Дервиш божественной любви. О поэте Виталии Владимирове (1969 – 1997?)

03.12.2020 9 мин. чтения
Мордовина Елена
«Виталий Владимиров (1965 — не раньше 1997) — один из «невспомненных» героев цикла «Литературные чтения «Они ушли. Они остались» и будущего третьего тома антологии «Уйти. Остаться. Жить» — из тех, чья судьба была образцово неудачной, а поэзия — авангардной и новаторской. Это первая представительная публикация Владимирова с предисловием литературного критика, заместителя главного редактора журнала «Крещатик» Елены Мордовиной».
Дервиш божественной любви. О поэте Виталии Владимирове (1969 – 1997?)

Большое видится на расстоянье», как написал безвременно ушедший поэт. И вот ради сохранения хрупкой, стирающейся памяти в 2012 году были задуманы ежегодные чтения памяти поэтов, ушедших молодыми в 1990-е — 2000-е (позже расширили диапазон: «в конце XX — начале XXI веков»).

Ёмкое и поэтичное название чтениям «Они ушли. Они остались» подарил поэт и писатель Евгений Степанов: так называлась выпущенная им ранее антология ушедших поэтов. Организаторами стали Борис Кутенков и Ирина Медведева, испытавшая смерть поэта в собственной судьбе: её сын Илья Тюрин погиб в 19. Несмотря на «похоронную» тематику, чтения получили неожиданно широкий резонанс: как выяснилось, многие жаждали вспомнить о друзьях или о любимых поэтах. Стоило написать сообщение в Живом журнале, как на организаторов обрушился поток предложений. «Даже удивительно, сколько молодых людей ушло в это время из жизни», — грустно удивлялась Ирина Медведева. Сразу сложился формат: мероприятие длится три дня, в каждый из которых звучит около десяти рассказов о поэтах, а также доклады известных филологов на тему поэзии и ранней смерти. В издательстве «ЛитГОСТ» в 2016 году вышел первый том антологии «Уйти. Остаться. Жить», включивший множество подборок рано ушедших поэтов постсоветского времени, воспоминания о них и литературоведческие тексты; чтения «Они ушли. Они остались» стали традицией и продолжились в 2019 году вторым томом — посвящённым героям позднесоветской эпохи. Редколлегия второго тома: поэт, культуртрегер, куратор литературного клуба «Стихотворный Бегемот» Николай Милешкин; поэт, литературный обозреватель, сотрудник книжного приложения к «Независимой газете» НГ-Ex Libris Елена Семëнова; поэт, культуртрегер, редактор отдела культуры «Учительской газеты» Борис Кутенков.

В настоящее время ведётся работа над третьим томом антологии, посвящённом поэтам, ушедшим молодыми в 90-е годы XX века, а в книжной серии проекта вышли отдельные сборники Владимира Полетаева (1951 — 1970), Михаила Фельдмана (1952 — 1988), готовится книга Алексея Сомова (1976 — 2013).

Теперь проект «Они ушли. Они остались» будет представлен постоянной рубрикой на Pechorin.net. Статьи будут выходить два раза в месяц вместе с предисловием одного из кураторов проекта и подборками ушедших поэтов, стихи которых очень нужно помнить и прочитать в наше время.


Недавно со мной произошла удивительная история. Мы с приятелем приехали в Конию, чтобы посетить мавзолей Руми, и остановились буквально в квартале от музея, в гостинице, расположенной в старинном османском особняке и обустроенной как обитель дервишей. Все в интерьере соответствовало стилю: изображения вертящихся дервишей, позолоченная каллиграфия на стенах, керамические панно с аятами, книги о суфизме. Но первое, что с порога бросалось в глаза, – это огромная копия «Крестьянина с уздечкой» Ивана Крамского, которую, однако, хозяин уже десять лет считал портретом Льва Толстого. Оказалось, что владелец гостиницы почитает Толстого как великого суфия. Впрочем, его даже не огорчило, что на портрете – не Толстой. Случайного русского крестьянина вполне можно считать дервишем, если, конечно, воспринимать саму суть явления, а не ограничиваться золочеными картинками.

Такое долгое предисловие здесь к тому, чтобы читатель спокойнее отнесся к моему тезису, что в лице Виталия Владимирова мы имеем дело с истинно суфийской поэзией – и дело тут не в форме, а в сущности, в способности коротким росчерком описать чувство сверхчеловеческой любви, само стремление к любви, и вместе с тем стремление к смерти, во внезапных озарениях (как будто автор в звучании молотков золотобитов услышал голос Бога), в текучести образов, в неожиданном их взаимодействии, меняющем структуру вселенной.

Иллюзия, многими нашими сверстниками воспринятая на уроках литературы, отчасти также является суфийской: достаточно быть поэтом, чтобы жить. Это, возможно, не напрямую, следовало из слишком уж «литературных» биографий изучаемых авторов. Поэт Владимиров из Куйбышева искренне следовал этому завету – жил как дервиш: был послушником в Оптиной пустыни, лечился в психиатрической клинике, разменивал квартиры на худшие, чтобы жить на доплату, и, в конце концов, доменялся до деревни Кротовка, где трагически погиб. При жизни его стихи почти нигде (за пределами малой родины) не издавались, только после смерти подборка вышла в «Детях Ра» и еще одна была опубликована в известной антологии «Русские стихи 1950-2000 годов», составленной Ахметьевым, Лукомниковым, Орловым и Урицким.

Что касается стремления к смерти и стремления к любви, то за несколько веков до Фрейда эту дуальность бытия человеческой души описал Джелаледдин Руми. И у Виталия Владимирова очень точно получается передавать в коротком, почти как телеграмма (или сообщение в Телеграм), тексте одновременное ощущение вечности и скоротечности жизни, почти анатомической близости смерти:

Времени – в обрез.
Едем со скоростью тьмы.
Водитель, открой!
Я слезу...
(«Автобус попал в пробку»)
 
В этом балансе между двумя стремлениями суфии доходят до отказа от личности и при этом достигают слияния со всем божественным, что существует:
Вывернутый наизнанку,
Раскачиваюсь на веревке,
натянутой во дворе
между деревьями
древними.
<...>
Я вот – другое дело.
Из меня выжали все
Перед тем, как повесить.
Потому я не капаю –
Нечем.
Мимо проходят люди.
Знакомые смотрят в стороны.
Не узнают. Ну и пусть.
(«Вывернутый наизнанку»)
 
Впрочем, в его творчестве, при всей его неуютности, сиротской заброшенности (автор и вправду был сиротой), больше все же стремления к любви, чем к смерти. К любви, в которой читается не столько любовь к кому-то конкретному, сколько божественная любовь, доктрину которой впервые сформулировала суфийская поэтесса-мистик Рабия аль Адавия, и которая легла в основу философии суфизма.
 

Сущность поэзии, согласно этой концепции, заключается как раз в том, чтобы в как можно более простых строках отразить любовь. Некоторые самые лаконичные по форме тексты Владимирова удивительно созвучны строкам Рабии, в которых описание любви к человеку – всего лишь способ описать любовь к Богу.

Это терпкое чувство: знать,
что нет уж пути назад,
когда ты передо мной.
Не могу я тебе сказать
всего, что хочу сказать, –
боюсь я речи прямой.
А когда тебя нет со мной,
и впереди – темно,
я думаю о тебе.
И вижу: ты рядом со мной,
и верю, что ты со мной.
И я говорю тебе
всё.
(«Это терпкое чувство: знать...»)
 
Согласно суфийскому учению, ради способности созерцать бытие, находящееся за пределами физического, Бог благословил человека душой, и это помогает ему осознавать концепции веры, любви, жертвы, преданности... Более того, каждое поколение осознает эти концепции в характерных именно для него образах.
 

Концепция веры в трактовке поколения, которое породило сентенции типа «Одни сидят на трубах, а другим нужны деньги», может звучать так:

«Верь мне, ведь я же верю тебе»...
И ты веришь, не понимая себя.
«Завтра в 12 жду на трубе».
Ну что она – сладкая, эта труба?
И ты несешься, не чуя ног
и улыбаясь во весь фингал,
все такой же доверчивый, как щенок,
которого еще никто не пинал.
(«Верь мне»)
 

Концепция времени тоже может показаться странной, но она как раз внепоколенческая:

...Время, мой друг, это очень дурная кобыла,
По-разному реагирующая на плеть.
Жующая правду жизни, что редьки не слаще,
И нас угощающая. А нам всё равно, что есть.
А то, что – кобыла, наверное, это не страшно.
Страшно то – в чьих руках находится плеть.
 

Как писал другой безусловный суфий Джек Керуак, «...интересны мне одни безумцы, те, кто без ума от жизни, от разговоров, от желания быть спасенным, кто жаждет всего сразу, кто никогда не скучает и не говорит банальностей, кто лишь горит, горит, горит, как фантастические желтые римские свечи, которые пауками распускаются в звездном небе, а в центре возникает голубая вспышка, и тогда все кричат: «Ого-о-о!».» (Перевод Виктора Когана).

Таким великолепным безумцем, мелькнувшим, словно комета, в жизни литературного Куйбышева (о жизни поэта подробно вспоминает его друг Георгий Квантришвили) и был удивительный бродяга дхармы и дервиш божественной любви Виталий Владимиров.


Виталий Владимиров жил в Куйбышеве (Самаре). В 1980 годах посещал литературное объединение «Молодая Волга», потом был послушником в монастыре Оптина пустынь, лечился в психиатрической клинике. Как вспоминает поэт Олег Айдаров, «...кто-то из наших общих знакомых сказал, что... Виталика [Владимирова] кто-то зарубил топором». Последний раз поэта видели в 1997 году. При жизни стихи публиковались в малоизвестных изданиях, после смерти – в журнале «Дети Ра» (№ 5 (9) за 2005) и антологии «Русские стихи. 1950 – 2000» (сост. И. Ахметьев, Г. Лукомников, В. Орлов. А. Урицкий, М.: «Летний сад», 2010. Т. II). Стихи, представленные в подборке, – из личных архивов Олега Айдарова и Георгия Квантришвили.


Стихи Виталия Владимирова:

МЕЧТАНИЯ МАЛЕНЬКОГО МАЛЬЧИКА

Как я, маленький, мечтал
с трепетом в груди
поскорее стать большим...
Вот недавно стал.
А тогда мечталось мне
сразу – сорок лет,
чтоб я ездил на машине
по родной стране.
И не слушал бы вовек
воспитателей,
а рулил бы, колесил
прямо мимо них!
А у них – глаза б на лоб:
– Он уже большой!
Я бы им в ответ: – Ага!
Это вам назло!
 

* * *

Мальчик, любивший кукол
С длинными волосами,
Крутит небесный купол
С солнечными часами.
Волосы чёрной ночью
Льются ему на плечи...
Я не поставил точку...
Лучше поставить свечку.
 

* * *

Даже не букет, а целая клумба
Самых разнообразных болезней
Цветёт в моём организме.
Мне неизвестна их точная сумма,
И считать бесполезно –
Всё равно из теплицы жизни
Вынести их невозможно.
И даже сорвать с грядки
Нельзя – так крепки корни.
И я чувствую кожей:
От одних запах – сладкий,
А от других – горький,
Как некоторые лекарства
(Они же – и удобрения)
На вкус. И я ненароком
Когда-нибудь отравлюсь ими. В царстве
Небесном поселюсь. И растениям
Своим пошлю привет от Бога.
 

* * *

Вывернутый наизнанку,
раскачиваюсь на верёвке,
натянутой во дворе
между двумя деревьями
древними.
Рядом ночная сорочка
кверху подол задирает.
Не обращаю внимания.
А с неё капает, капает,
капает.
Я вот – другое дело.
Из меня выжали всё
перед тем, как повесить.
Потому я не капаю –
нечем.
Мимо проходят люди.
Знакомые смотрят в стороны.
Не узнают. Ну и пусть.
Ладно – хотя бы не мажут
грязью.
А в окнах соседнего дома
переливается солнце.
Ох, солнышко-то какое!
А рядом ночная сорочка
чья-то...
 

* * *

Автобус попал в пробку.
Я пассажир.
Времени – в обрез.
Едем со скоростью тьмы.
Водитель, открой!
Я слезу...
 

* * *

Вчера из-за новой кепки
меня обозвали шпионом...
Сегодня (из-за неё же) –
дедушкой Лениным...
Упаси меня Бог
проводить аналогии –
сколько людей,
столько и мнений.
 
* * *
Сколько сколько
терплю терплю
дай Бог памяти
не даёт
и Бог
и памяти
подумать только
 

О ПАНЦИРЯХ

У каждой черепахи есть свой панцирь,
похожий на панцирь другой черепахи.
Он защищает её
от проливного дождя,
от испепеляющего солнца...
И у человека есть свой панцирь...
Но не у каждого...
Панцирь защищает человека
от других людей.
У кого-то он твёрд,
как панцирь старой черепахи.
У кого-то – мягок,
как панцирь новорождённой черепахи.
А кто-то живёт без панциря...
Как, они ещё живы?
 

* * *

Утро. Светло.
Моё чело
Причалит
нечаянно
к твоему челу
печальному.
Прощание.
 

* * *

Перед уходом взглянул на часы –
без четверти двадцать два.
О чём бы ещё заговорить? –
обо всём уже переговорено.
А как не хочется уходить...
Без десяти двадцать два.
Но уходить надо...
 

МЕДЛИТЕЛЬНАЯ ПТИЦА

Медлительная птица
крыльями накрыла.
Не надо...
Постой.
Сделай так,
чтобы хоть что-то было
(неважно – что)
со мной...
Возьми меня,
медлительная птица,
вернёмся назад –
а вдруг ещё ждут там
любимые лица,
глаза,
не прячущие свой взгляд...
Холодно –
птица на взлёте
крыльями машет.
Поверх одеяла
натягиваю пальто
и жду...
Ведь что-то будет, правда?
Неважно –
что...
 

* * *

Гости. Дым коромыслом.
Окна настежь. Летят
мошки, бабочки, жучки.
Я их убиваю,
вскакивая с кресла.
Но вот и гости разошлись...
Мне уже не хочется
мошек убивать.
 

* * *

Это терпкое чувство: знать,
что нет уж пути назад,
когда ты передо мной.
Не могу я тебе сказать
всего, что хочу сказать, –
боюсь я речи прямой.
А когда тебя нет со мной,
и впереди – темно,
я думаю о тебе.
И вижу: ты рядом со мной,
и верю, что ты со мной.
И я говорю тебе
всё.
 

* * *

Если бы ты в этот миг
взглянула в мои глаза,
ты бы увидела в них
много интересного.
Наверняка в этот миг
глаза мои отражают что-то...
Но что?
Если бы ты в этот миг
заглянула в мои глаза...
Ты потом рассказала бы мне об увиденном?
 

* * *

Пожалей меня, киска...
Пусть даже это будет похоже на то,
Как жалеют пассажиры машинистов
После столкновения поездов.
 
Разве тебе не жалко, котёнок,
Наш разбившийся вдребезги состав,
Который я вёл наощупь, в потёмках,
По незнакомым местам.
 
И вот – приехали. Что тут скажешь?
Может, и хотелось бы дальше, но...
Ты через недельку пожалей меня так же,
Как сейчас. Хорошо?
 

* * *

Бывает, кажется иногда:
всё против меня –
и карты, и звёзды, и люди,
и даже сам я;
и сердце своё ощущаю я тогда,
как клочок огня,
чьей-то ногой равнодушной
отброшенный в лужу,
глубокую самую...
И остаётся ему
всего лишь секунды две
или три пошипеть,
опускаясь на дно лужи...
Конечно же, ничего хорошего
не ждёт его на дне.
Но куда уж хуже!..
 

ГРЕШНИК

Грешник, грешник я...
Господи милый,
Помилуй! Не то я тебя совращу!..
Что же плету я!? Оставили силы...
Хилый, болезный, плетусь ко врачу.
– Выслушай! Слушает... Умная морда
С хитрой усмешкой – вот, дескать, дурак!
Вижу: он хочет послать меня к чёрту,
Только момент не поймает никак.
Что же, пойду я отсюда, пожалуй...
К чёрту так к чёрту – какой разговор.
Грешник я, грешник... И грешник немалый,
Хоть и не жулик, хоть и не вор.
Кто же отпустит грехи мои, боже?
Кто же избавит от боли меня?..
Видно, напрасно я лезу из кожи...
Гори всё синим пламенем!..
Черти, огня!
 

* * *

Зелёная земля мягкая земля зелёная
ей-же-ей
небо холодное голубое холодное небо
сам виноват сам
никто не верит мне
даже ты
даже я
сомневаюсь
в том что это
мой самый сладкий сон
самый сладкий сон
самый сладкий
самый
 

* * *

В грязной стране
живут грязные люди,
в грязных жилищах
едят грязную пищу
и мечтают о чуде
во сне...
А проснувшись, опять – в грязь,
но не обращают внимания
(привычка – вторая натура –
дура!).
Я им не ищу оправдания.
Я хочу отыскать связь
между грязью и чудом.
 

* * *

Голос твой, и мимику, и жесты
часто повторяю неосознанно,
не задумываясь над тем, а к месту
ли всё это? Да и не поздно ли?
Всё равно меня не увидишь ты –
значит, мой талант не оценишь ты.
А фотографию порвёшь и выкинешь,
как не представляющую ценности.
2177
Автор статьи: Мордовина Елена.
Писатель, переводчик, литературный редактор. Заместитель главного редактора литературного журнала «Крещатик». Редактор издательства «Каяла». Рассказы издавались в журналах «Крещатик», «Голоса Сибири», «Венский литератор», «Зинзивер», сборниках «Странности передвижений» (Алетейя, СПб., 2007), «Антология странного рассказа» (Фолио, Харьков, 2013) и др. Автор нескольких книг прозы, среди которых: «Восковые куклы» (Алетейя, СПб, 2010), «Баланс белого» (Каяла, Киев, 2016), «Призрак с Лукьяновки» (Каяла, Киев, 2017).
Пока никто не прокомментировал статью, станьте первым

ОНИ УШЛИ. ОНИ ОСТАЛИСЬ

Мордовина Елена
Соль земли. О поэте Анне Горенко (Карпа) (1972-1999)
Когда едешь на машине из аэропорта Бен-Гурион в Тель-Авив под жгучим летним солнцем, всю дорогу удивляешься, почему в этой безжизненной, на первый взгляд, степи, каменистой пустыне, растут деревья и как миражи возникают созданные людьми островки цивилизации. В знойном воздухе каждая фигура обретает значимость, каждое движение – осмысленно. Quo vadis, человече? – как будто спрашивает тебя эта сухая земля. Кажется, только здесь, в этой суровой израильской земле, в которой каждое весеннее цветение – настоящий праздник, каждое дерево, взращенное человеком – огромный труд, каждое слово – драгоценность, – только здесь может происходить истинная кристаллизация смыслов. Именно сюда сознательно или бессознательно стремилась Анна Карпа, поэтесса, родившаяся в 1972 году в молдавском городе Бендеры.
5813
Геронимус Василий
«Но по ночам он слышал музыку...»: Александр Башлачёв (1960–1988) как поэт-эпоха
Александр Башлачёв (1960–1988) – известный поэт и рок-музыкант. Прожив всего 27 лет, написал в общей сложности сто с небольшим стихов, тем не менее, признан одним из значительных поэтов XX века. В своём исследовании творчества Башлачёва В. Геронимус рассказывает о поэте-романтике, умудрённо-ироничном поэте, о «музыкальном бытии», которое ощущает и воссоздаёт Башлачёв-исполнитель. Автор пытается осмыслить причины столь раннего добровольного ухода поэта из жизни...
5413
Мордовина Елена
«Я выхожу за все пределы...». О поэте Юлии Матониной (1963–1988)
Юлия Матонина родилась в Пятигорске. С ноября 1982 года и до трагической смерти 19 сентября 1988 года жила с семьёй на Соловках. Стихи публиковались в газетах «Северный комсомолец», «Правда Севера», в литературных журналах «Аврора», «Нева», «Север». Уже после гибели поэта в Архангельске в 1989 году вышел сборник её стихотворений, следующий – в 1992-м. В 2014 году увидел свет третий посмертный сборник «Вкус заката», где также опубликованы воспоминания о Юлии Матониной.
5213
Мордовина Елена
Имя звезды, не попавшей в ночную облаву. О поэте Игоре Поглазове (Шнеерсоне) (1966–1980)
В новейшую эпоху моментальных откликов мы немного отвлеклись от того, что действительно составляет сущность поэзии, потеряли из виду то, что текст должен существовать вне времени и пространства. В связи с этим интересна одна история, связанная с ушедшим поэтом Игорем Поглазовым. Жизнь Игоря оборвалась в 1980 году, но только тридцать пять лет спустя, в 2015, на адрес его мамы пришло письмо с соболезнованиями, отправленное Андреем Вознесенским. Чувства матери не изменились со времени ухода сына – и это письмо, опоздав в нашем обыденном времени на тридцать три года, все-таки попало в тот уголок страдающей родительской души, которому предназначалось изначально и над которым время не властно.
4253

Подписывайтесь на наши социальные сети

 

Хотите стать автором Литературного проекта «Pechorin.Net»?

Тогда ознакомьтесь с нашими рубриками или предложите свою, и, возможно, скоро ваша статья появится на портале.

Тексты принимаются по адресу: info@pechorin.net.

Предварительно необходимо согласовать тему статьи по почте.

Вы успешно подписались на новости портала