война и отменяют визы,
и не закончится бесславье и позор,
и не растает лёд с промышленных озёр.

Я по ночам не сплю, чешу свои колени
и трачу карму трёх грядущих поколений
на длинные короткие слова.
А за окном летят кукушка и сова,
машины режут мглу и умирают люди.
Я так тебя люблю.

* * *

где-то в начале стихийный юнец
рифмы сосал как малыш леденец
песни звучали гитары вообще
уши скучали по свежей лапше

музыка тихла девчонки росли
голос немой прорастал из земли
женщины знали как портить юнца
он продолжался не зная конца

банки концепты бумага смердит
логос отныне всему аудит
музыка сдохла пропали слова
хочешь ещё засучи рукава

хочешь чего ни о чём не проси
из чепухи ерунды и грязи
голос пророс он болит и горит
целые мысли во мне говорит

* * *

бродят ангелы по мосту
смотрят ангелы в пустоту
плюют в воду

выи выгнули фонари
в землю пялятся до зари
мосты ангелы фонари
говори, дружок, говори

* * *

моей душе покоя нет я знаю с малых лет
закат садится на дома
мой дом моя тюрьма

ни шагу больше не пройду усну в твоём пруду

закроешь дверь сама

* * *

Посмотреть за окно на горящий фонарь,
погрустить, поиграть словами.
В небе башня Останкинская видна,
а скамейку опять сломали.
На балконе кормушка для добрых птиц
и порез от бритья на коже.
Кухня – комната – кухня сто раз пройтись,
спотыкаясь о хлам в прихожей.
Становясь с каждой новой потерей сильней,
не считать, что внутри осталось.
За окном, у окна, под окном, на окне...
с кем ты, муза моя, шепталась?

* * *

Маша идет каждый день на учебу
вдоль кладбища
скажи, Маша
что ты видишь
глядя на кресты

видишь ли ты
двух рыб в плетеной корзине
или только червей
которые
ну, понятно

видишь ли ты
человека смиренного
колющим терном
увенчанного
или пятерых мужчин
в резиновых сапогах с лопатами

скажи, ты видишь
как эти рыбы
уплывают в далекий космос
оставляя место
тому кто льет воду
или как доски
становятся землей
и туда, где лег один
ложится другой

не то я вижу
каждый день идя на учебу
вдоль кладбища
отвечает Маша
я вижу впалый рот
моей доброй прабабки
и слышу, как она напевает
крестьянскую песню про сокола
которую еще Ленин
умирая
Сталину пел

* * *

Словно дятел на сосне,
человек стучит во сне.
А чего стучит,
ножками сучит?

Нет размеренного сна.
Снится спящему сосна,
дятел под сосной
дикий и лесной.

Мёртвый, как герой.

* * *

Побрил автомобиль, помыл газон,
Уставился на золотистых мошек.
Вообразил божественный глазок,
Что видит, но понять меня не может.

Вчера, слова вливая в твой сосуд,
Я щупал плеск воды и слушал глину.
И так за бесполезностью минут
Очередной несносный вечер сгинул.

Сегодня я забыл названья дней,
И в этой жаркой безнадёжной ночи
Под окнами бессонницы моей
Ночует бог.
И знать меня не хочет.

* * *

Всё кончено. А это значит –
Ни музыки, ни волшебства.
Большие мальчики не плачут,
А удивляются сперва.
Потом спокойно, терпеливо
Налив два пальца диджестива,
Садятся бездны на краю
И наблюдают смерть свою.