И синее небо проглянет. О поэте Якове Бунимовиче (1962 – 1994)

И синее небо проглянет. О поэте Якове Бунимовиче (1962 – 1994)

Большое видится на расстоянье», как написал безвременно ушедший поэт. И вот ради сохранения хрупкой, стирающейся памяти в 2012 году были задуманы ежегодные чтения памяти поэтов, ушедших молодыми в 1990-е — 2000-е (позже расширили диапазон: «в конце XX — начале XXI веков»).

Ёмкое и поэтичное название чтениям «Они ушли. Они остались» подарил поэт и писатель Евгений Степанов: так называлась выпущенная им ранее антология ушедших поэтов. Организаторами стали Борис Кутенков и Ирина Медведева, испытавшая смерть поэта в собственной судьбе: её сын Илья Тюрин погиб в 19. Несмотря на «похоронную» тематику, чтения получили неожиданно широкий резонанс: как выяснилось, многие жаждали вспомнить о друзьях или о любимых поэтах. Стоило написать сообщение в Живом журнале, как на организаторов обрушился поток предложений. «Даже удивительно, сколько молодых людей ушло в это время из жизни», — грустно удивлялась Ирина Медведева. Сразу сложился формат: мероприятие длится три дня, в каждый из которых звучит около десяти рассказов о поэтах, а также доклады известных филологов на тему поэзии и ранней смерти. В издательстве «ЛитГОСТ» в 2016 году вышел первый том антологии «Уйти. Остаться. Жить», включивший множество подборок рано ушедших поэтов постсоветского времени, воспоминания о них и литературоведческие тексты; чтения «Они ушли. Они остались» стали традицией и продолжились в 2019 году вторым томом — посвящённым героям позднесоветской эпохи. Редколлегия второго тома: поэт, культуртрегер, куратор литературного клуба «Стихотворный Бегемот» Николай Милешкин; поэт, литературный обозреватель, сотрудник книжного приложения к «Независимой газете» НГ-Ex Libris Елена Семëнова; поэт, культуртрегер, редактор отдела культуры «Учительской газеты» Борис Кутенков.

В настоящее время ведётся работа над третьим томом антологии, посвящённом поэтам, ушедшим молодыми в 90-е годы XX века, а в книжной серии проекта вышли отдельные сборники Владимира Полетаева (1951 — 1970), Михаила Фельдмана (1952 — 1988), готовится книга Алексея Сомова (1976 — 2013).

Теперь проект «Они ушли. Они остались» будет представлен постоянной рубрикой на Pechorin.net. Статьи будут выходить два раза в месяц вместе с предисловием одного из кураторов проекта и подборками ушедших поэтов, стихи которых очень нужно помнить и прочитать в наше время.

Есть поэты – не в профессиональном смысле, но поэты, уверен, единственно подлинные – которые пишут свою жизнь как одну большую поэму. Пишут собой же, оставляя шлейф света в местах своего присутствия. Для таких поэзия – синоним жизни, единица измерения которой – не сказанное слово, не стихи, но совершённое действие. Таким поэтом был и Яков Бунимович.

<...>
Быть самим собой
обнаруживать друзей рифмы поэзию жизни
разные формы любви
<...>
(«В конце концов так было всегда...»)

Стихи в его руках оказываются всего лишь катализатором действия, служащим для преодоления психологической энергии активации между людьми – порога их взаимного понимания. Они служат неким преддействием, стартёром настоящей поэзии жизни, которая дважды не повторится.

Много слов, но улов
небогатый смысла
Ведь пока ты хотел в духоте
свои мысли
Зафиксировать как-то,
в небе звезды светили –
прекрасные факты
доказательством верным
тому,
что не все безусловно
доступно
уму твоему.

За счёт известных своих свойств – плотности образного ряда, деформации синтаксиса, интонирующей его структуризации и особого ракурса взгляда, устраняющего привычные вещи – стихи ускоряют уже состоявшийся контакт человеческих душ в личном общении, либо даже запускают его, делая возможным невозможный ранее разговор. Можно рискнуть и назвать этот вполне сложившийся архетип в честь Велимира Хлебникова, с которым у Якова немало сходств – в поэтической речи и в жизни.

<...>
Непридуманность. Вот что драгоценно.
Возможность не измышлять. Метафора и документ,
точка совпадения искусства и жизни.
<...>
(«В зале ожидания. Специально для газеты «МЫ»»)

Борис Ентин, друг Якова, в своих воспоминаниях пишет: «Найти рифму в глазах собеседника было для него куда важнее, чем правильно расположить слова на листе бумаги». Да и писал-то он на клочках и обрывках – только для того, чтобы не забыть, показать близким друзьям – распутать уплотнённую в стихотворении мысль в длинный рассудительный разговор, преображающий собеседника. Для другого они ему и не служили.

<...>
Но не о том я,
что не все у меня дома тома,-
Есть истома ума -
тяга к простому и гениальному...
<...>
(«За плату без блата не достать Платона»)

Каждый поворот жизни для такого человека – это лишь ещё одно драматургическое колено его поэмы. Опираясь в своём выборе на критерии красоты (эмпирической, глубинной и всеохватной – которая предчувствуется им заранее из непрерывного присутствия в точке здесь-и-сейчас), он фактически меняет реальность. То есть собственным полем влияния преображает мир вокруг себя, а это гармонически приводит к меньшим по силе, но более широким по масштабу изменениям.

И все-таки это каждый раз кажется темой
особенно когда ветер прогоняет темень
и синее небо проглянет и Освещение
особое, кажется, имеет значение
Улыбка на лице дома напротив
и мне не сидится дома напротив
я выглядываю в окошко там ветер свежий
серую снимает обложку и небеса те же
Синяя тетрадь, белое облако-промокашка
а если иначе сказать – разных оттенков рубашка
а если просто сказать – на улице ветер
то облако-скатерть,
то по небу тучи летят,
то солнышко светит.

Стихотворение начинается с нарастающим поэтическим волнением от явлений, казалось бы, простых – но постепенно это волнение угасает, речь расслабляется, и только с этого момента высокая поэзия сменяет литературную попытку – простое осознание исконной равности явлений самим себе вырастает из завязи пристального внимания к обыденному. Друг поэта, Георгий Дубовец, вспоминает: «Ему нужно было творить жизнь, на основах любви и гармонии, и всякое проявление поэзии в жизни его окрыляло, и он тут же продолжал тот полет уже сам, заряжая этой концентрированной поэзией всех окружающих, кто не глух сердцем. Об этом он часто говорил со мной, это было его темой. <...> Яша не был просто мечтателем. Он являл, воплощал в своей жизни и любовь, и поэзию. На каждом шагу».

Уж лучше смотреть на зеленую воду
На утку летящую по небосводу
На желтое солнышко и на ромашки
Уж лучше расстегнутый ворот рубашки
Уж лучше, чем эти мои заморочки:
«Ни дня без любви и ни ночи без строчки»
(«Уж лучше смотреть на зеленую воду»)

А вот что пишет Нателла Арутюнян в своём письме маме Якова – Инне Бронштейн: «...и был он похож на царя, который отрекся от трона и раздал всё, все свои богатства бедным. И делал он это со смирением, возвышая тех, кому дарил, радостью сердца своего». При всём величестве внутреннего, внешне Яков был довольно сдержан и не расточителен в проявлении эмоций или в словах поддержки. По словам друзей, помогал он тихо – молчанием, присутствием, точным и своевременным словом – есть ощущение, что только такими и могут быть настоящие поддержка и соучастие.

Когда запускаешь, как бумеранг,
в неведомое строку
С надеждой на неведомое как
даруемое и дураку
божественное вдохновение
не выражай нетерпения
Время придет собирать урожай -
нужно посеять чувство
мертвого дерева не украшай -
это не есть искусство.
Лучше на солнечные лучи,
коих давно мы не замечали,
выскочи и, не зная печали,
замечательно замолчи.

И молчал он замечательно – это правда – вот Инна Ширко, участвовавшая в театральной студии, которую организовал в её гимназии Яков, вспоминает: «Когда Яша спросил у нас в классе, у кого какие впечатления о театре, какие ассоциации со словом «театр», — все молчали. Я трушу и молчу, даже когда есть что ответить, рассказать. Итак, молчание в классе. Но Яша удивительно умел «держать паузу» так, чтобы последующее не было случайностью, «не в тему» или фальшиво, а органично родилось из тишины, – «задержка дыхания»; я, храбрясь его улыбкой, заговорила». Разрешить это молчание, позволить быть всему как есть, развиваясь естественно, в своём темпе – великий дар педагога. Именно молчание, его длительность и разреженность задают форму следующего за ним слова – в этом тайное волшебство человеческой (в пределе – поэтической) речи.

Волшебники
Волшебники
узнают друг друга по лицам
они путешествуют по столицам
спешат по улицам там и тут
они торопятся и бегут
туда откуда их позовут: — Волшебники!
И это радость, и это Труд — Волшебники
И их движения как в балете
они улыбаются словно дети
людям вокруг и вдруг
Словно светлее на белом свете
это, должно быть, волшебники эти
И — как спасательный круг – появляется Друг

Чуть ли не каждый из друзей и знакомых Якова отметил в своих воспоминаниях эту его способность – появляться волшебным образом из ниоткуда.

Друг, Юрик, например: «Как ни странно, мы очень часто сталкивались с ним в течение дня в Москве, заранее об этом не договариваясь. У него вообще была замечательная способность оказываться в нужном месте в нужное время».

Или Галина Лохова: «У Яши было много прекрасных человеческих особенностей, из них три: возникать всегда, когда про него подумаешь, радоваться и побуждать каждого к любому проявлению творчества, и объединять своих друзей». Побуждение к творчеству – это тоже тема, достойная внимания. К примеру, мама Якова – Инна Бронштейн – в пожилом возрасте тоже начала писать стихи, которые она, впрочем, узнаваемо, за стихи не считает и называет их «Блаженства». Это такой способ найти радость где-то рядом – в том, что близко. Вот одно из таких «Блаженств»:

Смотрю я бокс – ни сердцу, ни уму.
Казалось бы, мне это ни к чему.
Но стоит посмотреть, как морду бьют,
Чтобы домашний ощутить уют.

Нетривиальное чувство юмора в этих стихах вполне узнаваемо – вот хоть сравнить их с шуточным стихотворением Якова:

Не грусти, как негр среди расистов,
как кирпич в руках у каратистов,
и даже, каждым суставом устав,
как после тяжелой охоты удав,
или же — в цирке эквилибристы,
опустошенная, как состав
без пассажиров и машиниста,
все же, как можешь,
теперь держись ты,
с левой ноги поутру встав.
(«Не грусти, как негр среди расистов»)

Помимо перечисленного, было в личности Якова Бунимовича и многое другое: демонстративный выход в окно первого этажа сразу после защиты диплома, элементы перформативности даже в бытовой обстановке, неутомимое хождение по культурным учреждениям в попытках донести свои идеи чиновникам, постановка «Гамлета» на лестничной площадке с использованием лифта, – всё это, безусловно, дополняет его портрет. Но и теперь можно спросить – всё-таки оно дополняет портрет человека или поэта? Ответ, кажется, лежит в уточнении: поэт – это не про тексты, поэт – это скорее степень человечности. А жизнь и стихи Якова Бунимовича – яркое тому подтверждение.

* * *
Вот так мы и едем
Движимые вдохновением
Покачиваясь от любви
(из цикла «Хокку»)

Яков Бунимович родился в Минске. Окончил Минский радиотехнический институт, работал программистом в проектной организации Центральный научно-исследовательский и проектно-технологический институт организации и техники управления (ЦНИИТУ). Переехав в Москву, пытался поступить в ГИТИС на режиссёрский курс Анатолия Васильева, но на экзамене поспорил с мэтром о путях современного театра, забрал документы и перешёл на театроведческий факультет. После окончания ГИТИСа работал корреспондентом в журнале «Театр» – ездил по СССР и писал статьи о спектаклях. Умер во сне от остановки сердца.

На фото: Яков Бунимович

Стихи Якова Бунимовича:

ЗВУКОВОЕ ПИСЬМО

Музыка возможности
Звонок
Слово полёт
Полёт слова
Пространство где ты слышишь свой голос
Не как тень но как музыку ветра
Шелестением листьев ветви движением
Встречает поток молчания
И это человек и его мир
И это имя которое можно произнести
И это человек и его миф
Который до времени – в неизвестности
А миф – это слово
А слово – это полёт и звук
это рука и буквы (которых не видишь ты)
А слово – это далёкий друг
Свет возникающий из темноты
Музыка возможности

* * *

Покачивает поезд
неровный почерк и стиль неровный
но те же взгляды в окошко

* * *

Имя этой девушки – девушка
подумал я и это хорошо
стоя под тёплым душем
можно продолжить думать об этом
но всё равно ничего лучше уже не придумаешь

* * *

И вот я остаюсь один в комнате
с открытым окном
на белом листе бумаги отпечатывается
белый стих
незаметный отпечаток грусти
опасение опечаток
делает меня внимательным элегичным
добавляю пробел опасаясь неразборчивости
лишний пробел
Печальная судьба этого стихотворения
похожа на нашу сегодняшнюю встречу
которая не состоялась
потому что ты мне не позвонила
и не звонишь даже сейчас
когда ожидание
наполняется
неровным стуком машинки
в закрытую дверь тишины
Судьба этого стихотворения печальна
Изначально

* * *

пишущая машинка на завтрак
за неимением телефона
доброе утро говорит АВТОР
доброе утро говорит ворона
ищущий пишущую машинку
находит пишущую машинку
окно телевизор чужую комнату
но это лишь повод
а может быть всё может быть ещё проще
утренний рисунок твоих движений
и может быть даже сама невнятность
как часть чистовика однако
без единого препинания знака
паузы однако вздохи пробелы
доброе утро говорит лист белый
доброе утро говорит рифма
доброе утро РИФМА
По графику графика осени поздней
по первому снегу уже не впервые
однако как прежде поэзия в прозе
на завтрак на чай принимай чаевые

* * *

Уснул листок на дереве
уснул листок бумаги
и я на самом деле
наверное уснул
И снится ветер дереву
а листьям снятся флаги
спят мальчики и девочки
и деревянный стул

* * *

Во сне я запускал буквы в небо.
Буквально. Как воздушных змеев.
Буква «А» напоминала на просвет
тонкую льдинку дневной луны.
Появление рядом буквы «Б» напоминало эпос,
встречу Одиссея и Пенелопы.
Что-то правильное складывалось
из покачивания пяти воздушных шариков
«С», «Л», «О», «В», «О».
Как название магазина «СВЕТ».

* * *

Но кто же проснётся
и кто же займётся
снопами лучей поутру
как солнце пораньше поднявшись
Если не я и не ты
Я и Ты
Кто поднимется с солнцем
Сегодня соединяя
истоки лучей
Если не ты и не я
Ты и Я

* * *

Сидел у памятника. Каркали вороны.
Сквозило. Поднимал от ветра воротник.
Курили девушки вокруг нецелеустремлённо.
«Я памятник себе, – он говорил, – воздвиг!»
Не таял снег, весною и не пахло,
но в сердце подо льдом уже журчал родник…
Встречались возле Пушкина, как возле телеграфа,
и ахали все женщины, и хохотал шутник.

* * *

Ужас шастает во мне
Заблудившийся, ужасный
Слышит что-то в глубине –
Затаится, дышит часто.
Устаёт, шатается,
Всё же дожидается
Перевёртыша:
Пелся ужас, ясен уже и ежу
Неся сажу, я слеп.

* * *

Парус
или комната
или хлопает дверь машины
пиши на листке
или на хлопке
одной ладонью
Поэт всегда поэт со своей паутиной
или с чашкой
как мастер чая в Японии

* * *

Не грусти, как негр среди расистов,
как кирпич в руках у каратистов,
и даже, каждым суставом устав,
как после тяжёлой охоты удав,
или же – в цирке эквилибристы,
опустошённая, как состав
без пассажиров и машиниста,
всё же, как можешь,
теперь держись ты,
с левой ноги поутру встав.

* * *

В духоте продышка
Воздуха пустышка
капелька от жажды
тающая льдинка.
Будет счастлив каждый
повстречав однажды
на своей дорожке
грустную малышку.
Крошка – понарошке,
у тебя лукошко,
в нём давно хранится
всем нам понемножку.
Узнику – окошко,
мыслям – звук, чтоб литься,
валерьянки ложка,
сон, чтобы забыться,
шок при сильной боли,
снег, любовь и воля.

* * *

Прозрачная речка
Как свечка чиста –
стихия воды и огня
И рыбы в реке
Отворяют уста
но песня их не слышна
Они не знают меня
не знают того
что я здесь
Они не знают огня
не знают того
что он есть
Рыбы в реке

ПЧЁЛКА

Жужжит, кружится по оконному стеклу
как фигуристка, в ледяном загоне.
Закончив обязательную часть,
счастливая, находит мягкий воздух.

* * *

В конце концов так было всегда
несколько чистых листов ожидание вдохновения
и нежелание пользоваться знаками препинания
В конце-то концов так было всегда
ожидание особого языка
любви праздника понимания работы
Быть самим собой
обнаруживать друзей рифмы поэзию жизни
разные формы любви

* * *

А кто скажет – Поэзия
нарисует –
скажет Рисунок
если пение птиц
гудок машины и шум
детские голоса